§ 3 Синтетические варианты стихов В. Высоцкого
Другой путь формирования нового варианта применительно к наследию Высоцкого – путь как бы противонаправленный вышеописанному: создание на основе вербального письменного текста текста синтетического. Технически этот путь вполне осуществим в руках автора: создаётся письменный текст, потом к нему сочиняется музыка, затем песня исполняется автором. Однако нас будет интересовать иной способ порождения варианта. Способ, близкий к тому, что мы описали в финале предыдущего параграфа, но отличающийся по важному критерию: «новый автор» создаёт музыку к «чужому» тексту, а потом сам исполняет песню – свою песню на письменные стихи автора-предшественника, который, в свою очередь, больше известен как исполнитель своих песен. Здесь, на первый взгляд, инвариантом должен быть «бумажный» текст, а текст синтетический – вариантом относительно «бумажного» и при создании песни, и при её рецепции. Примеры такого обращения к наследию Высоцкого находим на альбоме «Странные скачки» – это песни «Я дышал синевой…» (группа «Алиса») и «Если б я был физически слабым…» (группа «СерьГа») [23].
Обе песни возникли на альбоме по сходным обстоятельствам: и Кинчев, и Галанин взяли тексты из второго тома «Сочинений» Высоцкого, т. е. взяли те стихи, которые не пелись автором. Вот что сказал по этому поводу Кинчев в интервью С. Рязанову:
«К. Кинчев: Было предложение от Шевчука. Я не дерзнул петь песни Высоцкого, я лучше, чем Владимир Семенович, никогда не спою, он обладает таким мощнейшим набором обертонов!.. Поэтому мне, в общем-то, и не понравился весь альбом, то есть перепевать Высоцкого – это гиблое дело, на мой взгляд. А сделать своё показалось интересным, нашел стихи, которые прочувствовал...
С. Рязанов: Лично мне эта песня “Ямщик” больше всего понравилась.
К. Кинчев: Спасибо. Я покажусь нескромным, но мне тоже наше исполнение одним из удачных кажется.
С. Рязанов: В ней Вы чуть-чуть отходите от оригинального текста. Это случайность или намеренность?
К. Кинчев: Да, одно слово изменено... Это случайность. Надо, конечно, было не полениться, взять книгу, переписать текст, а я понадеялся на свою память и вот чуть-чуть изменил... Но суть-то от этого, я думаю, не поменялась...
С. Рязанов: У группы «СерьГа», кстати, тоже своя музыка...
Там так получилось: я подсказал Галанину эту книгу – двухтомник Высоцкого: первый том – песни, второй – стихи. И он пошёл по моему пути. И мило получилось: он взял такую песенку, близкую себе – она простая и без претензии, так скажем» [24].
Смысл этих вариантов создается за счёт корреляции вербальных текстов (Высоцкого) с музыкой и исполнением (Кинчева и Галанина). И такого рода «соавторство» – явление в культуре отнюдь не оригинальное, а довольно частотное и уже вполне описанное; приведём несколько высказываний обобщающего свойства из уже цитированной нами статьи С. В. Свиридова: «…“новый вариант, равноправный относительно всех предыдущих” может существовать только как экспликация инварианта, который стадиально предшествует вариантам, является условием их порождения; чтобы возник хоть один вариант, инвариант должен быть уже создан, готов»; «В рок-искусстве и АП статичным компонентом выступает вербальный текст, а подвижные компоненты располагаются в музыкальном и пластическом рядах»; «Подходя к рок-песне как к синтетическому тексту, нельзя игнорировать роль музыканта как соавтора этого текста и, шире, вообще феномен коллективного авторства. Для вопроса об авторстве (соавторстве) определяющим является единство / сложность субъекта в тексте, характер выражаемых смыслов» [25]. Между тем, «Стихотворения Высоцкого в том виде, в каком они дошли до нас (а это лишь авторские рукописи и незначительное количество авторизованных списков), только с большой долей приближения можно считать законченными» [26]. Тогда получается, что в случае с песнями Кинчева и Галанина «бумажный» текст не «инвариант» к «варианту» «Алисы» или «СерьГи», а лишь вербальная составляющая синтетической структуры; сам вербальный текст в этом случае перестаёт быть статичным компонентом, а тоже может варьироваться: не только «Большой Каретный» «Текиллы», где слова Высоцкого существенно изменены [27], или оговорка Кинчева в «Я дышал синевой…» указывают на вариативность, подвижность вербальной части, но и сам переход словесной системы из письменной сферы в устную становится гарантом вариативности; наконец, проблема соавтора перерастает в проблему «нового автора». Каждый из этих аспектов, конечно же, нуждается в изучении.
Мы же остановимся на проблеме, уже обозначенной применительно к подборке Высоцкого в альманахе «Метрополь». Относительно песен Кинчева и Галанина на стихи Высоцкого в качестве смыслообразующих тоже могут выступать контексты. Это, прежде всего, альбомный контекст – все прочие песни, исполненные на альбоме «Странные скачки», вступают в смыслопорождающие отношения друг с другом, создавая систему, близкую к циклу в лирике. В результате в альбоме даётся система точек зрения разных исполнителей через разные песни Высоцкого. Таким образом актуализируются многоплановость наследия Высоцкого и многоплановость рока.
Другой контекст – остальное творчество исполнителя той или иной песни Высоцкого на «Странных скачках». «Чужая» вербальная составляющая может быть соотнесена с вербальными составляющими оригинальных песен Кинчева или Галанина, т. е. рассмотрена как элемент художественного мира «нового автора» на самых разных уровнях взаимодействия «чужого» текста и «своего» контекста: например, на уровне мотивной структуры. Рассмотрим стихотворение «Я дышал синевой…» в контексте оригинальных песен Кинчева. Приведём текст Высоцкого целиком:
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, –
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной –
Поскрипев, затихал, –
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поётся:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, –
Усыпив, ямщика заморозило жёлтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Всё стоит на Руси
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, –
Сохрани и спаси,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и – куда ему деться! –
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…
Он, хлещя лошадей, мог бы этим немного согреться, –
Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.
Отражение своё
Увидал в полынье –
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житьё –
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа,
Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, –
Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!
Снег кружит над землёй,
Над страною моей, –
Ах, ямщик удалой –
Пьёт и хлещет коней!
– замерзает [28].
В этом тексте важным элементом оказывается зимасинева, белый пар, снег, сугробы, заморозило, пурга, согреться, замерз, прорубь, вьюги, стужа… В оригинальном творчестве Кинчева лексемы, соотносимые с зимой, довольно частотны и обслуживают достаточно широкое смысловое поле – от реализации любовной тематики:
Если выпадет снег, ты ляжешь чуть раньше меня [29]
(«Ко мне»);
Хрупкий фарфор твоих рук ловит волны машин,
Там, где рождаются тучи,
Кто-то шлет нам привет от снежных вершин.
(С. 228. «Бархатный сезон»)
И ночь лупила в стекло залпами снега…
(С. 104. «Солнце встает)
и метафоры наркотического опьянения:
Зелья чад коромыслом
Запорошены мысли
Винта пургой.
(С. 99. «Белая невеста»).
«зимние лексемы» выступают в менее радикальной семантике. Так, зима, часто уже уходящая, соотносится с долгожданной весной:
Это пляшет по пням весна.
Хей, лихоманка вьюга-пурга,
Что, взяла? Ха! На-ка, выкуси-ка!
<…>
Почернел, да скукожился.
(С. 88. «Жар бог шуга»);
Выпустить в зарю созвездий блики,
Перепутать времени ход.
В зиму занесённый народ.
<…>
По дороге выплеснуть в снег разливы лета,
Птицами февраль оживить.
«Ветер»);
Снег летит,
кружит время метель,
Над землёй –
белая канитель.
ливни ринутся в бой,
С ними я,
возвращаюсь домой.
(С. 269. «Веретено»);
и закружит день,
Отпоёт вьюга-гроза
по сугробам лет,
И из гнёзд пасынка звёзд
От земли имя принять,
да зажечь к весне рассвет.
(С. 346. «Пасынок звезд»);
И пойти по земле,
Паче снега гореть –
белого…
(С. 398. «Званые»).
