Исрапова Ф. Х.: " Мой Гамлет" как интертекст

«МОЙ ГАМЛЕТ» КАК ИНТЕРТЕКСТ

Стихотворение В. Высоцкого «Мой Гамлет» (1972) [1] представляет собой произведение полифонического и интертекстуального типа: в нём можно услышать голос биографического автора («Мне верили и так как главарю // Все высокопоставленные дети»), голос шекспировского Гамлета («Шут мёртв теперь: “Аминь!” Бедняга Йорик!..»), голос Гамлета из стихотворения Бориса Пастернака («Гул затих. Я вышел на подмостки»; а у Высоцкого: «Зов предков слыша сквозь затихший гул, // Пошёл на зов...» Здесь предками выступают как тень отца Гамлета, так и творцы обоих Гамлетов — Шекспир и Пастернак). Наиболее заметный случай — одновременное звучание голосов автора (Высоцкого-человека и Высоцкого-актёра, играющего Гамлета) и героя (принца Датского из трагедии Шекспира). Таких ситуаций их слитного высказывания достаточно много, например:

Я знал, что, отрываясь от земли, —
Чем выше мы, тем жёстче и суровей;
Я шёл спокойно прямо в короли
И вёл себя наследным принцем крови.
Я знал — всё будет так, как я хочу,
Я не бывал внакладе и в уроне,
Мои друзья по школе [говорит автор. — Ф. И.]
и мечу [герой. — Ф. И.]
Служили мне, как их отцы — короне.

«Мой Гамлет» Высоцкого, будучи не только отражением «первичного» шекспировского «Гамлета», но и «отражением отражения» — Гамлета из стихотворения Б. Пастернака и из спектакля в постановке Ю. Любимова, отвечает одному из положений теории «трансцендентальной поэзии» Ф. Шлегеля: «она в наибольшей степени способна витать на крыльях поэтической рефлексии между изображаемым и изображающим <...> вновь и вновь потенцируя эту рефлексию и как бы умножая её в бесчисленном количестве зеркал» [2]. Другой родственный, но более широкий культурологический «выход» текст Высоцкого находит в идее Ницше о двух типах художественного творчества — «аполлоническом» и «дионисийском». «Мой Гамлет» попадает в сферу искусства второго типа, предполагающего, что «поскольку гений в акте художественного порождения сливается с <...> Первохудожником мира [сочиняя “своего” Гамлета, Высоцкий “сливается” с Шекспиром. — Ф. И.], он и знает кое-что о вечной сущности искусства, ибо в этом последнем состоянии он чудесным образом уподобляется жуткому образу сказки, умеющему оборачивать глаза и смотреть на самого себя; теперь он в одно и то же время субъект и объект, в одно и то же время поэт, актёр и зритель» [AK1] [3].

«продукта впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста» [4], как «новой ткани, сотканной из старых цитат» [5]. Текст Высоцкого, безусловно, ориентирован на сопоставление его с текстом трагедии Шекспира. Говоря о цитатах и реминисценциях как случаях проявления «чужого слова» в разбираемом стихотворении, мы можем указать, в частности, на следующий фрагмент, изобилующий отсылками к монологу «Быть или не быть — таков вопрос...»:

Я бился над словами «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед, —
В него мы стрелы мечем — в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.

Сравним: «Быть или не быть, вот в чём вопрос. Благороднее ли молча терпеть пращи и стрелы яростной судьбы, или поднять оружие против моря бедствий и в борьбе покончить с ними?» Что же касается призрачного ответа, то, может быть, здесь имеется в виду следующий фрагмент этого монолога: «Умереть — уснуть — не более того. <...> Умереть. Уснуть. Уснуть, может быть, видеть сны; да, вот в чём препятствие. Ибо в этом смертном сне какие нам могут присниться сны, когда мы сбросим мёртвый узел суеты земной?» (перевод М. М. Морозова) [6].

Но гораздо важнее различения отдельных случаев шекспировского слова у Высоцкого нам кажется выяснение того, что же следует считать собственно авторским пониманием «Моего Гамлета». В этом смысле особое значение получает самое начало стихотворения. Две первые строки:

Я только малость объясню в стихе —
На всё я не имею полномочий...

