Печатается с разрешения автора
В Интернете публикуется впервые – 24.04.2004 г.
Материал опубликован в газете "Комсомолец Татарии", Казань, 22.01.1989 г., стр. 6-7, и в журнале "Вагант", Москва, 1999 г., № 7-9, стр. 80-89 (под ред. В. Дузь-Крятченко)
Оригинал статьи находится по адресу:
Н. Тиунов (Казань)
"... Я приду по ваши души"
(Интервью Владимира Высоцкого газете "Комсомолец Татарии".
Набережные Челны, 27.06.1974 г.)
"Комсомольца Татарии", наверно, вспомнят моё интервью, взятое у Владимира Высоцкого в июне 1974 года во время гастролей Театра на Таганке в Набережных Челнах. Тогда оно было опубликовано в форме монолога Высоцкого и с большими сокращениями (газета "Комсомолец Татарии", Казань, 5.07.1974 г., – ред.). Ничего я пока не писал о других, пусть и очень кратких встречах с Высоцким. Может быть, читателям будет интересно узнать обо всём этом. Нашей встрече с Высоцким в этом году исполняется 15 лет (написано в 1989 г., – ред.). И вот уже девять лет, как его нет среди нас. <...>
... Во второй день нового 1976 года я стоял здесь вечером перед началом спектакля. Мела позёмка, искрился снег на свету. У дверей и в переулке никого не было, как ни странно. Но вот с Верхней Радищевской по заснеженной мостовой сюда почти бесшумно подъезжает приземистый и широкий автомобиль. Останавливается. Отсвечивает серебристый борт, сверкает эмблема. Внутри зажёгся свет. Я увидел за рулём Высоцкого и отошёл в сторону. Он поднял голову, подсветка снизу углубила тени на его усталом, сумрачном лице. Он чуть помедлил, посмотрел прямо перед собой, потом оглянулся и выключил свет. Вышел на снег, глянул в мою сторону и шагнул к двери. Она закрылась за ним.
Я впервые увидел Высоцкого – одного. И не рванулся к нему, не побежал. Просто не посмел.
Полтора года назад я вёл себя иначе. И едва всё не испортил. Тогда, в июне 1974-го Театр на Таганке приехал на гастроли в Набережные Челны. Я работал корреспондентом "Комсомольца Татарии" в областном штабе ССО (студенческих строительных отрядов, – ред.). Сезон только начинался. На КамАЗ съезжались стройотряды из разных городов. Я предложил нашему редактору Жене Ухову: "Давай съезжу в Челны, напишу о студентах-строителях и возьму интервью у Высоцкого". В том, что это удастся, я был уверен, как, наверно, всякий начинающий журналист. Мне быстро оформили командировку, и через день я уже был в Набережных Челнах.
В комсомольском штабе стройки договорился о маршрутах и встречах на завтра, сделал первые заметки и пошёл в ДК "Энергетик", где по вечерам шли спектакли. (Возможно, челнинцы со временем сделают здесь хотя бы мемориальную надпись о Высоцком).
именами, а Володя не выпускал из рук камеры.
А вечером я вновь был в ДК "Энергетик". Спектакль – "Антимиры". До начала оставалось полчаса. Я курил в левом боковом фойе перед входом в гримёрные и на сцену.
Вдруг – открываются двери. Входит много людей. Наверно, весь мужской состав театра. Шум, говор, смех. Хмельницкий, Золотухин, Фарада, Граббе, ещё кто-то, кого я не знаю, а в центре всей группы – ниже всех ростом, прямой и чуть насмешливый – Высоцкий. На нём коричневая рубашка, узкие и потёртые брюки, тёмные туфли – это отпечатывается в глазах, а все остальные становятся просто разноцветным фоном. Я бросаюсь к нему. Он задерживается, а другие актёры проходят к двери на сцену. Высоцкий смотрит на меня немного снизу вверх, спокойно, без улыбки. Я выпаливаю разом: "Добрый вечер, извините, пожалуйста, я из молодёжной газеты, хотел бы написать о вас".
