АНТРОПОНИМИКА В ПОЭЗИИ ВЫСОЦКОГО
Предварительные заметки и материалы к теме
Наименования литературных персонажей — фамилии, имена (и их формы), отчества — много говорят о них и об авторе. Почему, например, мы не знаем отчеств Евгения Онегина, Владимира Ленского, почему Печорина называет по имени-отчеству только Максим Максимыч, который сам лишен фамилии и именуется всегда по имени-отчеству? Это французский, аристократический способ обращения друг к другу — по фамилиям: «ты, Онегин», «ты, Ленский». Грушницкий не только отчества, но и имени не имеет, а старый штабс-капитан — явно человек другого круга, к нему применяется специфически национальный, русский способ именования, и не будь этого рассказчика, мы бы ни отчества, ни даже имени Печорина никогда не узнали. А в другую эпоху, в другой среде недоучившегося студента Раскольникова зовут Родионом Романычем и проститутку Соню Мармеладову, которой и семнадцати лет не исполнилось, — Софьей Семеновной: они хоть в своем окружении поддерживают таким образом собственное достоинство. В советское время такое уже не приходит в голову персонажам, и мы не знаем или не помним отчеств не слишком молодых шолоховских персонажей — Семена Давыдова, Макара Нагульнова, Петра Лопахина, Андрея Соколова. Понятно: это не интеллигенция. Так что необязательно выискивать исконный смысл того или иного имени, «значение» фамилии. Времена классицизма с его «говорящими» фамилиями давно миновали, от него остались лишь некоторые отголоски. Зато нередко весьма важен сам факт наличия или отсутствия той или иной формы наименования.
— и самый индивидуальный род литературы, и поистине всеобщий, выражающий то, что сопереживается многими, в идеале всеми. Тут достаточно всеобщих я, тымы.
Но В. С. Высоцкий — в этом вряд ли приходится сомневаться — в своих песнях очень часто совмещает родовые свойства эпоса, лирики, а то и драмы. Для пишущего стихотворения и песни у него очень много наименований персонажей — при том, что во многих случаях ему вполне достаточно местоимения в первом лице (я), хотя бы речь шла о спортсмене, солдате Великой Отечественной войны или даже самолете. Использование наименований людей у Высоцкого чрезвычайно разнообразно и зависит, в частности, от типа текста, от того, к какой группе произведений он принадлежит. В двухтомном собрании сочинений [1] выделены «Песни», «Стихотворения» и «Песни театра и кино». С точки зрения заявленной здесь темы это разграничение значимо и существенно. К сожалению, оно не проведено в подготовленном С. Жильцовым пятитомнике [2]. Однако в первых четырех его томах напечатаны «Посвящения, эпиграммы, номера к “капустникам”, песни “на случай”», составляющие совершенно особый пласт произведений, в том числе и с точки зрения антропонимики. Поэтому в данной статье мы допускаем совмещение разных источников текстов (что вообще противоречит научным принципам): основной корпус текстов привлекается по двухтомнику, а из пятитомника добавляются только тексты раздела «Посвящения...». Не привлекаются наброски, незавершенные произведения и написанное в соавторстве (что входит в другие разделы пятитомника).
«Песни»), 313 произведений. В 111 из них основной текст включает антропонимы. При подсчете рассматривался только основной текст — не посвящения и не заголовки, которые очень часто условны (как, например, «Песня Бродского» в «Песнях театра и кино»: это обозначение, а не авторское заглавие как часть текста, и вообще в кинофильме «Интервенция» песни Бродского как таковой нет: голос Высоцкого-певца звучит за кадром, условно передавая мысли и переживания персонажа). Во втором томе двухтомника 107 стихотворных текстов, из них с антропонимикой — 41; песен для театра и кино (а также для пластинки «Алиса в Стране Чудес») — 111, из них с антропонимикой — 44 (куплеты для спектаклей «Пугачев» и «Живой» считали в каждом случае одним текстом, хотя в спектаклях они исполнялись в разное время). В сумме из 531 текста двухтомника 196 текстов — с антропонимикой, то есть больше трети. Это очень много для поэтических произведений среднего и малого объема и в известной мере уравновешивает тенденцию Высоцкого — петь от первого лица. Во всех трех категориях текстов доля произведений с антропонимикой примерно одинакова. Понятно, что в произведениях чисто лирического и философского плана антропонимики обычно нет (хотя в «Моем Гамлете», важнейшем философском произведении [3], есть, и важная), а в стихах «блатных» и политических ее немало, и очень разной.