Кроме того, «зимние лексемы» в рок-поэзии Кинчева становятся элементами пространства многогранного мира, в котором находится субъект и который представляет из себя синтез противоположностей:
«Лунный вальс»);
Жил летним дождем,
Снегом кружил дома…
(С. 62. «Я шел, загорался и гас…»);
Землю белым искрящимся пледом.
(С. 72. «За окном ни души, переулок молчит…»);
Моя река – лёд.
(С. 141. «Компромисс»);
Белый снег, красный дом,
Чёрные газеты.
(С. 146. «Красная книга»)
Вплоть до семантики, связанной с Рождеством:
Губы помнят вино
<…>
Снег идет по дворам,
По домам – Рождество!
«Доброе утро»);
Чудеса Рождества –
Укрепляться поста –
правилом.
«Званые»);
…До зимы звенеть городам.
Встать к Рождеству у порога
дома.
Рождество. Снег.
Духом воспрять.
От всенощной выйти другим.
Снегом скрипеть до рассвета.
(С. 403. «Рождество»).
«зимние лексемы» становятся знаками окружающего мира в проекции на состояние субъекта. Похожее взаимодействие героя и мира содержится и в стихотворении Высоцкого. Кроме того, у Кинчева разные «зимние лексемы», как и у Высоцкого, порою функционируют в системах себе подобных, создавая относительно целостную картину зимы («Веретено», «Пасынок звезд», «Рождество»). Показательно, что наибольшей концентрации такие системы «зимних лексем» достигают в кинчевских песнях, так или иначе отсылающих к поэзии и личности Александра Башлачёва. Цитата из Башлачёвского «Времени колокольчиков» содержится в песне «Пляс Сибири»:
Дороги жег мороз,
Да вьюга поводырь
<…>
Шапками в снег!
<…>
<…>
(С. 94. «Пляс Сибири»).
Отсылка к песне Башлачёва «От винта» – в «Душе» Кинчева:
По погосту, в белый дым,
мутная душа гуляла,
волокла крыла.
Ей подняться от земли
Духа не хватало,
Больно ноша у души
Отлетала в свистопляс,
воротиться не успела,
Спохватилась горевать,
как зарыли в снег,
распрягала блудом тело…
(С. 339. «Душа»).
В песнях «Пляс Сибири» и «Душа» «зимняя лексика» может выступать как знак широты русской души. «Зимняя лексика» может быть и знаком всего славянского мира в его загадочной непредсказуемости:
Но стужу держит в узде
Дым деревень.
Намела сугробов пурга –
Дочь белозубой зимы.
(С. 342. «Небо славян»).
В этой песне, построенной на цитатах из Башлачёвских песен «Зимняя сказка», «Тесто», «Егоркина былина», «Посошок», появляется своеобразный трагизм, задаваемый как раз «зимней лексикой». Наиболее же явно трагизм эксплицируется в двух песнях Кинчева, непосредственно посвященных Башлачёву, – «Шабаш» и «Шабаш 2»:
Да белые снега сверкали кровью
Солнцеприношенья.
<…>
Да чавкала
зима-блокадница…
(С. 334. «Шабаш»);
Снег на лунном поле,
<…>
Небом кружила снежная дочь
<…>
Да у берез в мороз просили молока
<…>
Вьюга затянет жаркую рану белым рубцом
<…>
Время покажет, кто чего стоил в этой пурге.
(С. 106–107. «Шабаш 2»).
«зимними лексемами» оказывается близок к трагизму стихотворения Высоцкого «Я дышал синевой…», где «зимние лексемы» воплощают темы, связанные со смертью, самоубийством, проецируются, как порой и у Кинчева, на Россию, Русь; в целом же в системе оригинальных песен Кинчева с песней на стихи Высоцкого реализуется семантика страшного мира. Стихотворение Высоцкого стало частью художественного мира Кинчева. Отметим в этой связи важный смысл: в художественном мире Кинчева фигуры Высоцкого и Башлачёва оказались взаимосвязаны – обоим поэтам Кинчев воздаёт дань памяти, причем дань памяти Высоцкому воздаётся исполнением собственной песни на стихи умершего поэта, но текст этой песни вступает на уровне, например, лексики в отношение корреляции с рядом стихов самого Кинчева. Можно даже говорить о том, что на уровне механизма Кинчев процитировал Высоцкого: происходит то, что И. В. Фоменко увидел в «Подражаниях Корану» А. С. Пушкина, где «чужое» позволяет «увидеть собственные проблемы как бы с точки зрения “другого”, в другой системе оценок <…>. Такой принцип поисков “своего” через “чужое” характерен, вероятно, для тех случаев, когда у поэта появляется необходимость пересмотреть привычный взгляд на мир, но новое мироощущение еще смутно, а то, что рождается, пока невозможно воплотить в чёткую формулу программы» [30].
Мы лишь наметили один из возможных путей понимания смыслов, появляющихся в варианте письменного текста, исполненного в виде песни новым автором. Разумеется, описанный путь далеко не единственный, но уже сейчас можно заключить, что смыслы варианта стихотворения Высоцкого «Я дышал синевой…», предложенного Кинчевым, формируются в зависимости от контекстов. При этом альбомный контекст (все другие песни альбома «Странные скачки») и контекст всего творчества нового автора (Кинчева) взаимодействуют друг с другом, создавая сложный спектр смыслов, позволяющий утверждать, что песня Кинчева-Высоцкого – вариант, относительно собственно стихотворения Высоцкого. Но и здесь мы видим, что «бумажный» вариант (стихотворение Высоцкого) и синтетический вариант (песня Кинчева) тоже вступают в системные отношения друг с другом, формируя единое произведение, при рассмотрении которого следует учитывать все его варианты.
Итак, обращение к наследию Высоцкого в аспекте вариативности позволяет, во-первых, удостовериться в справедливости сужденья о том, что процесс тяготения синтетических текстов к вербализации, а вербальных – к синтетическим формам в парадигме неклассической художественности является процессом вариантообразующим; во-вторых, увидеть, что каждый новый вариант действительно имеет право называться именно вариантом, поскольку может обладать такими смыслами, которые не были присущи варианту-предшественнику, следовательно описанные процессы являются процессами смыслопорождающими. В числе прочего, как мы попытались показать, новые смыслы возникают за счёт попадания вариантов в контексты; тогда уже новый контекст может являться гарантом того, что перед нами новый вариант относительно варианта-предшественника. И ещё одно: разноуровневые варианты (вербальный и синтетический) вступают в системные отношения друг с другом, презентуя единое произведение. Таким образом, произведение представляет из себя совокупность вариантов, т. е. определённый контекст; и этот контекст, в свою очередь, каждым из своих вариантов обретает дополнительные смыслы в различных контекстах из иных текстов. В результате вариант функционирует в многоуровневой системе контекстов.
[23] О. А. Горбачев пишет: «Отметим, что в альбоме представлены не только песни, которые исполнялись В. С. Высоцким, но и собственно стихи – “Я дышал синевой…” и “Если б я был физически слабым…”, исполненные группами “Алиса” и “Серьга” соответственно» (Горбачев О. А. Как сделаны «Странные скачки» // Владимир Высоцкий и русский рок. Тверь, 2001. С. 99).
[24] Фрагменты интервью Сергея Рязанова с Константином Кинчевым 12.10.2000 // Владимир Высоцкий и русский рок. С. 81–82.
Свиридов С. В. Указ. соч.
[26] Комментарии // Высоцкий В. С
«Странных скачках»: «А, например, “Tequilajazzz” взяли очень известную песню, но текст этой песни для “Текиллы” оказался не важен: исполняется только первая строфа “Большого Каретного”, да и та значительно изменена, что, впрочем, не лишает композицию целостности и органичности» (Горбачев О. А. Указ. соч. С. 99).
[28] Высоцкий В. С. –122.
[29] Кинчев К. Е. Солнцеворот: Стихотворения, песни, статьи, интервью. М., 2001. С. 58. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.
[30] Фоменко И. В. Три пушкинских отсылки к сакральным текстам // Литературный текст: проблемы и методы исследования. 6. Тверь, 2000. С. 26–27.