"Что ж, ловите меня, – говорит он и направляется к двери. – ".
Такого приёма я не ожидал. "Но этого же мало, – возражаю ему, – там десять-пятнадцать минут, этого мало".
"Ну, а больше времени я вам просто не могу дать, – твёрдо говорит он, выделяя слово "больше". Он поднимается по лестнице, а я читаю висящее внизу расписание спектаклей и выступлений артистов. В нём изменения. Утреннего концерта завтра нет, а Высоцкий пока этого не знает. Когда он спустился из гримёрной, я указал на расписание: "Что делать?" – "Да, действительно, – протянул он. – Тогда приходите завтра на "Доброго человека". Первый акт у меня свободен – поговорим". И протянул ладонь, сухую и жёсткую.
"А вы сегодня будете играть?" – спросил я, все ещё не веря, что увижу его на сцене.
"Конечно, – как-то удивлённо ответил он. – Для этого я и прилетел".
Спектакль закончился в двенадцатом часу. На "поклоне" Высоцкий стоял на авансцене крайним справа. Зал долго не отпускал его. Ему дарили цветы, а какие были овации! И я, возбуждённый безрассудной нетерпеливостью, снова подошёл к нему у выхода из ДК: "Можно, я провожу вас до гостиницы, по дороге поговорим".
Он поднял голову и уже по-дружески просто сказал: "Ты знаешь, честное слово, я страшно устал. Не спал две ночи, а потом – спектакль... Давай до завтра, как договорились?"
"А в каком номере вы живёте?"
"В сорок седьмом".
Я отступился и пожелал ему спокойной ночи. "Счастливо", – ответил он.
– в другой он пошёл к подземному переходу вместе с другими артистами, а за ними двинулась густая толпа людей, челнинские пацаны толпились по сторонам на велосипедах.
Ночь прошла душная, пыльная, а наутро ноги сами понесли меня в гостиницу "Кама". Нетерпению моему уже не было предела. Я постучался в 47-й номер. Высоцкий открыл дверь в рубашке на голое тело, с пучком зелёного лука в руках. Увидев меня, он был поражён: "Но мы с вами договорились на вечер!" Я замялся и попытался оправдаться: "Я думал, что у вас опять что-нибудь изменилось...".
– У меня никогда ничего не меняется! – прозвучало мне в ответ. – Так мы с вами и вечером не будем разговаривать! – Он резко шагнул в ванную и повернулся ко мне спиной.
Я закрыл дверь и вышел. День был испорчен, и винить, кроме себя, было некого.
Но всё же вечером со слабой надеждой я поднялся в гримёрные комнаты ДК "Энергетик". В одной из них я увидел ту же компанию. Высоцкий сидел на столе в белых плавках. Говорили о чемпионате мира по футболу, и он предрекал победу голландцам. Заметив меня, кивнул и сказал: "Подожди немного, я сейчас".
После общего выхода на сцену Высоцкий поднялся наверх, и мы прошли в пустую гримёрную. Он сел в угол к стене слева от входной двери. Я – напротив. Между нами – журнальный столик. Он положил на него пачку "Уинстона" и зажигалку. Я достал из кармана куртки записную книжку и спросил: "Вы не против?" – "Пожалуйста, пожалуйста", – согласился Высоцкий.
Дверь открылась. Вошла Мария Полицеймако с таблеткой и стаканом воды. Он, играя или серьёзно, придирчиво спросил: "Вода кипячёная?" – "Да, да, Володя, кипячёная". Выпил, поблагодарил. И – повернулся ко мне...