Намного больше антропонимики в «Посвящениях...» — разделе названного выше пятитомника — именно потому, что это стихи «на случай», почти всегда шутливые, адресованные ближайшей аудитории, а именно друзьям и коллегам. Без знания конкретного повода, определенной ситуации, отношений автора с теми или иными людьми для читателя пропала бы вся соль этих стихотворных обращений. В томе первом (1960–1967) данный раздел включает 37 названий, точнее, посвящений и обращений (имена в них также не учитывались при подсчете, даже если они были проставлены не редактором-составителем, а самим автором: это не стихотворная и почти всегда даже не собственно художественная часть текста). Эти посвящения, эпиграммы и прочее сохранились еще с конца 50-х годов. Молодой актер пока не ощущает себя, видимо, не только профессиональным поэтом-певцом, но даже и представителем какой-то особенной индивидуальной самодеятельности, а потому охотно шалит пером в сравнительно узком кругу. Из 37 таких произведений 20, то есть более половины, содержат антропонимику в основной (стихотворной) части. При этом некоторые из них фактически включают несколько текстов, — например, стихи «Г. Яловичу и М. Добровольской на юбилей» состоят из девяти миниатюр, в том числе «под Пушкина», «под Светлова», «под Северянина» и т. д. В таких случаях авторские, тем более редакторские обозначения имен поэтов, чьими произведениями Высоцкий так или иначе воспользовался, тоже не учитывались при подсчете. Во втором томе пятитомника (1968—1972) это соотношение — 14 и 11: Высоцкий теперь пишет для широкой публики и стихов «на случай» создает гораздо меньше (при этом относительное число текстов с антропонимами в данной категории произведений только возрастает). В третьем томе (1973—1975) соответственно 6 и 5, в четвертом (1976—1980) — 15 и 8. Итого из 72-х «названий» (в том числе и содержащих несколько текстов) 44 — с использованием антропонимов: немногим менее двух третей. С основным корпусом произведений (по двухтомнику) соотношение почти противоположное.
— с именем, отчеством и фамилией, лишь в песне 1979 года «Через десять лет», продолжающей песню «Москва — Одесса» (1968), упоминается «начальник мой, Е. Б. Изотов» /1; 480/. Инициалы заменяют, как на письме, полные имя и отчество. В звучании они создают фривольную двусмысленность, выражающую отношение подчиненного к этому начальнику. Вообще отчеств в основном корпусе произведений Высоцкого почти нет, он ориентируется на людей молодых и простых в обращении. Первое «отчество» в его песнях — «Вспомнил детский детектив — “Старика Хоттабыча”…» («Песня-сказка про джинна», 1967). Потом в 1974 году — «Памяти Василия Шукшина»: Макарыч — по-народному, по-деревенски, без имени, очень тепло, не так, как принято говорить на официальных похоронах. Наконец в 1975 году — «Баллада о детстве»: Евдоким Кирилыч, Гися Моисеевна (потом Гиська в речи того же Евдокима Кирилыча) — реальные люди, соседи маленького Володи по московской коммуналке. Это детское восприятие, естественное отношение к старшим, форма обращения, перенятая, очевидно, от матери. Собственно от себя Высоцкий как автор (в основном корпусе песен) избегает обращаться к кому бы то ни было. Даже посвящение к «Песне о погибшем летчике» (1975) — «Дважды Герою Советского Союза Николаю Скоморохову и его погибшему другу» — не содержит отчества и высокого генеральского звания адресата, которого автор глубоко уважал. Персонажу песни «Про черта» (1965/66) обращение к нему по отчеству мерещится как чертовщина:
У меня запой от одиночества —
По ночам я слышу голоса…...
— вдруг зовут меня по отчеству, —
— черт, — вот это чудеса! /1; 95/.