— могут быть поняты в контексте слов умирающего Гамлета. Он обращается к придворным (и в то же время — к зрителям):


Безмолвно созерцающим игру,
Когда б я мог (но смерть, свирепый страж,
Хватает быстро), о, я рассказал бы...
Но всё равно,

— а затем к Горацио:

Горацио, я гибну;
Ты жив; поведай правду обо мне
Неутолённым.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О друг, какое раненое имя,
Скрой тайна всё, осталось бы по мне!
Когда меня в своём хранил ты сердце,
То отстранись на время от блаженства,
Дыши в суровом мире, чтоб мою
Поведать повесть.
. . . . . . . . . . . . . . .

Открой причину. Дальше — тишина.

(Здесь и далее перевод М. Лозинского) [7]

В контексте этих строк из финала трагедии Шекспира «Гамлет» начало «Моего Гамлета» Высоцкого предстаёт как речь героя после его смерти. Дело выглядит так, как если бы Гамлет воскрес и сам стал бы рассказывать о себе то, что, по Шекспиру, завещал рассказать Горацио. Интересно, что в «Моём Гамлете» Высоцкого нет упоминания о Горацио. Почему? Возможно, потому, что для автора «Моего Гамлета», в качестве зачина использующего мотив рассказа — объяснения того, что произошло, — очевидным стало сюжетно-тематическое родство реплики Гамлета («... о, я рассказал бы...») и речи Горацио, после смерти Гамлета обращающегося к Фортинбрасу и английским послам со словами:

И я скажу незнающему свету,
Как всё произошло; то будет повесть
Бесчеловечных и кровавых дел,
Случайных кар, негаданных убийств,
Смертей, в нужде подстроенных лукавством,
И, наконец, коварных козней, павших
На головы зачинщиков. Всё это
Я изложу вам.

Итак, начало стихотворения Высоцкого представляет собой такую ситуацию, когда воскресение Гамлета делает ненужным присутствие рядом с ним Горацио, ведь теперь сам Гамлет может рассказать о себе. Следовательно, мой означает у Высоцкого Гамлета, который продолжает жить после трагедии Шекспира или, вернее, подобно духу своего отца, может являться и после смерти. Действительно, в слове Гамлета у Высоцкого мы слышим не только обещанный рассказ Горацио; некий намёк на тайну, на невозможность высказаться до конца, звучащие в начальных строчках:

Я только малость объясню в стихе —
На всё я не имею полномочий...

— сближают это я

Когда б не тайна
Моей темницы, я бы мог поведать
Такую повесть, что малейший звук
Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей,
Глаза, как звёзды, вырвал из орбит,
Разъял твои заплётшиеся кудри
И каждый волос водрузил стоймя,
Как иглы на взъярённом дикобразе;
Но вечное должно быть недоступно
Плотским ушам.

Гамлет Высоцкого, который не имеет права («полномочий») рассказать обо всём и тем самым начинает походить на Призрака, обогащается и таким содержанием Призрака, как тайна смерти и появление среди живущих, чтобы напомнить о себе («Прощай, прощай! И помни обо мне»).

Повесть — вот слово, которое произносят и Гамлет («Дыши в суровом мире, чтоб мою // Поведать повесть»), и Горацио («то будет повесть // Бесчеловечных и кровавых дел»), и Призрак («я бы мог поведать // Такую повесть»). Это обнаруживаемое в переводе М. Лозинского сходство их реплик, заметное и в переводе Б. Пастернака [8], диктуется самим оригиналом. Сравним гамлетовское: «I could tell you», «report me and my cause aright // to the unsatisfied», «draw thy breath in pain, // to tell my story» — c репликами Горацио: «and let me speak...», «all this can I // truly deliver [правдиво передать в словах. — Ф. И.» и Призрака: «But that I am forbid // to tell the secrets of my prison-house, // I could a tale unfold whose lightest word...» И это общее для всех троих — Гамлета, Горацио и Призрака — стремление рассказать, сказать, сообщить, передать Высоцкий объединяет в своём я объясню, а в результате создаётся синкретический образ, в котором сливаются стилизованное я автора (1), собственно шекспировское наполнение образа (2), пастернаковское я Гамлета (3) и, наконец, я актёра, репетирующего в театре роль Гамлета (4). Выделим соответствующие фрагменты, хотя выделение это очень условно:

1. Не думал я над тем, что говорю,
И с лёгкостью слова бросал на ветер, —
Мне верили и так как главарю
Все высокопоставленные дети.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий...

2. Шут мёртв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сюжет трагедии в изложении Гамлета Высоцкого выглядит следующим образом:

Я Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на датскую корону, —
Но в их глазах — за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.

Первая строфа стихотворения Б. Пастернака «Гамлет» оживает в тексте Высоцкого благодаря реминисценциям. Сравним:

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.

