Бахмач В. И.: Пути смеха Высоцкого

ПУТИ СМЕХА ВЫСОЦКОГО

С Украиной В. С. Высоцкого сближали и родственные, и творческие связи. Он сам признавался, что «во втором поколении — киевлянин» [1]. И действительно, в Киеве жила, а ныне похоронена бабушка поэта, здесь родился и вырос его отец. На Одесской киностудии в свое время появились кинокартины с участием Владимира Высоцкого («Вертикаль», «Короткие встречи», «Опасные гастроли», «Белый взрыв», «Место встречи изменить нельзя»), в трех из которых прозвучали написанные им песни. А сотни творческих встреч, прошедшие во многих городах Украины, до сих пор вспоминаются зрителями с теплом. В книге почетных гостей Ледового дворца г. Северодонецка (Луганская область) осталась стихотворная запись-автограф В. С. Высоцкого, красноречиво свидетельствующая о том, как принимали поэта на украинской земле: «Не чопорно и не по-светски — // По человечески меня // Встречали в Северодонецке // Семнадцать раз в четыре дня» [2].

Время подтвердило значимость созданного художником. Однако изучение многочисленных исследовательских работ о его поэзии позволяет прийти к неожиданному выводу: большинство исследователей отдает предпочтение анализу трагического мироощущения поэта, оставляя без должного внимания его «веселый манер» (выражение самого Высоцкого). Тем не менее смех составляет существенную его сторону поэтики, в чем нетрудно убедиться.

По воспоминаниям Игоря Кохановского, «Володя был блестящий, остроумнейший рассказчик историй, которые он либо сам сочинял, либо очень забавно переделывал услышанное от кого-то» [3]. Скорее всего, студенческие годы усилили это тяготение к комическому мироотражению. Обратимся к свидетельству Георгия Епифанцева: «Высоцкий сочинял рассказы очень смешные. Например, он придумал такого персонажа, Сережу, и нам казалось, что этот человек живет среди нас» [4]. Поскольку остроумию нельзя научиться, то упомянутые факты позволяют утверждать, что у будущего «всенародного Володи» наблюдалось врожденное чувство комического, в дальнейшем ставшее основой его художественного самовыражения. Не случайно в программном произведении «Я не люблю» поэт подчеркнул: «Я не люблю любое время года, // Когда веселых песен не пою» [5].

«на миру» и активно включал этот мир в соучастие, в осмеяние, в том числе и самих смеющихся. Метко схваченный комизм бытия позволял увидеть эпоху во всех проявлениях, подойти с улыбкой к укоренившимся в обществе изъянам и мысленно проделать путь от смеха к оптимизму прозрения. Его шутки выросли на почве послевоенной культуры и не находились в границах официально существующей литературы, так как авторская песня, в рамках которой слагался талант стихотворца, была вне ее. В отличие от «письменной» поэзии, подвергавшейся бдительной идеологической фильтрации, «устные» поющиеся стихи существовали вольной жизнью: их никто не разрешал, но и никто, в сущности, не мог запретить. И хотя в адрес поэта с гитарой было высказано подотчетными критиками немало отталкивающего, он всегда оставался самим собой.

Песни Высоцкого погружали слушателя в карнавальную атмосферу вольного духа, взрывы зрительского хохота в залах и аудиториях помогали освобождаться от запретов и страхов. При этом, в отличие от иных «мастеров смеха», художник не превратился в безличного шута, а стал всенародным поэтом с ярко выраженным авторским началом. Врожденное чувство комического и ориентация на жанр авторской песни выработали у Высоцкого особую манеру творчества, ставшую убедительной формой постижения жизненных противоречий. Находясь ближе всего к площадному карнавальному смеху и широко используя традиции маскарадного переряживания, художник отличался творческой индивидуальностью, которой были присущи новеллистичность, драматургичность, сказовость, диалогичность, неожиданные ассоциации и реминисценции, богатая афористичность языка, веселая игра со словом и пародийный подход к изображению характеров. Его карнавально-маскарадный смех был близок массовому сознанию, в котором тесно переплелись неприятие социального зла и надежда на справедливость. По своему типу это был смех без пустого зубоскальства, которого Высоцкий просто не терпел. По признанию художника, его комическое миропонимание рождалось там, где скрывалось «что-то серьезное» [6]. Однако это не служит поводом для того, чтобы торопливо вешать на Высоцкого гоголевский или зощенковский ярлык. Он самодостаточен, независимо от тех черт, которые роднят его с великими сатириками. Таким его сделала эпоха. Об этом замечательно сказал луганский поэт Владимир Гринчуков: «С каким трудом // своей гитары бремя // Он нес сквозь век // как правды торжество, // Он шел сквозь время // трудно, // но и время // Работало упорно // на него» [7].