Совсем не то в стихах «на случай». Там творческий принцип уступает нормам обычных житейских отношений, естественного обращения к старшим, впрочем, опять-таки отнюдь не без шутливого оттенка. «Это теплое мясо носил скелет // На общипку Борис Иванычу», — писал Высоцкий в 1967 году к 50-летию Ю. П. Любимова, имея в виду Б. И. Равенских, тогда главного режиссера Московского театра имени Пушкина /I; 294, 394/. В 1972 году, в связи с восьмилетием Театра на Таганке, предлагается выпить «за здоровьице — // Можно нам теперича! — // Юрия Петровича // И Алексан Сергеича!» Причем Ю. П. Любимов перед тем каламбурно именуется Любимым /II; 393/. В юбилейном послании 1977 года «Олегу Ефремову» адресат сначала назван Олегом Николаевичем, но потом трижды — Олегом /IV; 181, 183/. В обращении к другу — «Л. Кочаряну» <1961> — полное наименование звучит веселой, добродушной иронией: «Кто с утра сегодня пьян? // Лев Суреныч Кочарян!» /I; 287/. В стихотворении 1977 года «Юрию Петровичу Любимову с любовью в 60 его лет от Владимира Высоцкого» имена-отчества современников молодого Любимова употребляются в едва ли не противоположных функциях (общее здесь — лишь добродушно-иронический, шутливый тон автора):
Служил ты под началом полотера.
Скажи, на сердце руку положив:
— вот умора! —
Кем станешь ты, остался бы ты жив?
А нынче в драках выдублена шкура,
Протравлена до нервов суетой.
«Юра,
» /IV; 179/.
Лаврентий Палыч, понятно, — Берия; Николай Робертыч, несомненно, — Эрдман, драматург, автор сатирических «Мандата» и «Самоубийцы», впоследствии переквалифицировавшийся в сценариста угодных Сталину фильмов.
«Театрально-тюремном этюде на таганские темы» (1974) Высоцкий единственный раз использовал полное наименование человека в знак подчеркнутого уважения к нему, сначала упомянув одно лишь его имя: «Привет тебе, Андрей — Андрей Андреич Вознесенский». Однако общий контекст и здесь шутлив. Перед Вознесенским Высоцкий вспомнил Ф. Абрамова и Б. Можаева, чьи повести «Пелагея» и «Живой» инсценировались на Таганке, но более старший и серьезный писатель был назван по фамилии, а для более молодого и веселого фамилия была переиначена на манер отчества: «За долги ваши праведны труды — // Земной поклон, Абрамов и Можаич!» /III; 266/.
«Посвящениях…» Высоцкий несколько раз употребляет и свою фамилию. Один раз фамилия приводится как родовая: «Когда наши устои уродские // Разнесла революция в прах, — // Жили в Риме евреи Высоцкие, // Не известные в высших кругах» <1961> /I; 287/. Предположительно в 1962 году написано четверостишие «Как хорошо ложиться одному // Часа так в два, в двенадцать по-московски, // И знать, что ты не должен никому, // Ни с кем и никого, как В. Высоцкий!» /I; 288/, через восемь лет стихи ко дню рождения актрисы Н. Шацкой заканчиваются строкой «Вот всё. Тебя Высоцкий поздравляет» /II; 388/. В начале 1980 года в цикле стихотворений, обращенных к братьям Вайнерам, передается ломаная русская речь человека из Средней Азии («Письмо торговца ташкентскими фруктами с Центрального рынка»): «Может, это слишком плотски, // Но за песни про тюрьмы // (Пусть споет артист Высоцкий) // Два раз больше платим мы» /IV; 194/.
В основном корпусе стихов и песен, включая «Балладу о детстве», свою фамилию Высоцкий не употребляет. Лирический субъект его поэзии почти всегда — безымянное я— Христос. Он встречается в десяти текстах плюс Исус в «Песенке о переселении душ» (господь, всевышний — уже не имена, хотя и Христос не имя, но все же наименование, приложение к имени). Делать далеко идущие выводы из частого поминания Христа не стоит. Первый такой случай — фразеологизм «как у Христа за пазухой» в «Ленинградской блокаде» (1961), второй — «Христа ради» — слова персонажа-пьяницы в «Бале-маскараде» (1964) и т. д., а в песне «О фатальных датах и цифрах» Христос-поэт весьма далек от канонического образа. В песне «Я не люблю», датируемой А. Крыловым 1969 годом, читаем: «Я не люблю насилье и бессилье, — // Вот только жаль распятого Христа», а в пятитомнике С. Жильцова, где эта песня датирована 1968 годом, дан вариант этого же стиха с противоположным смыслом: «И потому — распятого Христа»«И мне не жаль распятого Христа» /II; 433/.
