ПЕСНЯ «ПРО ДВУХ ГРОМИЛОВ...»:
ПРОБЛЕМАТИКА, ПОЭТИКА, КОНТЕКСТ *
Песня «Про двух громилов — братьев Прова и Николая» (1970) заметно выделяется в песенно-поэтическом наследии Высоцкого. Во-первых, у неё необычный сюжет, в котором основная линия — противоборство братьев-озорников и мужиков из села Большие Вилы, — дойдя вроде бы до кульминации («По мужьям да по ребятам // Будут бабы слезы лить...» /1; 241/), вдруг даёт «обратный ход» и вообще редуцируется: некий никчемушный человек, оказавшийся в селе, чтой-то братьям приказал, и от его слов братьев как бы подкосило. Сюжет замедляется и за счёт отдельных «холостых» оговорок, внешне никак не влияющих на развитие действия («Где-то в поле замер заяц, // Постоял — и ходу...»). Редукция сюжета не характерна для Высоцкого, песни которого обычно представляют собой насыщенный событиями центростремительный поэтический рассказ.
Во-вторых, поэт исполнял эту песню (известна лишь одна полная её запись и две фрагментарные [19]) в необычной для него манере — в замедленном темпе, с постоянной иронической интонацией, на протяжении всей песни придающей голосу неожиданное «теноровое» звучание.
Всё это сближает песню в творчестве Высоцкого предшествовавших лет разве что с песней «На стол колоду, господа...» (1968), которой и редукция сюжета, и своеобразная манера исполнения придают черты «постмодернистской» игры [20]. Но в песне 1970 года такой игры всё же нет, ибо, при всей своей ироничности, завершается она недвусмысленно:
... Долго думали-гадали,
Что блаженный им сказал, —
Как затылков ни чесали —
Ни один не угадал.
И решили: он заклятьем
Обладает, видно...
Ну а он сказал лишь: «Братья,
Как же вам не стыдно!»
Уяснить смысл необычной песни поможет обращение к контексту творчества Высоцкого. Нам уже приходилось писать о том, что рубеж 60–70-х годов стал переломным в творческой биографии поэта [21]. После широкой и разнообразной в тематическом, жанровом, ролевом отношении лирики второй половины 60-х художник заметно сужает, но при этом и углубляет свой поэтический мир. Внимание его всё чаще сосредоточивается на собственном я«Горизонт», «Мы вращаем Землю» и другие) тоже несут на себе отпечаток нового мироощущения автора, во многом обусловленного, на наш взгляд, работой поэта-актёра над ролью Гамлета, открывшей ему глубинную сложность и парадоксальность бытия. Одним из поэтических открытий Высоцкого-Гамлета стала мысль об отказе от права силы и власти:
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа... /2; 49/
В этом смысле песня «Про двух громилов...» — одно из первых проявлений назревшего поворота творческой судьбы Высоцкого. В ней звучит мотив превосходства добра и гуманности над злом и насилием; сама по себе эта мысль как будто и так очевидна, но она выношена, выстрадана художником советской эпохи, культивировавшей идеологическое, военное и всякое другое противостояние. Фраза «Как же вам не стыдно!» поневоле отсылает к выступлениям правозащитников второй половины 60-х (при том что сам Высоцкий не был диссидентом в конкретном значении этого слова) и пересекается с народным афоризмом, вскоре использованным Солженицыным в его Нобелевской лекции: «Одно слово правды весь мир перетянет». Но почему столь важная поэтическая мысль автора выражена в комедийной (или полукомедийной) форме?
Во-первых, лобовые признания — вообще не в духе Высоцкого, предпочитавшего говорить о серьёзном намёками, с иронией (исключения вроде песни «Я не люблю» у него редки). В лирике, писавшейся заведомо «в стол», могло быть и иначе, но менторски поучать аудиторию поэт не любил. А во-вторых, с самой комедийностью песни «Про двух громилов...» дело обстоит не так просто.