В годы становления Высоцкого как поэта социальный климат стремительно менялся от «оттепели» к безвременью, поэтому его смех помогал увидеть истинное лицо окружающего мира и возвращал к здравому смыслу. Искусство художника шло вразрез с подцензурной литературой, где царили беззубый юмор и осмотрительная шутка. Критика 60-х так и не успела собраться с силами — после долгих лет молчания, когда безраздельно царила пресловутая теория бесконфликтности [8]. Смех Высоцкого не имел ничего общего с этой «теорией». Поиск лучших сторон человеческой натуры, проявление милосердия к падшим, разоблачение внутренней несостоятельности сильных мира сего, критическое отношение к «этому» и «тому» свету сделали его народным поэтом. И не потому, что, по мнению Марка Дейча, песни поэта были рассчитаны не на разум и чувства, а только на эмоции [9], но прежде всего потому, что поэт принадлежал к числу художников, дорожащих вечными человеческими ценностями. Именно стремление к высоким идеалам побуждало его создавать гражданскую лирику, в которой ставились острые вопросы социального и политического устройства общества. Осмеивая безобразное, он воспитывал готовность к изменению того мира, где «все не так, как надо!».

Мерилом юмористически-сатирического творчества художника всегда служат отстаиваемые им идеалы. Исходя из этого, все комическое наследие Высоцкого можно разделить на три периода:

1961–1965 годы — «дворовая» лирика («блатной» цикл), утверждение иронично-пародийного подхода к изображению действительности;

–1978 годы — панорамное изображение действительности, идущее двумя параллельными путями:

— «масочная» сатира («от лица» героя ведется разоблачение или саморазоблачение);

— социальная сатира, где, чаще без маски, идет критическое осмысление существующего уклада;

1978–1980 годы — набатная лирика, нелицеприятный анализ взаимоотношений толпы и власти.

Каждый из периодов имеет относительные границы, и в то же время у каждого из них есть характерные приметы, позволяющие судить о пути Высоцкого от художника нравов до народного поэта, постигшего связь пороков с общественными условиями существования личности.

«блатного» цикла (1961–1965), поэт обратился к глубинным сторонам человеческого существования, которых не касались прирученные цензурой литераторы. Многие могут возразить, что тот период в равной степени можно считать не сатирическим, а драматическим, поскольку поэт сумел интуитивно нащупать тщательно скрываемую проблему — несвободу личности в огромном государстве. Но в том-то и заключается особенность поэзии Высоцкого, что очень часто лирика и сатира соединялись у него в рамках одного стихотворения. Поэт и сам не давал однозначную оценку сочиненному в те годы: «А что касается “блатных” песен, которые я писал в молодости, — их можно воспринимать как пародии или не пародии, но я считаю, что в них тоже ничего плохого нет, потому что они с юмором, о действительных отношениях людей, а то, что кто-то в них “сидит” или “не сидит”, — не имеет значения» [10]. Безусловно, Высоцкий не высмеивал конкретные песни неволи, а пародировал их дух (штампы фатализма, идеализации уголовного мира, взглядов на мораль), тем самым подрывая основы блатной мифологии. Проявляя стереотипы зэка, его герой незаметно для себя, но заметно для слушателей, саморазоблачался: «У меня было сорок фамилий, // У меня было семь паспортов, // Меня семьдесят женщин любили, // У меня было двести врагов. // Но я не жалею!» /1; 30/. Таким образом, от легкой романтики песен «оттуда» не оставалось и следа — пародийное искусство поэта ее уничтожало напрочь [11].

достаточно, чтобы его строки стали созвучны времени, приобрели социальный подтекст.

