«СОДРУЖЕСТВО АКТЕРОВ ТАГАНКИ»: ЛИТЕРАТУРНО-СЦЕНИЧЕСКАЯ КОМПОЗИЦИЯ «ВВС»
Для опытных наблюдателей творчества на базе Высоцкого об этой юбилейной премьере можно бы и не писать: они обязательно посмотрят ее сами и, верно, согласятся, что спектакль задуман и поставлен на установившемся уровне, что Губенко как актер не сблекнул, что зритель на спектакле был, и это был благодарный зритель. Сказав таким образом о главном, в заключение несколькими словами поясню сказанное и коснусь нюансов, которые есть.
Образцы «литературно-сценических композиций по песням Высоцкого» заложились чуть ли не сразу по смерти поэта — еще слайд-фильмами. Возобладал «историко-биографический» подход, то есть наметился круг из примерно пятнадцати песен «о времени и о себе», причем установилась и сюжетная канва: детство — война — лагеря — двор — М. Влади — несвобода. Обязательной стала и репризная часть из самых известных по данной теме трех — четырех песен...
— примерно в таких же пропорциях он сам строил свои концерты. Всё так. Высоцкому вполне правомерно было представлять на полупридушенных концертах образцы своего творчества — знакомил страну с собой. Вполне правомерно было, по-очевидному скомпоновав эти образцы, знакомить страну с Высоцким после его смерти. Но время ликбеза прошло...
Еще одна драматургическая загвоздка состоит в том, что песни Высоцкого содержат большое искушение сразу же поставить их на сцене. В них все для этого готово: характеры, конфликты, временные и социальные привязки, высота (глубина?) трагедии и комедийный блеск. Но простое нанизывание песен на историко-биографическую фабулу не суммирует их достоинств, а элементарно иллюстрирует эту самую фабулу. Интересно и богато разыграть песню — получается, а вот столь же интересно закрутить спектакль из этих песен — нет.
Композиция Губенко ни в чем не опустилась ниже канона. Из зала это выглядело так.
Первая часть — генезис. Опорные песни, каких и можно было ожидать: «Мне судьба...», «О Володе Высоцком...» Окуджавы, «Я весь в свету...» (фонограмма, высвечивается портрет), баллады о времени, о борьбе и детстве, «Я вышел ростом и лицом...», «Я сам с Ростова...» и еще несколько — того же плана. Иными словами, пролог классически правильно начинает рассказ «о времени и о себе». Свет приглушен, декламация внятная. Повеяло и дальнейшей предсказуемостью.
Военная часть, кроме совершенно понятных здесь песен («Штрафные батальоны» и других), углублена цитатами из баллад о любви, о ненависти, об уходе в рай. Ощущение несвободы труппы от игры «как должно» и «как принято» сгустилось.
«дворовая» сюита наконец-то понравилась просто тем, что было интересно смотреть. Губенко придумал здесь своеобразный мини-мюзикл, и молодежная часть труппы весело разыграла его вместе с мэтром.
В любовном разделе наметился некоторый перекос в пользу любви к Родине, что тут же закрепилось развернутой интермедией по балладам к «Мак-Кинли». Под фривольную музычку и с подтанцовками было представлено то, что Высоцкий мог видеть, женившись на западной кинозвезде, а мы теперь видим еще до всякой женитьбы. Закончился раздел фонограммой «Я не люблю».
Далее особняком выделились две песни: «В куски разлетелася корона...» и «Дом». Первую читает Славина, вторую поет Губенко. Впечатляет. Но впечатляет именно текст, его попадание на наше смутное время, а не какие-то специально организованные драматургические или актерские затеи, которых я, признаться, здесь не обнаружил.
Потом покуролесили на Канатчиковой даче. Конечно, у «ящика», в котором и «Дорогая передача», и «Зайка моя», и «Настоящий полковник», и ЗайкоФил... Словом, весь наш дурдом в натуральную величину озорного театра. Интересно, платят ли актеры за возможность поиграть так свободно?
Заключительная часть — скорбно-патетическая — построена как раз на тех же стихах, которые предположились мной примерно с середины спектакля и которые вы, читатель, можете предположить столь же легко.
— мог бы! — подтвердить Высоцким свою известную политическую позицию. Это ожидалось (а некоторым и увиделось). Смелый режиссер Любимов в свое время, «заломав» Высоцкого, даже не задумался употребить его иначе. Губенко этого не сделал. Хотя мне приходилось слышать, что у Губенко Высоцкий поет из-под красного знамени, повторю: Губенко этого не сделал.
А в остальном ожидания сбывались. Если, например, кто-то, фантазируя, думал, что стихи «Так случилось — мужчины ушли...» будут читать в полумраке скорбные женские фигуры в черном — то предчувствие не обмануло его ни в единой мелкости сценического образа. Если кто думал, что во время исполнения песни «Сыновья уходят в бой» хорошо бы показать, как юноша бросается навстречу багровому сполоху взрыва и погибает, проваливаясь в черноту, — то художественная интуиция его не подвела: как в воду глядел... То есть уже и за отдельными песнями закрепились и антураж, и мизансцены, и какую петь, какую читать, а какую давать фонограммой. Этот спектакль легко представить по перечню задействованных стихов.
Может быть, изначально чувствуя железный рельс традиционности и желая с него соскочить, Губенко применил довольно спорное новшество. Исходным материалом для композиции брались не песни ВВ как таковые, а сплошной массив поэтических строк. В результате в тех частях спектакля, где это новшество применялось, звучали конгломераты строк из разных песен-стихов. Например, через запятую произносится: «какой наш брат ушел во тьму, к каким порогам приведет дорога?». (Замечу в скобках, что из слов, написанных Высоцким, действительно можно написать неплохую пьесу.) Но однозначно назвать новшество Губенко запрещенным приемом все-таки не решусь. Во-первых, есть объективная трудность поэтических спектаклей: полные тексты в них просто не вмещаются. Во-вторых, в этом же спектакле в рубрике «Двор» из нескольких «в лапу» сложенных песен слепился очень интересный народный роман. В-третьих, есть надежда, что и сам ГНН понимает ограниченность применения своего соавторства.
Сходные чувства вызывает и еще один факт спектакля: не выдерживаются мелодии песен. Поют по три песни на одну мелодию, да и ту спрямляют, опрощают, облегчают для пения. Но, по-моему, это дело техники. Чисто вокальной.
Некоторая пластическая бедность ансамбля, вероятно, тоже дело техники.
— всё при нем. С выдумкой, азартом и всем актерским удовольствием сыграны репризная и дворовая части. Включение баллад «Мак-Кинли» оказалось на диво уместным: то ли живем «по писанию», то ли написано сегодня. И мне очень понравилось, что на финал была оставлена фонограмма «Еще не вечер»...
— обычный. И он, в моем понимании, должен бы завершить первый этап жизни Высоцкого на сцене — этап «литературно-сценических композиций».
Что дальше? Не знаю. Может быть, под какие-то песни будет написана пьеса. Может быть, Высоцкий зазвучит в спектаклях по Чехову, Вампилову, Уильямсу... Потому что — в России. На Высоцкого. В театр. Всегда.