При чтении текста (именно чтении, а не прослушивании в авторской записи) комическое начало не бросается в глаза. В песнях 60-х годов Высоцкий добивался комического эффекта во многом благодаря модернизации поэтического языка. Поскольку песни его в ту пору нередко писались по канве того или иного фольклорного, мифологического, литературного сюжета, то традиционно высокую лексику он снижал соседствующими с ней в тексте современными реалиями, разговорными выражениями типа «А ковёрный самолет // Сдан в музей в запрошлый год — // Любознательный народ // так и прёт» /1; 149/. В песне же «Про двух громилов...» такого языкового контраста разных эпох почти не ощущается. Вообще-то разговорных выражений в песне много, и они, конечно, по-своему — и тоже отчасти комедийно — оттеняют «былинную» канву сюжета («богатырские подвиги» братьев вполне позволяют назвать песню «антибылиной», подобно тому как сам Высоцкий называл «антисказкой» процитированную нами выше песню о Лукоморье), но они вневременны и не воспринимаются как именно сегодняшние: огромадная жуткая сила; не вяжут лыка; лопнуло терпенье и т. д. Такая лексика присуща не только людям двадцатого столетия, и в этом смысле история, произошедшая в селе Большие Вилы, не обязательно соотносится с современностью — как было в том же «Лукоморье» или, скажем, в «Песне-сказке про джинна», чем во многом и объясняется их комизм.
А поскольку на уровне языка степень комизма в песне 1970 года заметно снижена, Высоцкий компенсирует его нехватку интонацией и темпом исполнения. Но в целом эта песня, подчеркнём, гораздо менее «смешная», чем «сказки» второй половины 60-х. В начале нового десятилетия, в «гамлетовскую» эпоху, поэт вообще пишет меньше комедийных песен, чем писал прежде, зато в его творчестве усиливается собственно лирическое, исповедальное начало. То, что несколько лет назад могло стать для него предметом откровенно комедийной песенной истории, теперь воспринимается и поэтически излагается несколько иначе — так сказать, «серьёзнее».
Анализ песни, естественно, предполагает поиск более или менее конкретных источников её. Кажется, в первую очередь она связана с традицией уголовного фольклора. Д. С. Лихачёв ещё в статье 1933 года «Черты первобытного примитивизма воровской речи» процитировал две песни, в которых герои называют себя «громилами»: «Старушку божию зарезал, // Сломал я тысячу замков — // Вот громила я каков...»; «Мы со Пскова два громилы...» [22]. Очевидно, из того же ряда — песенка «Нас на свете два громилы...» из хорошо известного каждому современнику Высоцкого фильма «Путёвка в жизнь» [23]: её герои «раз в квартирку заскочили» и «всё, что было, утащили». В появившихся недавно сборниках блатного фольклора встречаются тексты песен про «двух громил», развивающих те же сюжетные ситуации грабежа и разбоя [24].
Возможно, песня Высоцкого обязана своим появлением и более глубокой фольклорной традиции — преломлённой, однако, через традицию литературную. Герои его «антибылины», Пров и Николай, наделены богатырской силой, но ясно, что на привычных читателю / слушателю «положительных» богатырей типа Ильи Муромца или Добрыни Никитича они не похожи — ведь сила их направлена в «отрицательную» сторону. Не исключено, что Высоцкий ориентируется здесь на Повесть о Еруслане Лазаревиче, появившуюся на Руси в XVII веке и восходящую к восточному источнику. Повесть, испытавшая на себе и влияние русского фольклора, была одним из популярнейших произведений лубочной литературы вплоть до ХХ века, не раз отзывалась в большой литературе (самый яркий пример — «Руслан и Людмила») [25]. В этой повести князья и бояре жалуются царю на Еруслана, ибо «шутить шутки с нашыми детми не гораздо добры: ково хватить за голову — у того голова прочь, ково хватить за ногу — у того и нога прочь» [26].
Возможен и более близкий источник — «Мёртвые души» Гоголя, а именно притча о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче в одиннадцатой главе поэмы, в свою очередь восходящая всё к той же Повести о Еруслане Лазаревиче. Гоголевский «богатырь» Мокий Кифович «ни за что не умел <...> взяться слегка: всё или рука у кого-нибудь затрещит, или волдырь вскочит на чьём-нибудь носу. В доме и в соседстве всё, от дворовой девки до дворовой собаки, бежало прочь, его завидя; даже собственную кровать в спальне изломал он в куски» [27]. Последняя деталь для нас особенно важна, ибо она акцентируется и у Высоцкого: «... Ну а Пров — в опочивальни // Рушил стены — и входил»; «... Ну а Пров в какой-то спальне // С маху стены прошибал». Гоголевская кровать заменяется стенами, но мотив спальни остаётся. И если у Гоголя от Мокия Кифовича, то и у Высоцкого все от мала до велика прячутся в овраге.
(прочитанным когда-то давно, в юности) он мог и подсознательно, невольно. И уж если пользоваться распространённой ныне интертекстуальной методикой (применительно к Высоцкому уже опробованной Х. Пфандлем и Н. М. Рудник), то названные произведения уверенно займут своё место в ближайшем к песне «Про двух громилов...» ассоциативном ряду [28].
Между тем песня обнаруживает ещё одну важную историко-культурную параллель, с присущим ей комплексом мотивов. Речь идёт о христианских ассоциациях, не только неоднократно встречающихся в тексте, но и выстраивающихся в единый смысловой ряд. Эти ассоциации выступают на первый план с появлением того самого горемыки, чьи слова оказали столь сильное воздействие на братьев:
Дело в том, что к нам в селенье
—
И остался до Успенья,
А потом — на поселенье
Никчемушный человек.
Мотив сразу придаёт образу политический оттенок, но он не должен заслонять собою мотив религиозного праздника («Успенье»). Неслучайность его подтверждается последующим текстом, где герой назван блаженным, и вообще его поведение напоминает поведение житийного праведника, святого, обладающего сверхъестественной силой:
Братьев как бы подкосило —
—
Будто вмиг лишились силы...
А к финалу слово обретает уже не собственно «семейный», а символический христианский смысл: «Ну а он сказал им: “Братья, // Как же вам не стыдно!”» Вероятно, и мужики перед схваткой не случайно — они противостоят как бы нечистой силе. Олицетворяющие же её братья поначалу сами готовы принять блаженного за оборотня: «“Может, оборотень?” // “Не похоже вроде!”» Именно , ибо оборотничество никак не может быть присуще блаженному. Кстати, и жители села решили было, что он заклятьем обладает.
Конечно, Высоцкий, поэт секуляризованной эпохи и секуляризованного сознания, далёк от буквального религиозного морализаторства. К тому же, финальное поэтическое резюме звучит в его песне без пафоса, по-житейски просто и как будто не требует христианской поддержки. Но традиционные христианские, житийные мотивы, за которыми стоят общечеловеческие понятия добра и справедливости, позволяют ему выразить свою поэтическую мысль на языке универсалий национального сознания, вообще присущих его творчеству [29].
Герои, подобные из песни «Про двух громилов...», встречаются у Высоцкого и до, и после неё. Ещё в самом начале своего творческого пути, в 1961 году, поэт написал стихотворение «Из-за гор — я не знаю, где горы те...» — вариацию традиционной поэтической темы пророка. Его герой противостоит «людской толпе бесталанной», ибо «знает что-то заветное»; в ответ на мольбы людей
Он сказал им три са<мые> нежные
И давно позабытые слова /2; 10/ [30].
— не только в песне «Про двух громилов...», но и в «Притче о Правде и Лжи» (1976), тоже, как и песня 1970 года, тесно связанной с фольклорной традицией. Перекличка их ощущается даже на уровне отдельных мотивов — мотива ночлега («Грубая Ложь эту Правду к себе заманила: // Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег» /1; 441/; сравним: «Напросился на ночлег»), мотива поселенья «Духу чтоб не было, — на километр сто первый // Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»; сравним: «И остался до Успенья, // А потом — на поселенье»), — хотя в целом лирический пафос этой песни кажется довольно пессимистичным: в отличие от героя песни «Про двух громилов...», Правда здесь оказывается в проигрыше. Л. Я. Томенчук тонко заметила, что в «Притче...» «правит бал <...> не человек поучающий, а человек играющий» [31]. Ценности там и впрямь смещаются настолько, что оказываются и сирые калеки, ради которых принарядилась блажила [32]), и те двое калек, что на неё же . Такая «релятивистская» метаморфоза нуждается, по-видимому, в особом объяснении. Судя по некоторым мемуарам, в последние годы жизни у Высоцкого становилось заметным общее ощущение безнадёжности, отразившееся и в творчестве («Конец “Охоты на волков”...» и другие). Мы же лишь отмечаем один из сквозных образов, встречающийся у поэта нечасто, но зато на разных этапах его творческого пути [33].
В творческой истории песни «Про двух громилов...» есть чрезвычайно важное для нас обстоятельство. В рукописи сохранился поэтический текст «Мы живём в большом селе Большие Вилы...», который С. Жильцов датирует тем же 1970 годом [34] и который, по-видимому, можно считать ранней редакцией песни «Про двух громилов...». Здесь как будто те же герои («... Нас два брата, два громилы. // Я ошибочно скосил дубову рощу...» и т. д.), та же жанровая форма — сказ, но творческий результат совершенно иной. Сопоставление двух текстов позволяет чётче увидеть не только «изъяны» более раннего, но и совершенство более позднего из них, позволяет представить вектор творческого поиска автора в работе над этим сюжетом.
Во-первых, в первой редакции нет обычно присущего ролевой песенной лирике Высоцкого отчётливого и динамичного сюжетного движения. Почти весь текст представляет собой самохарактеристику братьев, рассказывающих о своих проделках — точнее, о том, как их воспринимают окружающие («Но послали на селе нас, как и раньше, // Куда подальше, куда подальше...»). Развязка здесь есть («Брат все двери искусал — и всё ж дотумкал: // Пойдём мы // В спортсмены!»), но она как-то не «по-высоцки» легковесна и в этом смысле вполне достойна рыхлого сюжета первоначальной редакции. Поэт между тем продолжает поиск и пишет песню с чётким центростремительным сюжетом. Найдена и весомая концовка, о которой мы уже говорили.
Во-вторых, не в духе Высоцкого и прямолинейность, почти плакатность, проступающая в некоторых местах текста «Мы живём в большом селе Большие Вилы...», например:
Но нет подходящего дела.
Так и мыкаемся с братом по свету,
А дела подходящего нету.
Получается, что выглядят в собственных глазах чуть ли не «лишними людьми», этакими Печориными нашего времени. Такой уровень самовосприятия явно не соответствует воссозданному в стихах типу сознания. Из-за строк о подходящем деле и из-за спины героев выглядывает сам автор — рефлексирующий «Гамлет», что ведёт к нарушению цельности образа. Но и в самой песне должна была прозвучать важная сентенция, доверить которую громилам я, то есть говорить не от имени самих громилов, а от имени если не автора, то стороннего рассказчика. Смена лирического субъекта — третье принципиальное различие между двумя редакциями. В песенном тексте автор почти не пользуется местоимениями первого лица (исключение: «к нам в селенье напросился на ночлег»). Рассказ ведётся от имени человека нейтрального, в схватке с братьями не участвующего и вообще живущего в другой деревне (см. об этом ниже) — во всяком случае, он говорит о происшествии отстранённо, безотносительно к себе: «порешило мужичьё», «мужики перекрестились» и т. д. Заметим, что примерно так же соотносятся между собой у Высоцкого уже упоминавшееся нами «Лукоморье» и предшествующий ему стихотворный текст «Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я...»: образ конкретного рассказчика, ролевое я «Я ошибочно скосил дубову рощу» из первоначальной редакции «Двух громилов» (в окончательной будет: «По ошибке лес скосил») — скорее всего, автореминисценция из «Лукоморья» («Порубили все дубы на гробы»).
При этом иной становится и фигура воображаемого слушателя. В первом тексте это человек, изначально ничего не знающий ни о братьях, ни о «большом селе Большие Вилы»; ему надо объяснять, что это — большое село. Слушатель же песни знает это село. Рассказчик только напоминает ему, что там «ещё сгорел сарай», и этого достаточно для того, чтобы представить место действия: слушатель знает и о сгоревшем сарае. Благодаря такому диалогу между рассказчиком в духе гоголевского Рудого Панька («Вот, например, знаете ли вы дьяка диканьской церкви, Фому Григорьевича?» [35]) и посвящённым слушателем возникает ощущение максимальной приближенности поэтического материала к реципиенту. Поэт «воплощается» в жителя некой соседней с Большими Вилами деревни, но и слушатель будто живёт где-то по соседству. Таковы правила предложенной нам в песне поэтической игры.
И наконец, четвёртое — поэтический язык. В первой редакции Высоцкий как будто намеревается передать образ мысли двух громилов на соответствующем языке, но единый стиль там явно не выдержан. С одной стороны, поэт воссоздаёт простую речь и простое сознание своих героев:
«Гляди в оба,
Братень!..», —
а с другой, они порой выражаются явно не в своей манере, используют слова из чужого лексикона: «Но нашли мы избавление »; «протопали ». В песне же языковая маска «простого» человека выдержана везде — здесь Высоцкий не «окультуривает» своих персонажей (как он делал в своих «блатных» песнях начала 60-х, преследуя иные творческие цели [36]), и поэтому образ каждого из них становится более цельным. Выражения типа «Гляди в оба, братень» из одной редакции в другую переходят, но такие слова как избавление от смерти, планета
Таким образом, выявление поэтического пафоса и художественных особенностей песни «Про двух громилов...», обращение к её контексту позволяют увидеть на её примере некоторые важные закономерности творчества Высоцкого, оценить необычную на первый взгляд песню как одно из значимых поэтических свидетельств роста поэта на рубеже двух десятилетий, в преддверии «гамлетовского» периода его творчества.
Примечания
*Статья написана на основе доклада, прочитанного на научных чтениях «Окуджава — Высоцкий — Галич» в ГКЦМ В. С. Высоцкого; ноябрь 2001 года.
[19] См.: Владимир Высоцкий: Каталоги. Кн. 2 / Сост. А. Петраков. М., 2001. С. 43–44.
Кулагин А. Поэзия В. С. Высоцкого. С. 87–88.
[21] См.: Там же. С. 122–160.
[22] Лихачёв Д.
[23] Благодарим Ю. В. Доманского, напомнившего нам об этом источнике.
[24] См.: Постой, паровоз: Блат. песни. М., 2001. С. 64–65; Блатная песня: Сб. М., 2001. С. 128–129.
[25] См. подробно в кн.: Пушкарёв Л. Н.
[26] Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Кн. 1. М., 1988. С. 301.
[27] Собрание соч.: В 9 т. М., 1994. Т. 5. С. 223.
[28] Наверное, более осознанно воспринял эти источники Ю. Ким, филолог по образованию, сочиняя песню «Малютка Илья Муромец поня» (1971). Любопытно, что, по словам самого поэта, эта «вариация хулиганской песни» была написана под влиянием Высоцкого (см.: Ким Ю. «Главное — интонация!» / Беседу вёл Б. Жуков // Мир Высоцкого. Вып. I. М., 1997. С. 400).
[29] Ср.: Шилина О. Ю. –116.
[30] См. об этом стихотворении в первой статье нашего сборника.
[31] Томенчук Л. Я. «Нежная Правда в красивых одеждах ходила...» // Мир Высоцкого. Вып. I. С. 95.
[32] См.: Снова об источниках // Мир Высоцкого. Вып. II. М., 1998. С. 212.
[33] См. также набросок, предваряющий работу над «Песенкой о слухах» (1969): «Слухи по России верховодят // И со сплетней в терцию поют. // Ну а где-то рядом с ними ходит // Правда, на которую плюют» (Высоцкий В. Собрание соч.: В 5 т. Т. 2. Тула, 1995. С. 90).
[34] Собрание соч. Т. 2. С. 254–255. Этот текст, не вошедший с составленный А. Крыловым двухтомник, цитируется ниже по данному изданию.
[35] Гоголь Н. В. –2. С. 11.
[36] См.: Поэзия В. С. Высоцкого. С. 54–57.