Сейчас даже невозможно представить, как мало мы знали о нём 15 лет назад, ведь почти не было ни статей, ни интервью – только записи и слухи. Знали – живёт в Москве, актёр Театра на Таганке. Знали, что почему-то не вышли фильмы с его участием: "Интервенция" и "Последний жулик". В разговоры о том, что он сидел, мы не верили. Сам я знал к этому времени около 90 его песен, в основном "блатного", военного и спортивного цикла. Многие его главные песни, в том числе и лирические, до нас ещё не дошли. Конечно же, интерес к нему был огромен, и я очень ждал этой встречи. Но всё же вряд ли кто из нас подозревал, что за человечище живёт рядом с нами.
Высоцкий глянул на меня. Абсолютно спокойный, чуть тяжёлая голова, короткие каштановые лохмы, бледная, сухая кожа лица, треугольный вырез на чёрном свитере, чёрные джинсы, руки свободно лежат на коленях. И всё же была в нём какая-то сдержанная напряжённость, как перед прыжком или хорошим, точным ударом.
У меня было подготовлено восемь вопросов к нему, и я не очень уверенно начал с первого:
– О вас ходит много разных слухов. Расскажите, пожалуйста, о себе.
Он начал медленно, как бы нехотя: "Что рассказывать? Родился и вырос в Москве. Коренной москвич". (Этого я не знал). Пауза. "Жил на Большом Каретном. Там у меня старый друг. И вообще было много друзей".
"Песни "В этом доме большом" и "На Большом Каретном" написаны для них?"
– Да, для них. Жили мы там...
Я снова прервал его, и этого до сих пор не могу себе простить. Пытаюсь рассказать о том, что когда-то тоже пытался сочинить песню из "блатного" фольклора, но неудачно.
Он потупил голову и промолчал. Потом продолжил: "Немного учился в строительном институте. Бросил. Поступил в школу-студию МХАТа. Потом...".
"Да на кой чёрт вам факты моей биографии? Родился, вырос? В моей жизни было гораздо больше вопросов и моментов, которые для меня важнее!"
Только спустя долгое время я понял, что его взорвало моё слово "тоже". Для Высоцкого создание песен "блатного" цикла не было пустой забавой. Эту поистине народную, трагедийную тему он начал разрабатывать почти одновременно с Гроссманом, Жигулиным, Галичем... Они первыми пытались вскрыть этот пласт нашей истории. Недаром Варлам Шаламов писал, что для подлинного правдивого анализа "лагерной" темы нужно по крайней мере пять Львов Толстых и сто Солженицыных.
Я уверен, что и тогда, и сейчас на вопрос "Почему вы пишете песни о заключённых?" — Высоцкий бы ответил, перефразируя свои слова о военных песнях. "Вопрос этот, по-моему, праздный. Моё поколение не успело побывать в сталинских лагерях, так оно как бы сейчас досиживает своё".
Обо всём этом я думал позже, а тогда мне стало не по себе, и я ухватился за его последние слова о МХАТе: "В песнях у вас довольно ироническое отношение к МХАТу: "И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ" и "И что сам как любитель играю во МХАТе"".
– Нет, это не совсем так, – уже мягче рокочет он. – Ведь я все песни пишу от лица персонажей, которых знаю, придумываю, иногда люблю. Песни, написанные "от меня", вы, наверное, даже не слышали. Я выражаю в них мои проблемы и дела. Некоторые мои песни лирические, но это гражданская лирика, не любовная, – поясняет он. – А МХАТ, действительно, одно время упал.
– Почему театр не привёз "Пугачёва", "Гамлета"?
– В этих спектаклях очень сложное оборудование, а у нас выезд был срочный.
Я опять отклоняюсь от вопросника: "Почему в "Антимиры" не включаются новые стихи Вознесенского?"
– "Антимиры" – это целая, неразрывная линия. Мы стараемся его обновлять. Над этим работают Золотухин, я, Хмельницкий. Но в последних стихах Вознесенского нет резко выраженной женской темы. Андрей был ушиблен ею несколько лет назад. А нам очень нужны читабельные стихи для наших женщин-актрис.
– Музыка на стихи "Антимиров" ваша?
– Вообще чужих песен я не пою. У Андрея я только музыкально ритмизовал стихи. Это не чисто песни. Певцом я себя не считаю. Да и музыкальная сторона хромает. Некоторые композиторы усматривают в моих песнях однообразность строя, манеры. Другие называют это чётким выражением индивидуального стиля.
Я не отрываюсь от блокнота, а Высоцкий немного наклоняется ко мне. Спрашиваю:
– Почему вы не записываетесь на пластинках под гитару?
– Оркестровка песен – не по моей вине, – мрачнеет он. – У нас хотят, чтобы песня выглядела серьёзной, солидной. Мол, если под оркестр, то это песня. Первая пластинка из "Вертикали", я считаю, удалась. Её делали мои ребята буквально на ходу. Хорошие музыканты. Текст звучал, а музыка была только необходимым фоном. Конечно, я понимаю, что оркестровка идёт мне в ущерб. А не делать ничего – мне досадно. Главное для меня, в конечном счёте, текст. А так я хотел бы записать пластинку с чистой гитарой – скромней, проще, как я хочу.
– Как вы пишете песни?
Он отвечает, почти не задумываясь, но так же веско и чуточку рассеянно, как бы вглядываясь в свои слова:
– Иногда быстро, иногда долго. Темы вертятся, крутятся в голове. Некоторые делаю прямо у стола. Если попадается удачная строчка, то за две-три ночи в среднем песня готова. Но работа идёт всё время. Записывается – когда как.
– Сколько вы написали песен?
– Всего я написал около шестисот песен. Поются из них в основном сто-двести. Многие песни я выбрасываю. Записей не держу. Многое забыл, – произнёс он как-то удручённо.
И продолжил: "Я никогда не писал для кого-то, чтобы это пелось. Начал для друзей, для компании, для наших капустников в студии. То, что они расходились и стали популярными, – не моя вина".
– Когда вы начали писать? Какая песня самая первая?
– Пишу с 1961 года. Самая первая – "Татуировка".
– Нет ли у вас таких песен, от которых вам сейчас хотелось бы отказаться?
– Ни от одной своей песни я отказаться не могу. Разве только от тех, которые мне приписывают. Среди них есть и хорошие, и откровенная пошлятина. Записывают, хрипят под меня, ругаются матом. Особенно, когда я начинал, лет 12-15 назад. Мата в моих песнях нет.
– Ну, иногда, когда уж очень необходимо, всё-таки русский язык. Да ведь ещё Пушкин по этому поводу говорил, что от плохих стихов не откажешься, потому что они уже тебе приписаны, а от хороших и грех отказаться. Но ни сексуальных, ни чересчур грязных песен я не писал никогда. Все мои песни обязательно сюжетные, имеют основу, характеры, – я смотрю, как они держатся, живут.
– Какая из ваших песен вам особенно дорога?
Он немного подумал: "Да наверно, каждая. "Банька", "Мы вращаем Землю", "Як-истребитель", "Охота на волков". И ещё у меня есть много вещей, которые я не спел. В конечном счёте, мне решать, что удалось, что не удалось".
– А вот песня "Про тех, кто в середине" удалась?
– Нет, считаю, что она получилась невнятная. Ведь в каждой песне должна быть поэзия, какой-то интересный поворот, характер. Если это не удалось – не пою.
– Как вы относитесь к бардам, самодеятельным авторам?
– Никак, – безразлично ответил он.
Я недоумённо поднял глаза. Он повторил:
– Никак. Поэзии у них почти нет. Исключения крайне-крайне редки.
– А Булат Окуджава?
– Ну, – протянул он протестующе. – – не самодеятельный автор.
– А Галич?
– О Галиче вы теперь уже не напишете. Да, я любил многие песни Галича. Он – профессионал. Правда, один элемент у него сильный и преобладающий – сатирический. Может, поэтому музыкальный и текстовой отстают. Да меня ведь тоже ругают за однообразность песен. Но ведь они все – разные.