Этот фрагмент угадывается у Высоцкого с дополнительной отсылкой к сцене встречи Гамлета с Призраком (четвёртая и пятая сцены первого акта трагедии), так что возникает двойная реминисценция:

3. Зов предков слыша сквозь затихший гул,
...

— что вызывает в памяти следующие ремарки и реплики Гамлета из трагедии Шекспира: «Призрак манит Гамлета. <...> Он манит вновь. — Иди; я за тобой. <...> Мой рок взывает <...> Призрак манит. <...> Иди; я за тобой. Гамлет и Призрак уходят».

Уже в середине стихотворения Высоцкого монолог героя начинает звучать как речь актёра, который должен исполнять роль Гамлета:

4. Я бился над словами «быть, не быть»,

В последней же строфе стихотворения, открывающейся авторской сентенцией:

Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденье смерть проглядывает косо,

я мы. Вся труппа признаётся в трудностях, связанных с постановкой «Гамлета»:

5. А мы всё ставим каверзный ответ
вопроса.

Ответ — это спектакль «Гамлет», который ставил Театр на Таганке, а поиски , видимо, должны означать творческий поиск постановщика спектакля и актёров, занятых в нём. Здесь намечается структура обрамления, основанная на том, что это открытое финальное мы возвращает нас к скрытому в начальном высказывании объединению в одном лице Гамлета, Горацио и Призрака со всеми их загадками-вопросами, а я Высоцкого, управляющее этим объединением, превращается в «постановщика» этого своеобразного лирического спектакля, воскрешая в памяти традицию жанра монодрамы — вспомним, например, поэта в спектакле Театра на Таганке «Владимир Маяковский».

[1] Здесь и далее стихотворение цит. по изд.: Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. Екатеринбург, 1997. Т. 2. С. 48–51. Курсив в цитатах наш. — Ф. И.

[2] Шлегель Ф. –295.

[3] Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1998. С. 75.

[4] Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог, роман // Вестн. Моск. ун-та: Сер. 9. Филология. 1995. № 1 (янв. – февр). С. 99. Цит. по: Теория литературы. М., 1999. С. 259.

[5] Современное зарубежное литературоведение. Страны Западной Европы и США. Концепции, школы, термины. М., 1996. С. 218. Цит. по: Хализев В. Е. Указ. изд. С. 260.

Шекспир У. Гамлет: Избр. переводы. М., 1985. С. 577.

[7] А. Парфёнов даёт заключительную реплику Гамлета в подстрочном переводе М. М. Морозова: «... Вы, которые побледнели и дрожите при виде этих событий и которые являетесь лишь безмолвными участниками и зрителями этого действия <...> будь у меня время <...> ведь этот неумолимый судебный пристав, смерть, производит арест без промедления <...> О, я бы мог вам рассказать. Но пусть будет так <...> Горацио, я умираю. Ты живёшь. Правдиво расскажи обо мне, обо всём, что со мной произошло, тем, кто не знает <...> Остальное — молчание», — приводя её в качестве примера создания театральности, которая понимается им в драматическом произведении как ситуация «спектакля в спектакле», или «сцены на сцене». Параллелизм мотивов «спектакля в спектакле» и мотивов трагедии А. Парфёнов видит в том, что «“вы”, к которым обращается Гамлет, это одновременно и участники сценического действия, датские придворные в Эльсиноре, и зрители в театральном здании “Глобуса”. <...> Вместе с мотивом “отчуждения” (прощание актёра с публикой) здесь снова звучит мотив тайны, недосказанности подлинного смысла спектакля (“О, я бы мог вам рассказать. Но пусть будет так...”)» См.: Парфёнов А. «Гамлета» // Шекспировские чтения 1978. М., 1981. С. 53.

[8] Соответствующие фрагменты в переводе Б. Пастернака также похожи. Гамлет говорит: «... я б вам рассказал — // Но пусть и так. Всё кончено, Гораций. // Ты жив. Расскажешь правду обо мне // Непосвященным. <...> // Останься в этом мире и поведай // Про жизнь мою». Горацио говорит: «Я всенародно расскажу про всё // Случившееся. Расскажу о страшных, // Кровавых и безжалостных делах // <...> Вот что я расскажу // Вам полностью». Говорит Призрак: «Мне не дано // Касаться тайн моей тюрьмы. Иначе б // От слов легчайших повести моей // Зашлась душа твоя и кровь застыла...»

Раздел сайта: