Евтюгина А. А.: Идиостиль Высоцкого

ИДИОСТИЛЬ ВЫСОЦКОГО

Лингвокультурологический анализ

Целостное описание идиостиля поэта — задача, важная для филологии, культурологии и прагматики: ведь творчество Высоцкого имело огромный резонанс, оказывало и продолжает оказывать значимое влияние на людей. Лингвокультурологический аспект — неотъемлемая часть идиостиля как целого.

Исследовать языковую личность поэта, писателя — достаточно сложно, так как писатель выступает в своих произведениях не как единая языковая личность, а как множество личностей, поэтому мы имеем дело не только с языком индивидуальности, но с моделью языка соответствующей эпохи, языка вообще. Стиль эпохи и стиль человека тесно связаны. У каждой эпохи есть свой особый стиль, и составляющая его — стиль языковый. В. Г. Костомаров в этой связи отмечает, что каждой среде, эпохе, нации присущ свой строй языка, свой синтаксис, свой характер мышления, ход мыслей, свой вкус, своя языковая мода [1].

В данном случае мы берем только мотивационный уровень языковой личности поэта, соотношение мотивов, установок, целей личности с речевым поведением и его содержанием, так как здесь наиболее явно можно проследить творческую индивидуальность.

Разработка методики лингвокультурологического анализа идиостиля предполагает выделение опорной единицы анализа. В нашем исследовании такой единицей является прецедентный текст. С лингвокультурологической точки зрения идиостиль можно определить как предпочтения автора в выборе, комбинациях и интерпретации прецедентных текстов в качестве культурно-эстетических знаков. При этом именно такие тексты выступают в качестве базовых единиц мотивационного уровня языковой личности [2]. Употребление их в речи, введение в авторский текст, выбор источников не только характеризуют культурные знания автора, тип его эрудиции, но и обнаруживают круг ценностных ориентиров, установок, эстетическое отношение к действительности, характер замысла.

Набор прецедентных текстов как своего рода культурных знаков, реализованных в речевой ткани, их комбинация в ряды на основе общего смысла, значимого для поэта, составляют культурный фон, характеризующий лишь данную личность и соответственно ее идиостиль.

Любой прецедентный знак привязан к определенному, особо структурированному, культурному пространству. Извлечение его из первообразной культурной ситуации, использование в новом контексте влечет за собой смысловые изменения и стилистические эффекты.

Поэтому наше исследование идиостиля Высоцкого, с одной стороны, обращено к культурологии, с другой — является собственно лингвистическим: ведь прецедентный текст принадлежит языку, вводится в речевую ткань авторского текста как готовая или деформированная единица, вступает во взаимодействие с речевыми элементами этого текста, оказывает воздействие на последние, претерпевает определенные изменения. Все это требует лингвостилистического осмысления.

Всю песенную поэзию Владимира Высоцкого мы рассматриваем как дискурс, — вслед за Карауловым [3] под этим термином понимаем творчество автора, представленное в виде связного текста в совокупности с прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами. Дискурс — это речь, «погруженная в жизнь» [4].

Высоцкий использует два основных типа прецедентных текстов — вербальные и невербальные (музыкальные). В их единстве заключается принципиальная идиостилевая особенность его поэзии. В данной работе мы остановимся на рассмотрении вербальных прецедентов.

Сам жанр стихотворения достаточно компрессирован. Прецедентные знаки, используемые Высоцким, различаются по степени компрессии. Наибольшая компрессия наблюдается в прецедентных текстах-словах. Например, в песнях Высоцкого широко употребляются прецедентные знаки тоталитарного языка: вредительство, контра, враг народа, особист, стукач. Прецедент (от глагола стучать — общая идея глаголов доносить, фискалить, сообщать что-то тайно кому-нибудь, обладающему властью, какой-нибудь тайной инстанции) не только часто употребляется в творчестве автора, но и разрабатывается на уровне сюжета: «Песня про стукача». В таком контексте слово вызывает презрение и отвращение. А прецедент особист ассоциируется с личностью, которая вызывает страх и ужас. С прецедентом личность в штатском связаны представления об атмосфере секретности, тайного сыска. Как правило, личность в штатском не хочет, чтобы люди знали сферу его деятельности, поскольку шпионит за ними: «... Личность в штатском — парень рыжий — // Мне представился в Париже <...> // Исполнительный на редкость, // Соблюдал свою секретность // И во всем старался мне помочь» /1; 112/ [5].

Например, первоначальный вариант семнадцатой строки песни «Тот, который не стрелял» имел вид: «И особист Суэтин...» /1, 424/. В дальнейшем (с 1973 года) во всех выступлениях автором стала исполняться строка: «И странный тип Суэтин...» . Фонограмма песни, сделанная в студии М. Шемякина в Париже после 1975 года и содержащая первоначальный вариант строки, дает основание сделать вывод, что изменение строки вызвано не творческими, а цензурными соображениями. В двухтомнике 1991 года ее изначальный вариант восстановлен.

Можно с уверенностью сказать, что Высоцкий своим творчеством внес немалый вклад в языковое сопротивление. Как пишет А. Вежбицка [6], именно на уровне языкового протеста, языкового сопротивления образуются подобные языковые единицы. Они достаточно афористичны и содержат в себе семантику протеста, направленного против идеологических предписаний.

Аббревиация, характерная для языка советской эпохи, отражается и в творчестве Высоцкого. Общеизвестные сложносокращенные слова (комсомол, , колхоз) и обилие «малоприятных» аббревиатур [7]: ВЦСПС /1; 21/; ОТК /1; 470/; КПЗ /1; 41/; ТЭЖЭ /1; 53/; ООН /1; 59/; СССР /1; 74/; МУР /1; 55/; ЧК /2; 23/; ЦК /1; 60/; КГБ /1; 19/ (ключевые слова Словаря идеологем) — все это служило совершенно определенным социальным целям. За каждой аббревиатурой стояли идеологема и / или миф. ЦК — не просто слово с отрицательными коннотациями, — его значение включает коннотации безликости и непредсказуемости, а КГБ прочно ассоциируется с безликим злом.

Взаимодействие авторского и прецедентного текстов, за которым стоит текст-источник, создает двутекст, составляющий идиостилевой феномен Высоцкого.

Каждая культура порождает определенные виды прецедентных текстов известных собственных имен. Межтекстовая парадигма таких текстов, объединенных признаком «руководитель государства, вождь, крупный политический деятель» у Высоцкого расслаивается, образуя самостоятельные подсистемы:

— политические деятели прошлого, монархи и полководцы: Цезарь («Оловянные солдатики»); Калигула «Осторожно, гризли!»); Грозный («Летела жизнь»); Наполеон («Песня-сказка о старом доме на Новом Арбате»); Бонапарт («На стол колоду, господа...»), Линкольн («Антисемиты»);

— политические деятели ХХ века: де Голль («Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям»); Черчилль («Письмо в редакцию телевизионной передачи...»); Картер («Мы бдительны — мы тайн не разболтаем...»); Никсон, Жорж Помпиду («Жертва телевиденья»);

— коммунистические вожди и лидеры: Маркс («Мы воспитаны в презренье к воровству...»); («Случай на шахте»); Мао Цзедун («Мао Цзедун — большой шалун...»); Анджела Дэвис («Жертва телевиденья»);

— лидеры стран третьего мира: Насер («Потеряю истинную веру...»); аятолла Хомейни («Лекция о международном положении...»); Ясир («Мы бдительны — мы тайн не разболтаем...»);

— лидеры Израиля: Голда Меир, Моше Даян («Мишка Шифман»).

Все эти прецедентные тексты, а точнее — прецедентные знаки выступают прежде всего как символы той или иной эпохи. Причем типичным для песенных текстов Высоцкого является введение таких знаков в современную бытовую ситуацию с элементами разговорной речи. Имя Грозного, например, включается в наполненную современными деталями ситуацию:

Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там — Сибирь — лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженых бичей, —
Где место есть для зэков, для евреев

Здесь сталкиваются сигналы двух эпох, а между ними — константы, объединители, нейтральные знаки: Кавказ, Сибирь, чечены, народ. Стилистическое противоречие при Грозномнамылились, бичи, лафа, зэки создает свойственную для идиостиля Высоцкого конфликтность. Включение же прецедентных текстов в современную ситуацию обусловливает двуситуативность, которая в данном случае отражает мысль Высоцкого о повторяемости судьбы гонимых народов в России. Темпоральное противопоставление нейтрализуется [8].

