Подвести черту, поставить точку
Первый признак истинного таланта - постоянное, мучительное сомнение в себе. А второй - глубокая и спокойная уверенность в себе и своем деле. Сомнение - вечный двигатель творчества, незаменимый источник новой энергии. Уверенность же необходима для принятия стратегических решений, для смелых поворотов на пути, для подведения предварительных итогов, которые в любой момент могут оказаться окончательными.
Год семьдесят третий начался для Высоцкого с написания последних песен. Последних - не в буквальном смысле, конечно, - зачем торопиться туда, куда мы все равно попадем? - а в плане жизненно-композиционном. Сколько имеется уже в наличии песен и стихов? Триста? Четыреста? Статистикой заниматься некогда и неохота - дело не в количестве, а в результате. К чему пришли мы с нашими песнями? Что говорят они все вместе?
Первый ответ на этот вопрос - "Чужая колея". Ее и сочинять он начал с конца, с финала, к которому постепенно подтянулся весь сюжет. Автомобильная тематика - вещь наглядная, на ней у Высоцкого уже целая современная мифология построена. Тут и любовь ("Песня о двух красивых автомобилях"), и смерть ("Веселая покойницкая"), и дружба-вражда ("Дорожная история"), и зависть ("Песня автозавистника" и "Песня автомобилиста"), и смысл жизни ("Горизонт"). А теперь - последняя глава, на тему "Личность и общество".
Сам виноват - и слезы лью, и охаю:
Попал в чужую колею глубокую.
Я цели намечал свои на выбор сам -
А вот теперь из колеи не выбраться.
Действительно, есть такой парадокс. Человек сам стремится куда-нибудь: кто во власть, кто в науку, кто в литературу, кто в театр, но потом почти каждый неизбежно оказывается в чужой колее и должен ехать туда, куда ему предписывают другие. В итоге застревает он там, и всякое движение прекращается. И очень немногим удается найти выход, выезд - уже не общий, а сугубо индивидуальный:
Эй вы, задние, делай как я!
Это значит - не надо за мной,
Колея эта - только моя,
Выбирайтесь своей колеей!
Вот к чему пришла и эта конкретная песня, и та долгая песня, что поется уже двенадцать лет, начиная с "Татуировки". Таково - вкратце, в четырех строках - завещание Высоцкого "товарищам потомкам".
Свою колею в поэзии Высоцкий нашел сразу: уберегла его судьба от советского стандарта. Может быть, это даже хорошо, что стих его сформировался не на бумаге, а в звуковом пространстве. Здесь он сказал то, что хотел, и так, как хотел. И его еще будут печатать, никуда не денутся! С театром сложнее: как ни крути, это искусство коллективное, колея одна на всех. Какой тут может быть выход у Высоцкого - неясно. Как говорится, нет пророков в своем отечестве. Но ежели иметь в виду "жизнь в искусстве" в целом, если обобщить все написанное и сыгранное, то под ней не страшно уже подвести черту.
Ну что, так и напишем: дескать, я памятник себе воздвиг нерукотворный?.. Нет, в этом жанре и в этом ритме делать уже нечего: если всерьез становиться в пушкинскую позу - получится пародия. И потом Маяковский уже переиначил классический сюжет, Пушкина увел с пьедестала на прогулку, а свой будущий монумент обещал взорвать динамитом. Очень эффектно, но слишком уж Владим Владимыч на "я" нажимает. Высоцкому сподручнее говорить о себе так, чтобы "я" означало не одну персону, а поэта вообще. Точные приметы: рост, вес, размер талии не важны...
Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез, -
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
Всем ли понятно, что "ахиллес" - это ахиллесово сухожилие, как его сокращенно называют спортсмены? Нечем, однако, заменить это сильное, нестандартное слово, вошедшее в строку и в строфу намертво. Оно дальше развернется сюжетно, станет "ахиллесовой пятой" героя, поскольку речь пойдет об уязвимости бессмертия. Любой памятник - не такой, это всегда искаженная копия, это тюрьма для живой души. Что там чувствует она, душа поэта?
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента, -
Только судороги по хребту.
Судорога действительно прошла по телу - и сюжет двинулся. Что там всегда происходит? Первым делом снимают посмертную маску - так было с Пушкиным, Блоком, Маяковским. Маяковское "живее всех живых" вспомнилось и напросилось на переделку:
... И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей...
Когда-то в школе, на скучном уроке, они с приятелем забавлялись рисованием будущих памятников себе. Он тогда изобразил себя на коне, в генеральской фуражке, а на постаменте старинной вязью начертал: "Владимиру Высоцкому - благодарная Россия" - с памятника Минину и Пожарскому, кажется, списал. А теперь пришло время вполне серьезно обрисовать событие, которое неизбежно произойдет через сколько-то лет. Народу будет много, песни на полную громкость включат. Скорбные лица таганских коллег, речи высокопоставленных товарищей. Все предсказуемо до деталей:
А потом, по прошествии года, -
Как венец моего исправленья -
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье -
Под мое, - с намагниченных лент.
Саван сдернули - как я обужен, -
Нате смерьте! Неужели такой я вам нужен
После смерти?!
В данном случае финал не был припасен заранее, и последней строчки он в уме не держал. Затеянная метаморфоза сама стала развиваться до конца. Статуя командора промелькнула черновой ассоциацией - оперная банальность, в нашем случае герой не с постамента спускается, а из монумента выходит наружу:
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
Накренился я - гол, безобразен, -
Но и падая - вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой, -
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я похоже: "Живой!"
Ну вот, справились мы и со смертью, и с бессмертной славой... Все можно вообразить, пережить и обозначить словами. Прочитал вслух сам себе, ровным и спокойным голосом. Это стихи. И мелодия к ним даже не нужна - разве что вспомогательная, в качестве фона. Со временем еще прояснится, нужна ли последняя строфа ("Не сумел я как было угодно - //Шито-крыто, - //Я, напротив, ушел всенародно - //Из гранита!"). Может быть, стоит остановиться там, где сказано: "живой!" - очень подходит этот эпитет в качестве самого последнего слова...
Высоцкий - поэт, и в этом он уверился в самом себе, мучаясь без воздуха в своем будущем гранитном или бронзовом монументе. И не нужно ему теперь никаких чужих подтверждений и одобрений.
Насчет театра наступила полная ясность. Он из него уходит - в душе, заключает такой тайный договор с самим собой. То есть играть он будет - сколько хватит терпения у него и у Таганки. И играть честно, по-другому просто не получится, на ослабленном нерве, с прохладцей ничего делать ему пока не удавалось. Но сердце совершило выбор между двумя страстями: слово теперь важнее игры, поэт стоит впереди актера:
Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес - отвалился в чем мать родила, -
Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела.
символ поэзии, к которой мы стремимся и которая нас к себе призывает, - то не грех и повторить. Нужны новые синонимы для заезженных уже ву-смерть Парнаса и Пегаса.
С высоты синей горы, с высоты Божьего лика, глядящего на тебя из запыленной иконы, все внутритеатраль-ные драмы и конфликты видятся уже спокойно, без раздражения:
А внизу говорят - от добра ли, от зла ли, не знаю:
"Хорошо, что ушел, - без него стало дело верней!"
Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,
а после того, как черта честно подведена, наше "личное дело" передается в небесную канцелярию, и, как говорится, "ждите ответа". А пока - поживем.