С 1965 года Высоцкий все более тяготеет к панорамному охвату жизни. Если на раннем этапе творчества в основных чертах своей поэтики (изложение «от лица» героя, иронически-пародийный подход к изображению, активное использование разговорной речи) он высмеивает в первую очередь человеческие слабости, не увязывая их с социальными причинами, то во втором из названных периодов (1965–1978) поэт уже детально анализирует психологию современника и дает критическую оценку существующему общественному укладу. Наряду с произведениями, в которых воспроизводится многообразие людских пороков, где точкой опоры в передаче упадка и разложения личности избирается человеческое я («Милицейский протокол», «Песня завистника», «Посещение Музы, или Песенка плагиатора»), параллельно создаются стихотворения, высмеивающие оторванность верховной власти от народа, великодержавный шовинизм, гиперболизированное чувство мирового превосходства («Потеряю истинную веру...», «Антисемиты», «Инструкция перед поездкой за рубеж...»). С одной стороны, поэтом воссоздается «масочный» мир, в котором царят пьянство, лицемерие, зависть, наветы и ложь, где каждый из персонажей несет в себе частицу общей катастрофы, начиная от неудачливого в семейной жизни «Марка-патриция» и заканчивая пациентами Канатчиковой дачи. С другой стороны, идет безжалостное развенчивание государственных, религиозных, идеологических и прочих мифов, предпринимается попытка пробудить общественное сознание, зашоренное инструкциями, установками, идеологическими штампами, призванными треножить, дозировать человеческую жизнь. Художник «подталкивал» современника к осознанию масштабов разрушения существующего мира через изображение мира «масочного» и через социальные зарисовки.

Понимание личной ответственности каждого за происходящее в обществе становится лейтмотивом позднего (1978–1980) периода творчества поэта. Художественно изучив «историю болезни» общества, он обратился к тем, кто еще способен был вырваться из-под ига «бесов» и «вралей», стоящих у власти. В своей лирике, исполненной сарказма и горьких инвектив («Слева бесы, справа бесы...», «Я никогда не верил в миражи...», «Напрасно я лицо свое разбил...»), Высоцкий определяет истоки зла: «Эти — с нар, а те — из кресел, — // Не поймешь, какие злей» /2; 134/. Дальнейший ход истории подтвердил верность найденного образа. Поэт не строил иллюзий насчет того, что добро легко и быстро одержит верх над злом, — слишком безмолвной и покорной виделась ему толпа. Но и молчать художник не мог. Он знал, что если порок осмеян, значит, слушатель понял, что данный порок существует в противоречии с желаемым в жизни, а значит, он подлежит устранению.

«блатного» цикла и завершая философской лирикой, поэт доказал, что способен ставить сложные вопросы, на которые современники должны самостоятельно дать ответы. Его смех стал значительным явлением в поэзии 60–70-х годов, свидетельствующим о появлении закономерного звена между русской литературой, прерванной тоталитарным режимом, и литературой, изгнанной в диссидентство. Уходя из жизни, поэт завещал нам не предаваться лишь скорби по поводу социальных изъянов, а смеяться над ними в полную силу.

Примечания

[1] Живая жизнь: Штрихи к биогр. Владимира Высоцкого: Сб. / Интервью и лит. запись В. Перевозчикова. М., 1988. С. 281.

[2] 

[3] Кохановский И. «Письма Высоцкого» и другие репортажи на радио «Свобода». М., 1993. С. 6.

[4] Живая жизнь. С. 127.

 Высоцкий В. С.

[6] Высоцкий В. С.

 Гринчуков В. В. Высоцкому // Атака заката. Луганск, 1991. С. 5.

[8] Подробнее об этом см.: Смех — признак силы: (Заметки о сатире) // Вопр. лит. 1962. № 7. С. 17–34.

[9] См.: Дейч М.  // Я. 1991. № 1. С. 78–81.

 Высоцкий В. С. Четыре четверти пути. С. 117.

«блатного» цикла В. Высоцкого см.: Жуховицкий Л.  // Октябрь. 1982. № 10. С. 204–206; Шафер Н. «блатных песнях» Владимира Высоцкого // Муз. жизнь. 1989. № 20. С. 11–14; № 21. С. 25–27.

Раздел сайта: