«... А я — тот же самый»
Кажется, из крупных русских поэтов Высоцкий менее всех был создан для работы над прозой. Ведь он обладал натурой предельно эмоциональной, импульсивной, требовавшей прежде всего лирического самовыражения. И тем не менее писал и прозу, и киносценарии. Излишне говорить, что при жизни не признававшегося официально Высоцкого его проза не была опубликована (он даже и не пытался это сделать), а по сценариям не были сняты фильмы (впрочем;они не сняты и сегодня).
Но не нужно видеть в прозаических опытах Высоцкого какой-то принципиально иной художественный мир, как то было, скажем, у Пушкина. Сознательно разграничивавшего стихи и прозу как два разных типа творческого мышления. Для Высоцкого работа с прозаическим словом была, как правило, своеобразным продолжением работы со. словом поэтическим. В прозе, как и в лирике, он выражал свое «я», отталкивался от тех же интуиции, что известны нам по его песням.
«Да это же просто другой человек!» возражает: «А я — тот же самый».
— то есть написанных от лица какого-либо персонажа — песен, легко «просматривается» за строками уже первого своего серьезного прозаического опыта, «Жизни без сна», — своеобразного монолога пациента психиатрической клиники. Здесь сразу вспоминаются несколько песен поэта, и прежде всего широко известная (и, кстати, более поздняя) «Письмо в редакцию телевизионной передачи «Очевидное — невероятное» из сумасшедшего дома — с Канатчиковой дачи». Развивая традицию гоголевских «Записок сумасшедшего», писатель дает понять, как тонка и трудноуловима грань между «нормой» и сумасшествием: не принимаем ли мы порой за «ненормального» того, кто как раз мыслит здраво и непредвзято? И здесь перед нами, с одной стороны, изображенный не без иронии homo soveticus, напичканный идеологическими, газетными, телевизионными клише советской эпохи («Жизнь без сна — основной закон построения общества без безумия...»), а с другой — своеобразный двойник автора, высказывающий близкие ему мысли: «Бедная Россия, что-то с нею будет» и т. п.
Другой его двойник появится в киносценарии «Как-то так все вышло...». Одного из героев, молодого ученого Алексея, Высоцкий явно наделяет собственными чертами: он балагур, юморист, «врун, болтун и хохотун» (так, пользуясь поэтическим выражением самого Высоцкого, назвала его однажды Марина Влади). Ситуации, в которых оказывается (точнее, сам для себя выбирает) Алексей, — вполне в духе самого Высоцкого. То он, став свидетелем наезда нетрезвого водителя на женщину, бросается на чужой «Волге» вслед за виновным и заставляет его отвезти пострадавшую в больницу; то рискует жизнью, самолично испытывая в пику начальнику-консерватору новый скафандр, сконструированный его другом Николаем (кстати, ситуация соперничества «хорошего и очень хорошего» героев все же несколько ослабляет динамику сюжета). Жизненная смелость самого Высоцкого, его готовность к рискованным поступкам, жадность до новых жизненных впечатлений общеизвестны.
Сюжет киносценария «Где Центр?», представляет собой «фильм в фильме»: сюжет его построен так, что герои, участники съемок, не знают о том, что их снимают, а думают, что выполняют реальное задание разведки. «Недалеко то время, — заключает автор, — когда этим способом будут сниматься полнометражные фильмы». Но в этих словах звучит горькая ирония. Дело в том, что творческий эксперимент режиссера завершился трагически, «игра все-таки кончилась смертью»: погибли двое ничего не подозревавших молодых людей, молодожены, и их гибель должна стать камнем преткновения для подобных экспериментов. Ясно, что и здесь не обойтись без героя, выражающего авторскую позицию, и такой герой есть — это женщина, возлюбленная режиссера. Еще до роковых выстрелов в купе, но уже в предчувствии надвигающейся беды, она бросает ему в лицо: «Я никогда не смогу жить с тобой. Ты черствый и тупой, и мне противно». Высоцкий, хорошо знающий цену творчеству и цену жизни, ставит вопрос о моральной стороне искусства, о той грани, за которой оно вторгается в жизнь человека и даже калечит ее.
«много Высоцкого» в «Романе о девочках». Прежде всего и здесь есть герой, выражающий «другое я» самого художника. Это Александр Кулешов, актер столичного театра, бард, автор песен о лагерной жизни. Кулешову автор «отдает» свои собственные песни. О Кулешове среди заключенных ходят легенды: что он якобы «где-то сидит... или даже убили его». Это очень похоже на прижизненные слухи о самом Высоцком, порожденные демократизмом его творческой натуры и обилием поэтических ролей, проигранных поэтом-актером в песнях (заключенный, солдат-фронтовик, альпинист и т. д.).
Но дело не только в Кулешове. Прозаический «Роман...» вбирает в себя многие поэтические темы Высоцкого. Здесь отзываются знакомые нам по «Балладе о детстве» и другим песням поэта реалии его послевоенного московского детства, причем автора не смущают некоторые анахронизмы (так, продажа подманенных чужих голубей — примета скорее пятидесятых, чем шестидесятых годов, на которые приходится детство героев). В образе уголовника Кольки по кличке Коллега нетрудно увидеть черты героя первых песен поэта. Рассказ Тамары Полуэктовой о своей жизни сродни ролевым песням Высоцкого, где обычно нет однозначного осуждения, а есть — в духе гуманистической традиции русской литературы — «милость к падшим»...
«этюдности формы» (Н. Крымова), но и «литературной завершенности в обрисовке характеров» (А. Казаков). Не очень ясна и его жанровая природа: во всяком случае, оно не похоже на роман в привычном смысле этого слова. Ощущение такое, что Высоцкий пытался выразить на другом, прозаическом, языке то, что волновало его в собственном поэтическом творчестве. Получился некий творческий эксперимент, «самоотчет», и как только он состоялся, дальнейшая работа потеряла интерес для автора, но зато для нас «Роман о девочках» остался ценнейшим документом его творческого самосознания.
«... Как будто нам уж невозможно писать поэмы о другом, как только о себе самом». На нескольких авторских листах прозаического наследия художника (а есть еще у него несколько зарисовок, есть блестящие устные рассказы-импровизации) — не только «тот самый» Высоцкий, но и «та же самая» жизнь в ее полноте и многоголосии. Жизнь, искаженная нелепыми и фальшивыми лозунгами. Жизнь психиатрических больниц и валютных проституток. Но она же — и жизнь обычных людей с обычными человеческими чувствами, не заглушенными никакой идеологией. И все же всегда рядом со своими героями — единый во всех лицах автор; его присутствие — залог нашего читательского сопереживания тому, что происходит на страницах прозы писателя Высоцкого.