По его паузе я понял: о Галиче мы не поговорим.
– А Михаил Анчаров?
– Да, мне нравилось, когда начинал Анчаров. Были у него интересные вещи. Правда, и пижонство было. Со временем оно переросло и всё заслонило. Сейчас он такую... порет, читать и смотреть страшно. Про соседей, ... стыдно даже. А были ведь любопытные вещи.
Больше года назад одна журналистка в "Комсомольской правде" объявила Михаила Анчарова "духовным отцом" Высоцкого и восхваляла его фильм "Наши соседи". Пусть она узнает об этом отзыве Высоцкого из 1974 года.
– Вы пишете постоянно?
– Страдаю, если не пишется месяцами. Но даже в такие периоды я чувствую, что не стою на месте, что это есть для меня не шаг вперёд, а я обретаю новое качество, другое. Нельзя сказать: иду в ногу со временем – это слишком высоко. Просто беспокойство времени, его парадоксы постоянно живут во мне, требуют выражения. А век сумасшедший, что и говорить...
Вот Булат перестал писать песни. Надо – или писать их, или заниматься другим делом. Он – прозаик. А невозможно, по-моему, писать одновременно и прозу. Вот он пишет для мюзикла "Соломенная шляпка", – Т. Н.). Это уже не есть выражение времени. Они уже перестали быть для него необходимостью.
– Иногда создается впечатление, что некоторые ваши песни созданы "на публику". Например, китайский цикл.
Он возмущается: "На публику я не работаю. Песни пишу без расчёта на то, что они будут петься. О Китае я написал лет 10 назад, когда там всё только начиналось. До вас, к сожалению, это дошло позже. Все мои песни написаны без расчёта на то, чтобы они нравились публике. Я никогда не буду писать для "публики""– упрямо и жёстко повторяет он.
– А по заказу я пишу только для кино и театра, – его тон смягчается, и он снова немного наклоняется ко мне. Говорит по-особому увлечённо и быстро. – Но здесь получается интересная вещь. Я пишу как автор текста, музыки, как соавтор сценария. Но вдруг мои песни "не подходят" ни по времени, ни по содержанию. Начинается выхолащивание текста. На него я иду. Пишу новый текст, сокращаю, подгоняю. Вдруг музыку приглашают писать профессиональных композиторов. Получается не хуже, но совсем не то, чего хотел я. Переходим к исполнению. Тут сталкиваются режиссура и автор. Своё видение отдельных моментов исчезает совсем. Предлагают совершенно иное прочтение. А моё отчаяние и трагизм затушёвывают. Всё исчезает... Что делать? Самому писать для кино, самому писать сценарии, самому сниматься, как Шукшин? Придётся, наверно. В этом отношении мне удались только "Вертикаль" и "Я родом из детства". Там я говорил музыкантам, где поставить ударные, как сыграть и т. п. Да, и ещё удались первые пластинки военного цикла.
– Кого вы цените из певцов-исполнителей?
– Елену Камбурову.
Следующий вопрос пусть не покажется неожиданным. В фильме "Опасные гастроли" Высоцкий говорит: "Я бы отдал все свои романсы за одну строку "Я помню чудное мгновенье"". В сценарии фильма "Звезда пленительного счастья" был Пушкин, и поэтому я спросил:
– Кто его будет играть?
– Какой-то молодой актёр. Видел снимок с проб: сидит спиной. Похож. Режиссёр Мотыль, вроде бы, хотел взять меня на пробы, но как-то мягко отказали. Не дали. У нас ведь так: тем, кто имеет столкновения с правительством, не дают соприкасаться с этой темой. Повышенная популярность и т. д. Вообще, у нас в Госкино, – с горьким сарказмом говорит он, – – его зам и т. д.
– Почему не вышел фильм "Интервенция"?
– Не знаю, – подчёркнуто рассеянно произносит он. – "Опасные гастроли", я думаю, у нас неправильно поняли. Это же совсем другой жанр.
– Где вы будете сниматься в ближайшее время?
– Сниматься пока буду мало. Не хочу много на себя брать. В основном это будут небольшие роли с моими песнями. Попытаюсь их сам спеть и сыграть. Буду в основном петь. А тематика фильмов — самая разная. Современные, военные и даже фантастические. А главная моя роль – пока секрет.
– Не считаете ли вы, что ваш театр уже обрёл законченные формы выражения и приостановится в своём развитии?
– Нет, не считаю. Да что вы, это же самое светлое место в Москве. Последние работы, наоборот, говорят о росте театра: "Товарищ, верь...", "Гамлет", "Деревянные кони".
– Как пополняется актёрский состав вашего театра?
– Мы работаем в прежнем составе. Новым актёрам у нас приходится очень трудно. Надо принимать все правила игры сразу. Здесь и пантомима, и акробатика, и пение, и др. Наш театр, повторяю, растёт, и нужны актёры с широким диапазоном, а не типовые. Театральная школа пока таких не готовит. Сложно работать у нас. Нужен разносторонний актёр, а главное – нужна полная открытость. Но всё же появляются интересные ребята.
К сожалению, надо оканчивать разговор. Остаётся 5-7 минут до выхода Высоцкого на сцену.
– Куда вам писать? – спрашиваю я. – По какому адресу?
– Писать мне лучше на театр. Москва, Театр на Таганке. Жилья у меня постоянного нет, так, бываю в разных местах. А ещё можно писать на машину.
– Как? – удивляюсь я.
– Машина у меня есть, – улыбаясь, поясняет он.
– По какому поводу Вознесенский написал "Реквием оптимистический по Владимиру Семёнову, шофёру и гитаристу"? Вы попали в автокатастрофу?
– Да, был в катастрофе. Перевернулся на кузов, голову разбил, в шоковом состоянии прибежал в приёмный покой. Шуму было! А "Реквием" Андрей написал по другому поводу. Когда я кровью обтёк. Весь был ею заполнен. Хлестало из меня по-страшному. Ничего, прошло...
– У вас есть дети?
– Дети у меня есть. Аркадий и Никита. 9 и 11 лет.
– Не хотели бы вы приехать к нам, в Казань?
– Приехать в Казань? Хотел бы, конечно. Но всегда вокруг этого устраивают жуткие ажиотажи. А после этого меня вызывают, пишут статьи и т. п. Что они мне в Новокузнецке устроили, когда я туда ездил, – срывается он, – – ажиотаж, нездоровое любопытство и прочее.
Я попросил, и Высоцкий охотно, чётким своим почерком надписал автографы на конвертах своих пластинок. Я извинился за свою назойливость, объяснив, что десять лет ждал этой встречи. Он понимающе улыбнулся и сказал: "Да ладно, ничего. Жаль вот, что ты не видел наших последних работ. А то прилетай на недельку в Москву – посмотришь?"
"Пора. Пиши. Посмотрим, что получится. Пока, счастливо!"
Он ушёл на сцену, а я – в зал, на балкон. Из двери в дверь. Высоцкий уже был на сцене. Распластав чёрные руки, он кричал:
– Я лётчик! Да ты знаешь, что такое лётчик?
Смотреть спектакль я не смог. Ушёл в гостиницу и сразу же воспроизвёл наш разговор по своим записям. Это было 27 июня 1974 года.
"Комсомольце Татарии". Если у кого-то сохранился этот текст, тот заметит, что, несмотря на уверенность: "О Галиче вы не напишете", я вставил в интервью слова из песни Галича "Уходят друзья". Эти строчки сразу заметил только Б. Львович, а Высоцкий – не знаю – может быть, улыбнулся. <...>
Газету с интервью я отправил Высоцкому в театр, как и обещал.
"А как же репортажи о стройотрядах?"