(в данном случае не учитывается, сколько раз — в каждом тексте). Это в известном смысле имена-символы. Пушкин символизирует поэзию, Эйнштейн — умную науку (исключение — шуточная песня «В далеком созвездии Тау Кита»), Мао — глупую политику. Фактически поэзия и наука противопоставлены политике. Это подтверждается тем, что лишь на один пункт Мао Цзедуну уступает Сталин, упоминаемый в пяти песнях, один раз вместе с Мао — в припеве-цитате «Сталин и Мао слушают их» (стихотворение 1969 года «Как-то раз цитаты Мао прочитав…...»). Вдобавок в песне «Летела жизнь» (1978) говорится:
Нет никому ни в чем отказа там.
Намылились с Кавказа в Казахстан /1; 469/.
— конечно, не Иван IV, а все тот же Сталин.
он, Ньютон или Ньютоны (опять роль науки) и Склифосовский (имеется в виду Институт скорой помощи, тут есть автобиографический мотив), а также Мак-Кинли, поскольку написано несколько песен к одному фильму («Бегство мистера Мак-Кинли»); кроме того — дважды Маркс плюс «основоположник марксизма» («Антисемиты», 1964) и Пугачев, Пугач и пугачевщина. Остальные фамилии используются не более чем в двух текстах. Это Линь Бяо (он же Ляо Бянь), Голда Меир, Толстой, Шекспир, Ф. Кортес, Фишер (в дилогии о борьбе за шахматную корону). Среди фамилий вымышленных персонажей повторяются Борисов (в двух военных песнях), Рабинович (во втором случае Рабиновичи) и Шифман (во втором случае Шифманы). Остальные фамилии вне «своего» единственного произведения не повторяются.
Если поделить фамилии по признаку гражданства на отечественные, в том числе не только русские (здесь и Гилельс, и Георгадзе, и тот же Шифман), и на иностранные (что может быть и затруднительно: академик Понтекорво — итальянец, живший в разных странах, а с 1950 года — в СССР; он учтен все же как человек с иностранной фамилией), то получится следующая картина. Отечественных фамилий в основном корпусе песен и стихов — 75, включая название не поставленного В. М. Шукшиным кинофильма (Высоцкий именует его просто «Разин»), а иностранных — 70. Почти поровну! Случай редчайший даже для прозы, разве только в фантастике действие часто происходит в других странах или неизвестно где, но используются условные иностранные имена. Интерес Высоцкого к жизни мира, в том числе к мировой политике, самоочевиден. Практически ни у одного поэта нет такого соотношения отечественных и иностранных фамилий.
— имена реальные, исторические, известные: 37 из 75. На первом месте мир артистический в широком смысле, включая диктора Левитана, — 14 фамилий [5]: Каплер, Есенин, Блок, Пушкин, Маяковский, Магомаев, Гилельс, Левитан, Стругацкие, Сутин, Шемякин (Шемяка), Крылов (баснописец), Кобзон, Гоголь. На втором месте исторические деятели и политики: Ворошилов, Георгадзе, Молотов, Хрущев, Сталин, Берия, Буденный, Пугачев, «Разин» — итого 9. На третьем месте медицина: Склифосовский, Зимин (капли Зимина), Боткин, Кащенко, Пирогов, Вишневский, Бурденко — 7, но 5 последних — в одной песне («Никакой ошибки», 1975). Четверо героев песни «Сорок девять дней» (1960) — Крючковский, Федотов, Поплавский, Зиганшин (солдаты, унесенные на барже в открытый океан) — только в этой песне на злобу дня и фигурируют, это группа персонажей, так сказать, ситуативная. По две фамилии принадлежат миру спорта — Таль и Бышовец — и науки: Циолковский и «главный академик Йоффе».