Чтобы по прецедентным текстам выявить элементы духовной культуры, необходимо знать «код эпохи» [9]. Зная «код советской эпохи», мы можем говорить о формировании межтекстовой парадигмы с помощью ряда прецедентных знаков имен партийных политических деятелей: Сталин («Банька по-белому»); Берия («Песенка о слухах»); Буденный («Никакой ошибки»); Ворошилов, Георгадзе («Мы вместе грабили одну и ту же хату...»); Молотов («Про Сережку Фомина»). При этом Высоцкий использует стандартные сочетания слов, являющиеся носителями устойчивого микрообраза или макрообраза, сочетания, наделенные одним смыслом, отсылающие к определенному кругу ассоциативных представлений [10]:


За Сталина, — я думал — я на фронте.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
За неговождя народов,
И за все его труды /1; 289/;

И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди /1; 230/.

А так как за парафразом стоит прецедентный знак, то образуется целая картина со своеобразными культурными элементами: временными, пространственными, национальными. Это способствует вовлечению в текст новых семантических комплексов, новых дополнительных представлений с собственными рядами ассоциаций, где предполагается, что адресат знает соответствующие культурные блоки.

Избираемые поэтом культурные знаки обеспечивают такой способ социальной коммуникации, при котором сигналами обмениваются разные поколения, происходит обмен информацией между прошлым и настоящим. Так достигается обратная связь между автором и его аудиторией — читательской и зрительской. Прецедентные тексты углубляют семантику песенного текста, задают ассоциативную вербальную цепочку в направлении, которое соответствует замыслу поэта.

Для творчества Высоцкого характерна нестандартность употребления прецедентного знака, которая почти всегда ведет к двуситуативности. Эмоциональная и смысловая атмосфера поэтического текста создает возможность для изменения культурной и языковой экспрессивно-стилистической окраски прецедента и связанного с ним текста-источника.

Конструктивным приемом поэта является деформация прецедентного текста. Такой прием охватывает не только прецедентные тексты, но и текст-источник в целом. Анализ позволил нам выделить основные направления в использованиии деформации. Их четыре: ситуативные и тональные сдвиги, концентрация идеи, сдвиги в функциях персонажей и сюжетно-композиционные повороты. Рассмотрим одно из этих направлений — сюжетно-композиционные повороты. В этом отношении весьма показательна антисказка Высоцкого «Лукоморья больше нет». Мы наблюдаем резкий, неожиданный поворот традиционного представления о Лукоморье: сравнение лексического ряда А. С. Пушкина и В. С. Высоцкого относительно сигналов сказочного обнаруживает глубокую деформацию образа Лукоморья и смысла текста-источника. Сравним:

Лукоморье, дуб, добрый молодец, ратный подвиг, , сказка, тридцать три богатыря, царь, русалка, Людмила, Черномор, Леший, невиданные звери, кот.

Паркет, гробы, торгсин, магазин, гонорар, перегар, нектар, мемуар, тюрьма, музей, паралич, бред, жлобы, добытчик, хрыч, дрянь, вор, долото, спер, тикать, врун, болтун, хохотун

Такая оппозиция текстовых лексических рядов разрушает романтическую канву первоисточника и ключевой романтический символ. Деформация наблюдается и на уровне мены функций персонажей, например: бородатый Черномор — лукоморский первый вор. Переосмысляется сама романтическая ситуация подвига: у Высоцкого подвиг — несуразные действия, совершенные в нетрезвом состоянии. Эти «подвиги» и «поворачивают» мини-сюжеты антисказки:

Добрый молодец он был —
Бабку Ведьму подпоил,
Ратный подвиг совершил,
дом спалил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ободрав зеленый дуб,
Дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп
стал и груб, —
И ругался день деньской
Бывший дядька их морской /1; 186/.

Меняются локальные сигналы, заимствованные из фольклора: «Избушка там на курьих ножках» — «Распрекрасно жить в домах // На куриных на ногах». Кроме того, способом деформации прецедентного знака служит лексическая замена (избушкадом); суффиксальная замена ( куриных, ножках ногах). Углубление эффекта неожиданности происходит на стыке двух прецедентных текстов:

Тридцать три же мужука
Не желают знать сынка, —
Пусть считается пока — сын полка.

Здесь мужука богатыря — лексическая замена, а сын полка — прецедентный знак советской эпохи. Мы наблюдаем совмещение времен как следствие парадоксальной темпоральной синтагматики. Два прецедентных текста из двух разных источников сливаются и образуют новый оригинальный текст.

Текст В. Высоцкого представляет собой коллаж, смонтированный из «Руслана и Людмилы» и народных сказок. Это перевод романтического сюжета на язык современности без попытки украшений: прекрасной сказке нет места в жизни современников. Темпоральное обобщение «Лукоморья больше нет» имеет перспективный характер.

Высоцкий постоянно обновляет сюжетные повороты:

По речке жизни плавал честный грека,
И утонул, а может — рак настиг.

И грека заложил за воротник /2; 183/.

Ненормативная форма грека говорит о том, что в данном случае использован прецедентный текст, поскольку в русском литературном языке слово грек оформлено по типу существительного с нулевым окончанием, форма же грека зафиксирована в скороговорке. Память ненормативного употребления и использует Высоцкий, рассчитывающий на общий культурный фон адресата. Автор меняет также пространственную ситуацию текста-источника: не река, а речка. Кроме того, он включает речку в границы метафоры речка жизни. Также происходит мена основного глагола ехал на плавал (самостоятельная метафора, но с памятью фольклора). Вторая строка — разработка прецедентного текста, — Высоцкий строит сюжетный поворот, который не предусматривается источником: «И утонул, а может — рак настиг». Далее следует парадоксальный сюжетный ход, который может быть только в современной ситуации, соединяющей доносы и пьянство: «При греке заложили человека». Здесь использован прецедентный знак антитоталитарного языка: «заложить кого-то — сделать донос» [11]. Это узуальное, не отмеченное словарями значение известно всем носителям современного русского языка. Заложить кого-то у Высоцкого — это выпад против доносительства, ставшего нормой жизни. Но есть еще значение заложить за воротник. Возникает каламбур, построенный на омонимичном столкновении: заложить — предать человека — напиться. Сюжетный поворот продолжает линию собственно авторскую, отражающую реальную ментальную двуситуативность.

(искупления) — библейское выражение, возникшее из описания существовавшего у древних евреев особого обряда возложения грехов всего народа на живого козла; выражение употребляется в значении «человек, на которого постоянно сваливают чужую вину, несущий ответственность за других». Прецедентный знак козел, козлик употребляется в «Песенке про Козла отпущения» десять раз, причем семантика варьируется благодаря столкновению смыслов, устойчиво ассоциирующихся с широко известными текстами, в которых данные слова выступают как ключевые: ; скромный козлик; козья морда. И, наконец, финал песни: Он с волками жил — и по-волчьи взвылкозлятушки с волками поступают по-волчьи нового аллегорического сюжета. Декодировка читателем глубиного значения поэтического текста во многом задана смыслом пословицы «С волками жить — по-волчьи выть» и сказкой «Волк и семеро козлят».

Мы ограничились лишь отдельными примерами деформаций прецедентных текстов, приводящих к сюжетно-композиционным сдвигам. Более глубокий анализ составляет компетенцию литературоведения.

Прецедентные тексты (вербальные и музыкальные), используемые поэтом, — это его личностные ассоциативно-оценочные коннотации, культурные предрасположенности. Обладая глубокой многоплановой семантикой, они не просто отражают целевые установки автора — они обогащаются новыми стилистическими значениями, поэтическими версиями, противоречиво соотносящимися с версиями источников. Необходимо учитывать и то, что прецедентные тексты способны придавать речи особые диалогические повороты. Создающийся полифонизм характеризует семантическую структуру отдельных текстов и дискурса в целом.

Способствуя созданию диалогичности и полифоничности, прецедентные тексты у В. С. Высоцкого являются базой, формирующей внутрикультурный и / или межкультурный диалог, всегда включающий точку зрения человека, воспринимающего ситуацию «изнутри», «пропустившего через себя» все сложности советской жизни.

Примечания

Костомаров В. Г

[2] См.: Караулов Ю. Н.

[3] См.: Караулов Ю. Н. Текстовые преобразования в ассоциативных экспериментах // Язык: Система и функционирование. М., 1988. С. 108.

[4] Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 136—137.

Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. М., 1991 — с указанием номеров тома и страниц в тексте.

[6] См: Вежбицка А.

[7] Кронгауз М. А. Новейшая история русского языка: эпоха социализма // Języki słowiańskie wobec współczesnych przemian w krajach Europy Środkowej i Wschodniej. Opole, 1993. S. 163.

[8] Иная — и более точная, на наш взгляд, трактовка упоминания Грозного «Антропонимика в поэзии Высоцкого», публикуемой в этом же разделе альманаха. — Ред.

[9] Лотман Ю. М.

[10] См.: , Иванова Н. Н. Язык поэзии XIX–XX вв.: Фет. Современная лирика. М., 1985. C. 81.

[11] Купина Н. А. Тоталитарный язык. Пермь, 1995.