«КТО КОНЧИЛ ЖИЗНЬ ТРАГИЧЕСКИ,
ТОТ ИСТИННЫЙ ПОЭТ»
Гумилёв и Высоцкий*
Влияние поэзии Николая Гумилёва на песни Владимира Высоцкого не очень явно, но оно всё же присутствует. Оба поэта были легендами при жизни, а ранняя смерть придала романтическую законченность их судьбе. Имя Гумилёва почти сразу после его гибели было полностью вычеркнуто из русской поэзии, и только в конце восьмидесятых годов поэта снова стали печатать в России. Однако, замалчивание властей, как и в случае с Высоцким, не ослабило, а скорее усилило интерес к Гумилёву и его творчеству. Официальное признание пришло к обоим поэтам почти одновременно, в связи с либеральной политикой перестройки, — и это, конечно, не случайно: наверное, они были самыми популярными «непризнанными» поэтами в России. Стихи Гумилёва завораживают совершенством формы и красотой языка, в то время как у Высоцкого мы ценим внешнюю простоту, правдивость и сатирическую остроту сюжетов его песен.
<...>
Хотя смерть Гумилёва на первый взгляд кажется бессмысленной, она стала по-своему логическим завершением его бесстрашной, полной риска и приключений жизни. Несмотря на то, что он подчёркнуто не интересовался политикой и последние три года жизни всецело посвятил поэзии, переводам и культурно-просветительской работе, политическая реальность послереволюционной России грубо вмешалась в его судьбу, и он стал жертвой кровавой эпохи.
Предчувствие этого поэт прекрасно выразил в стихотворении «Я и Вы».
В стихотворении «Рабочий» поэт предсказывает, что погибнет от руки старого рабочего:
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек [1].
Сохранился рассказ чекиста Боброва о последних минутах поэта:
«Этот ваш Гумилёв <...> нам, большевикам, это смешно, но знаете, шикарно умер. Улыбался, докурил папиросу <...> Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвёл впечатление. Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает» [2].
Созданный Высоцким в фильме «Служили два товарища» образ белого офицера Брусенцова кажется очень близким к Гумилёву, который также служил в кавалерии. Последние кадры фильма, когда Брусенцов стреляет себе в висок на борту корабля, покидающего Россию, передают глубокую трагедию целого поколения русских людей, попавших в водоворот гражданской войны.
«Интервенция», Высоцкий описывает предсмертные мысли революционера, но они вполне применимы к ситуации Гумилёва. Здесь и моральная дилемма — стоит ли покупать жизнь ценой отказа от своих принципов, и «последняя сигарета», которая так перекликается с концом Гумилёва:
Нам даже могут предложить и закурить:
«Ах, — вспомнят, — вы ведь долго не курили!
Да вы ещё не начинали жить!..» —
Ну а потом предложат: или — или.
Дым папиросы навевает что-то, —
Одна затяжка — веселее думы.
Курить охота! Как курить охота!
Но надо выбрать деревянные костюмы [3].
В то время как палач Гумилёва — старый рабочий «в блузе светло-серой», Высоцкий рисует своего палача в образе чиновника «в костюме сером». Наверное, это внук палача Гумилёва, который за годы советской власти получил образование и сменил серую блузу на серый костюм, — но от этого сущность его не изменилась:
Мой чёрный человек в костюме сером —
Он был министром, домуправом, офицером, —
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой, —
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что — живой» /2; 142/.
Здесь — «история болезни» периода застоя, когда уже одряхлевшая советская власть использовала в борьбе с инакомыслящими не кровавый послереволюционный или сталинский террор тридцатых годов, а более «тонкие» методы психологического террора, которые в конце концов оказывались не менее действенными.
Высоцкому пришлось объясняться с КГБ, когда при обыске у Синявского нашли плёнки с его песнями и анекдотами [4]. Можно не сомневаться, что в аналогичных обстоятельствах в 1921 году ему грозил бы расстрел.
«Краткой литературной энциклопедии», вышедшей в 1964 году. Это было одно из первых изданий, снова включавших имя Гумилёва после почти сорокалетнего замалчивания его роли в истории русской культуры.
Конечно, было бы слишком упрощённо винить исключительно политическую ситуацию в стране в безвременной смерти Высоцкого, но тем не менее советская реальность периода застоя давала ему много причин для депрессии и отчаяния. Сверху на него давили власти, не давая ему в полной мере реализовать свои творческие возможности, а снизу его часто задевали интриги и зависть коллег, сплетни и слухи и общая атмосфера недоброжелательности, так характерная для того времени.
«И снизу лёд и сверху — маюсь между...» — так поэт определил эту ситуацию в своём последнем стихотворении.
По свидетельству друзей Высоцкого, в юности он много читал «запрещённых» поэтов, в том числе Гумилёва. В песне «В жёлтой жаркой Африке...» мы встречаем гумилёвского «Жирафа», но, как это часто бывает у Высоцкого, в виде пародии. Учитывая такую тенденцию, эту песню вполне можно считать данью уважения Гумилёву. Здесь Высоцкий свободно пользуется образами поэта, но превращает любовную элегию Гумилёва в трагикомическую басню.
Напомню начало стихотворения Гумилёва «Жираф»:
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко на озере Чад
Изысканный бродит жираф [5].
У Высоцкого Жираф, влюбившийся в Антилопу, — это завуалированный рассказ о нём и Марине Влади, особенно если принять во внимание, что песня была написана в 1968 году, в разгар их романа. В привычной для Высоцкого форме басни он описывает злоключения пары и проблемы «международного» брака. Он также впервые намекает на то, что если преград окажется слишком много, то может встать вопрос об эмиграции:
Будет ей не рада —
Не пеняйте на меня, —
Я уйду из стада! /1; 183/
Конечно, влияние Гумилёва в этой песне ограничивается заимствованием лексики и экзотической фауны, но тем не менее эта песня является наиболее прямым доказательством знакомства Высоцкого с творчеством поэта Серебряного века.
«Записки кавалериста» являются живым свидетельством того времени. Его патриотизм резко контрастировал с подчёркнутой космополитичностью интеллектуальной среды того времени, и он выразил это в стихотворении 1913 года:
Я вежлив с жизнью современною,
Но между нами есть преграда —
Всё, что смешит её, надменную,
Моя единая отрада.
— бледные
Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе как громы медные,
Как голос Господа в пустыне [6].
Патриотические стихи Гумилёва были не по душе как его современникам-эстетам, так и большевикам с их политикой борьбы за поражение своего правительства. Уже после смерти Гумилёва советские литературоведы обвиняли его в империалистических тенденциях.
«довоёвывал», то есть представлял себя на месте тех, кто воевал. Поэт стремился показать характер людей в экстремальных ситуациях, а война создавала обилие таких ситуаций.
Как и в случае с Гумилёвым, военные стихи Высоцкого и его патриотизм не вписывались в аполитичную жизнь его современников. Многим людям его поколения война казалась чем-то давно прошедшим. Для поэта же она была напоминанием о высших моральных ценностях, постепенно утрачиваемых.
<...>
В 1913 году в статье «Наследие символизма и акмеизм» Гумилёв определил новое направление в русской поэзии, которое он назвал акмеизмом, или адамизмом. Это направление противостояло декадентской расплывчатости поэзии символистов. Гумилёв призывал поэтов выражать в стихах «мужественно твёрдый и ясный взгляд на жизнь» [7].
Гумилёв видел роль поэта в том, что «ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и в свою очередь воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия — ежечасно угадывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира и торопить его приближение» [8].
Взгляды акмеистов и мировосприятие Высоцкого во многом совпадают. Хотя Высоцкий, в отличие от Гумилёва, не занимался теоретическими объяснениями творчества, «мужественно твёрдый и ясный взгляд на жизнь» чувствуется во всех его песнях и стихах. Во времена «эзопова языка», когда поэты и писатели старались избегать трудных тем, Высоцкий находил мужество открыто называть вещи своими именами и выражать тем самым мысли «молчаливого большинства». И за это Россия ему до сих пор благодарна.
В статье «Читатель» Гумилёв так определил роль поэзии: «Поэзия и религия — две стороны одной и той же медали. И та и другая требуют от человека духовной работы <...> Религия обращается к коллективу <...> Поэзия всегда обращается к личности. Даже там, где поэт говорит с толпой, — он говорит отдельно с каждым из толпы» [9].
Образ поэта, говорящего с толпой, но старающегося проникнуть в душу каждого из слушателей, кажется живым портретом Высоцкого.
— непосредственным распространением живого слова и возрождением жанра устной поэзии. Голос Гумилёва, к сожалению для нас, не сохранился, но мы знаем, как важно было для него звучание стиха. В статье «Анатомия стихотворения» он пишет: «Будем верить, что настанет время, когда поэты будут взвешивать каждое своё слово с той же тщательностью, как и творцы культовых песнопений» [10].
Таким образом, можно утверждать, что взгляды Гумилёва на поэзию во многом схожи с позицией Высоцкого. Их объединяет чувство ответственности перед читателями и слушателями и крайне бережное отношение к языку. «Он был чистого слога слуга» — этими словами Высоцкого можно охарактеризовать обоих поэтов.
В данной работе обозначены лишь некоторые параллели между судьбами и творчеством Гумилёва и Высоцкого. Осталась незатронутой, например, увлечённость обоих «музой дальних странствий», — в частности, очевидное влияние стихотворения «Капитаны» Гумилёва на «морскую» тематику Высоцкого.
Сильное влияние на обоих оказала французская культура. Гумилёв восхищался поэзией Бодлера и Теофиля Готье, а стиль Высоцкого во многом напоминает французских шансонье, таких как Жорж Брассанс и Жак Брель. Эти темы могли бы послужить основой для дальнейшего сравнения их творчества.
В заключение приведём слова Гумилёва: «Поэт — всегда господин жизни, творящий из неё, как из драгоценного материала, свой образ и подобие. Если она оказывается страшной, мучительной и печальной, — значит, таковой он её захотел» [11].
* Печатается в сокращении. — Ред.
[1] Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. С. 263. (Новая б-ка поэта).
[3] Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. 9-е изд. Екатеринбург, 1997. Т. 2. С. 180. Далее это изд. цит. с номером тома и страницы в тексте.
[4] Правда смертного часа. Высоцкий и КГБ // Совершенно секретно. 1997. № 7. С. 2.
[5] Гумилёв Н. Указ. соч. С. 115.
[7] Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 55. Курсив наш. — О. Л.
[8] Там же. С. 57.
–60.
[10] Там же. С. 58.
[11] Гумилёв Н. С. Pro et Contra. СПб., 1995. С. 603.