Иначе соотносятся между собой иностранные фамилии. Здесь резко преобладают фамилии известные. Их не половина, как среди фамилий отечественных, а подавляющее большинство: 57 из 70. На первом плане фамилии или фамильные прозвища исторических деятелей и политиков. Их 22: де Голль, Мао, Линкое«Случай» имеется в виду одесский Дюк, но он все равно иностранец): «Надменный, словно Ришелье» /1; 287/, Никсон, Помпиду, Анджела Дэвис, Голда Меир, Моше Даян, Черчилль, Хомейни, Сомоса, Картер. Сюда же можно добавить имена, которые тут же заставляют вспомнить фамилию: Ясир (то есть Арафат). В песне о карточной игре упомянут Бонапарт, в другой, о старом доме на Новом Арбате, — Наполеон. На втором месте среди иностранных фамилий — артистический мир (среди отечественных он на первом). Это 18 фамилий и фамильных прозвищ: Чаплин, М. Влади (псевдоним учитывается как фамилия), Киплинг, М. Марсо, Р. Капюр (то есть Капур), Шиллер, Алигьери, Леонардо да Винчи, Байрон, Рембо, музыкант Дэвис, Оффенбах, Мазина, М. Пикколи, Катулл, Пикассо, Эллингтон, Шекспир. По 4 позиции занимают ученые: Эйнштейн, Бор, Понтекорво, Ньютон — и путешественники: Колумб, Магеллан, Кук, Кортец или Кортес; спортсменов больше — 5: Фишер (он же Шифер), Пеле, Жаирдзинио, Мур, Тостао, но только шахматист Фишер в двух песнях (дилогии), а остальные четверо — в одной все вместе, так что «фамильный» спорт фактически меньше выделен, чем наука и путешествия. Отдельная фигура — убийца Пушкина Дантес. Две фамилии литературных персонажей — Шерлока Холмса и Ната Пинкертона (последняя в двух песнях). Фактически близко к ним — Джоконда.
— 32 (14 и 18, иностранные преобладают), исторических деятелей и политиков — 31, соответственно 9 отечественных и 22 иностранных: о здравствующих советских политиках прямо писать не имел возможности даже Высоцкий, отсюда такое преобладание политиков зарубежных (включая деятелей прошлого). К фамилиям художников можно добавить Рафаэля (дважды, включая «мадонну Рафаэлеву» в «Доме хрустальном») и Марчелло, то есть Мастроянни. Наука: 2 отечественных, 4 иностранных ученых, всего 6. Плюс два философа, Конфуций и Кант, и 7 медиков (только русских — для автора актуально было лишь отечественное здравоохранение); спорт — двое наших и 5 иностранцев, всего тоже 7.
Ясно, что основные имена для Высоцкого — это мир искусства, в том числе литературы, и политики. Остальное отдано людям без фамилий или с вымышленными фамилиями, или с реальными, принадлежащими знакомым автора, но для массы слушателей и читателей неотличимыми от вымышленных. Иностранных вымышленных фамилий совсем мало: Джон Ланкастер Пек, Джонс, Крамер, Сэм Брук, Мэри Энн. Наконец, из иностранных есть еще фамилии, взятые у других авторов: Джеймс Бонд, Гобсек, Дориан Грей (и Греи — во множественном числе), Фауст, Кокильон, Мак-Кинли, Робин Гуд, Нат Пинкертон, Шерлок Холмс. Отечественные фамилии, как правило, незатейливы, не привлекают внимания: Изотов, Токарев, Демин, Васильев и Петров (зэка), Сергеев, Голубев, Фомин, Березкин, Ларин, Буткеев [6], Бескудников, Соколов по имени Саня (вряд ли стоит семантизировать его фамилию и гадать, почему «сокол» у Высоцкого получил по морде «В Ленинграде-городе»), Борисов, Леонов, Гурьев Тимошка, Виленев, Суэтин, Сатиков, Попов Вовчик, Пересветова Маруся, Маргулис, Солина, Халилов (Руслан), Валя Петров, Гуревичи, Рабиновичи, Шифманы, Аня Чепурная, Вилькин. Выделяются более или менее демонстративно лишь две фамилии: черт с фамилией Черток — фамилия «говорящая», тавтологическая; в «Песенке о слухах» (1969) Мамыкин в соседстве с Берия — фамилия комическая, хоть и не «говорящая». Примитивных, лобовых, устаревших средств комизма Высоцкий явно избегает. Если противопоставляются положительный герой и отрицательный, то фамилией наделяется последний. В песне «Все ушли на фронт» (1964) это «начальник Березкин», в песне «Тот, который не стрелял» (1972) — «особист Суэтин». Воюющие бывшие зэки в первой песне, главный герой, комбат и «тот, который не стрелял», во второй — безымянны и, подобно лирическим героям, сродни автору. С ними психологически идентифицируется каждый слушатель.
форма личного имени, как в паспорте, используется им очень редко и художественно мотивированно. Характерные наименования — не Иван, а Ваня, Ванюша, не Николай, а Коля и Колька. Михаила вообще нет, но в пяти песнях — Мишка. Себя самого в одной из последних песен, адресованной всемирно признанному художнику Мишке Шемякину, Высоцкий именует по-ребячьи, по-детски Вовкой и Вовчиком. Официальная форма имени используется, когда называются исторические деятели: вещий Олег, Иван Калита; когда о спортсмене говорится, как в речи комментатора: Борис Буткеев, Краснодар; уже свободнее — с перестановкой: Бескудников Олег. Весьма неаристократические, «народные» имена Никодим и Епифан (во втором случае это псевдоним) получили с явной комической установкой работники КГБ. Громилы братья Пров и Николай — тоже лишь внешне уважительная форма именования (причем Николай два раза именуется Колей). В куплетах к спектаклю «Пугачев» события комментируются двумя мужиками серьезно, под балалайку и под водку, а потому они перекликаются и беседуют солидно: Кузьма, Максим, Андрей, царь Петр. Потом вместо «царя Петра» появится «Емелька». Это отчетливый перелом в событиях и, соответственно, в мужицких комментариях к ним.
— Екатерина. Людмила вместе с Черномором пришла к нему из поэмы Пушкина. Даже дева Мария в шуточной песне о святом семействе (1967) в речи Иосифа трижды именуется Машкой и трижды Марией — когда муж строго ее наставляет: «Я — к Марии с предложеньем, — // Я на выдумки мастак! — // Мол, в другое воскресенье // Ты, Мария, сделай так» — и в момент мыслимого торжества, мнимой — ожидаемой — победы: «Тут, конечно, он сдается — // Честь Марии спасена» /1; 162/. В «Инструкции перед поездкой за рубеж» (1974) героя зовут Колей, а его жену Дусей (естественно, они так друг к другу обращаются — двадцать лет живут бок о бок), но последние слова песни — «А сзади в спину — будто лай: // “На кого ж ты нас покинул, Николай!”» /1; 394/. На людях говорится так, человека чуть ли не на смерть провожают (на кого покинул — обращение словно к покойнику), загранкомандировка (отправление в «тамошний» мир) приравнивается к смерти. В то же время это и обращение к лицу как бы официальному. Другой Коля повез на выставку бугая Борьку. Жена в письме обращается к нему ласково, а он, тоже ощущая себя чуть ли не официальным лицом, в своем ответе не удостаивает жену даже упоминанием ее имени.
«Мы бдительны — мы тайн не разболтаем…...» <1978> о младенце говорится как о солидном человеке — в связи с последними событиями в мире, которых рассказчик не видел по телевизору: «Я не видал — мы Якова купали» /2; 133/. Есть и противоположный ход, но неудачный. В песне к спектаклю «Десять дней, которые потрясли мир» (1965) «Всю Россию до границы // Царь наш кровью затопил…» говорится: «А жену свою — царицу // Колька Гришке уступил» /2; 161/. Получилось слишком «приблатненно», далеко от языка 1917 года: Распутина действительно звали Гришкой, но царя — не Колькой, а Николашкой. В «Серенаде Соловья-разбойника» (1974) царевна, дочь царя Евстигнея (по фильму «Иван да Марья» царская семья носит простонародные имена), сначала называется Аграфеной, но затем Груней, Феней и Аграфенушкой, хотя и Аграфеной тоже /2; 250—251/. Вообще Высоцкий любит использовать в одной песне разные формы одного имени: «Паша, Пашенька, Паша, Пашут!» в песне «Через десять лет», Надя и Наденька в стихотворении «В белье <плотной> вязки...…» <1979>, «Оля, Ольга, Олечка» в «Частушках» к фильму «Одиножды один» (1974), Ванечка, Ваня-Ванечка, Ваня, Ванюша, Ваня-Ванюшка в «Грустной песне о Ванечке» оттуда же, Настасья, Настёнка, Настенька в песне «Проскакали всю страну...…» (1980).
«пренебрежительными» суффиксами — Колька, Славка, Витька — доминируют в блатных песнях, а в лирических — с уменьшительными суффиксами: милая Маринка и т. п. Но четкой грани и строгой закономерности тут нет.
Иногда в роли имени оказывается то, что именем не является: «Кто верит в Магомета, кто — в Аллаха, кто — в Исуса» /1; 199/, но Аллах означает просто бог; «Турецкий паша нож сломал пополам, // Когда я сказал ему: “Па”» /2; 285/ — по сути, авторский каламбур. Во второй части стихотворения «…Часов, минут, секунд — нули...…» Фортуна — имя (персонификация): «Фортуну — вон из колеса...…»; в «Песне о Судьбе» <1976>: «Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну — // Она, когда насытится, всегда подолгу спит».
По свидетельству Н. М. Высоцкой, Владимир Семенович любил имя Сергей. Но использовал его мало и в противоположных тональностях. В первой из «Двух песен об одном воздушном бое» (1968) дважды названо имя Сергей, но — в высоком стиле: «Сергей, ты горишь! Уповай, человече <...…>». А в «Милицейском протоколе» (1971) при обращении к собутыльнику везде — имя Серега, но при обращении к милиционеру используется более нейтральная форма: «Вы не глядите, что Сережа все кивает <...…>». К милиции надо обращаться вежливо.
Наконец, о двух поэмах «<…...> про Витьку Кораблева и друга закадычного Ваню Дыховичного». Во «Вступительном слове...» мало имен, как обычно бывает в детской литературе и как в «Василии Теркине» Твардовского, вероятно, повлиявшем на поэму Высоцкого: кроме главных персонажей — «отец Олега» и Титов (космонавт), который «на тренировки // Пушкина с собою брал!» /2; 315, 320/. Причем Витька всегда Витька, а Ваня — всегда Ваня. Он прирожденный гуманитарий, но не только в этом дело: «Ванька» звучит более грубо, чем «Витька», тут сказалось замечательное языковое чутье Высоцкого. А во второй части Ваня также не раз именуется Иваном — это как бы в шутку допустимо; Виктор же — имя более «интеллигентское», к мальчику оно не применяется. Витька так везде и остался Витькой. Во второй части больше действия, и появляются новые имена (хотя Витькин дед и родители Вани остаются без имен): голубятник Боб, он же Борька, Володька Сайко, Жилина Светка /2; 328—329/, дворник дядька Силай /2; 332/, литературный персонаж д’Артаньян /2; 338/. Но и это немного. Законы детского восприятия Высоцкий учитывал.
«Из детства»). Очень желательно подсчитать, сколько каких имен по периодам творчества Высоцкого, как именно сочетаются имена и фамилии, где используются только имена, где только фамилии, где и то и другое. Есть и много других проблем, связанных с художественной антропонимикой. Углубленное изучение творчества В. С. Высоцкого в этом аспекте могло бы дать немало интересного как теории, так и истории литературы и культуры.
Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста и коммент. А. Е. Крылова. 9-е изд., испр. Екатеринбург, 1997. Ссылки на это изд. даются в тексте с обозначением тома арабской цифрой.
/ Сост., текстол. работа, вступ. ст. и коммент. С. Жильцова. Тула, 1993—1998. Ссылки на это изд. даются в тексте с обозначением тома римской цифрой.
[3] См.: Поэзия В. С. Высоцкого: Твор. эволюция. М., 1997. С. 122—145.
[4] Далее в статье материал раздела «Посвящения, эпиграммы, номера к “капустникам”, песни “на случай”» пятитомника Жильцова не рассматривается.
«посвящений», эпиграмм и прочего существенно расширило бы этот перечень.
«Песни о сентиментальном боксере» (в вариантах С. Жильцова — «Боксер» и «Про боксера») первоначально именовался Борис Евсеев /I; 343—344/. По свидетельству Л. В. Абрамовой, Высоцкий дал ему фамилию своего загрустившего приятеля, актера Театра на Таганке, чтобы повысить тому настроение.