ПО СЛЕДАМ ОДНОЙ ПОЛЕМИКИ
«Новое Русское Слово», Нью-Йорк, 1997 год
12–13 июля
Любовь КАЧАН: «Перебирая старые бумаги...»
Перебирая недавно старые бумаги, я наткнулась на чудом сохранившиеся вырезки из газеты «Вечерний Новосибирск» за 1968 год – отклики на события почти тридцатилетней давности. Произошли эти события в новосибирском Академгородке и положили начало массовой расправе, оставившей след в судьбах и душах не только тех, по кому проехали «колесом истории», но и тех, кто был их свидетелем.
<...>Тем, кто знает, не надо объяснять, а тем, кто не знает, трудно объяснить, кем были для нашего поколения эти певцы, которых в народе прозвали бардами.
И не так уж и важно, кому первому пришла в голову мысль организовать фестиваль бардов в Академгородке. Важно, что это место оказалось самым подходящим для такого неординарного события, как первый Всесоюзный фестиваль бардов.
<...>Самым ярким и незабываемым, безусловно, был Александр Галич – настолько непривычным, неожиданным было то, что он вынес на сцену. Он затмил всех.
Сергей Чесноков:
«То, что делал Галич, было, ну, совершенно по другому департаменту, как говорится, чем «капли дождя на стекле» и все эти наивные песенки. Очень чистые, конечно. Но в том, что делали эти ребята, был действительно наивный уход от реальной жизни в какие-то чистые пространства, где никто не мешает, где можно спокойно пожить, где можно спокойно чувствовать себя. Галич – это было совсем другое дело. И это не то, что Высоцкий пел: «В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы – просто некуда деться»».
Галич, наоборот, там, в суете городов, жил. И начал он с баллады «На смерть Пастернака».
Воспоминания об организованной травле Пастернака, которая, безусловно, ускорила его смерть, были тогда слишком свежи в памяти. <...>И брошенный Галичем со сцены душераздирающий упрек:
До чего ж мы гордимся, сволочи,
что он умер в своей постели, –
вызвал настоящее потрясение.
И вот он пропел последнюю строчку:
А над гробом встали мародеры
И несут почетный ка-ра-ул.
Сначала наступила мертвая тишина, потом раздались первые аплодисменты. Нарастая с галерки, шквалом накатились они на онемевших от ужаса официальных представителей, занимавших, как водится, первые ряды. Реакция была немедленной и (увы!) привычной – запретить!<...>
29 августа
Иосиф БОГУСЛАВСКИЙ: «Ложка дегтя,
или Посмертные пропуска на Олимп»
<...>Итак, выстраивается такое противопоставление: с одной стороны «чистые, наивные песенки» самодеятельных гитаристов и Высоцкий рядом с ними с его «туристической» ерундой. А с другой стороны – Галич, сочинявший «не то, что Высоцкий пел». Не спорю, песни начинавших тогда А. Дольского и Ю. Кукина (их имена упомянуты в очерке) еще принадлежали «чистым пространствам», но имя Высоцкого зачем упомянуто? Попробуем разобраться.
1968-й год. За плечами у тридцатилетнего Высоцкого действительно был цикл «горных» песен <...> Воля «воспоминателя» – приравнивать воспевание смелости и мужества к «наивным песенкам». Но тогда, справедливости ради, уместно вспомнить, что за плечами у пятидесятилетнего Галича было к тому времени немало сочинений вроде «Плывет, качаясь, лодочка по Яузе-реке» (кинофильм «Верные друзья»), которые с большим основанием могли бы претендовать на титул «наивных». Впрочем, главное не в этом.
К 1968 году Владимир Высоцкий уже был автором таких вершинных созданий как «Спасите наши души», «Охота на волков» и, конечно же, «Банька по-белому». На каких критических весах надлежит взвешивать исполненный Галичем в Новосибирске шедевр «Мы похоронены где-то под Нарвой» – и «Штрафные батальоны» (1963) Высоцкого или «Не шейте вы, евреи, ливреи» одного – и «Антисемиты» (1963) другого? И не по одному ли «департаменту» возглас Галича «Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!» и крик Высоцкого «Нет, ребята, все не так, // Все не так, ребята!» (1967)?
Да и сам злополучный 1968 год обернулся для них обоих сходными последствиями. Если «Вечерний Новосибирск», как напомнила нам Л. Качан, «отрецензировал» песни Галича в эпитетах «подлое вранье с откровенным душком», то центральная газета «Советская Россия» разразилась статьей «О чем поет Высоцкий?», пользуясь знакомой советскому читателю терминологией типа «клевета на нашу действительность». Оба они были для власти смертельно опасны, ибо против гитары и магнитофона не существовало противоядия. <...>
26 сентября
Клара ШТЕРН: «Кто добавил ложку дегтя?»
<...>А поскольку я тоже свидетель описанных в очерке событий и, кроме того, давно и хорошо знаю Сережу Чеснокова, то хочу высказаться по существу вопроса.
Приведенное Л. Качан в очерке высказывание С. Чеснокова, вызвавшее у И. Богуславского столь бурную и неадекватную реакцию, взято из фильма новосибирской кинохроники «Запрещенные песни», созданного к 25-летию фестиваля, о котором шла речь в очерке.
Судьба этого фильма сама по себе интересна.
Кинолюбителям Академгородка удалось заснять некоторые выступления бардов и, в частности, Галича, когда он пел свою балладу «На смерть Пастернака». Но когда началась массовая расправа над организаторами и участниками фестиваля, этот любительский фильм был спрятан и пролежал... под кроватью у моих знакомых В. Ильина и С. Гимпель более 20 лет. Благодаря чему и сохранился. Это я узнала совсем недавно от самого Ильина, который приезжал в Хьюстон (Техас).
<...>Столь возмутившая И. Богуславского цитата из комментария Чеснокова содержит, на мой взгляд, восхищение тем, насколько точно подметил Высоцкий стремление части советской интеллигенции убежать в романтику от реалий тогдашней жизни.
<...>Только на очень поверхностный (иначе Богуславским не была бы искажена фамилия) и притом недоброжелательный взгляд слова С. Чеснокова могут быть восприняты как противопоставление Галича – Высоцкому.
Этого ни в цитате, ни в очерке и в помине нет.
<...>А цитата из песни барда, заметившего и обобщившего явление и выразившего его устами одного из своих многочисленных персонажей, приводится не для противопоставления, а чтобы подчеркнуть душевное состояние Галича, который даже на время не позволял себе расслабиться и уйти от всей этой суеты. <...>
Н. ПАНЬКОВ: «Процесс взвешивания
на критических весах»
<...>Я что-то не смог вспомнить такого сочинения Галича («Плывет, качаясь, лодочка по Яузе-реке». – и, благо, имею видеокассету с записью фильма «Верные друзья», тут же проверил это утверждение. Автором текстов песен <...> в титрах значится М. Матусовский.
<...>Мне же (это исключительно мое личное мнение) кажется, что новосибирский фестиваль бардов, вернее, вызов, брошенный на нем Галичем системе, очень сильно повлиял на творчество Владимира Высоцкого. Высоцкий же как диссидент появился позже.
31 октября
Марк ЦЫБУЛЬСКИЙ: «Галич и Высоцкий»
«авторская песня», то вспоминаются три имени – Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий. Совершенно различные как по стилю, так и по тематике своей поэзии, они подняли авторскую песню до уровня самостоятельного поэтического жанра.
Поэты, однако, живут не в безвоздушном пространстве. На творчество любых, даже самых самобытных из них, в большей или меньшей степени оказывает влияние поэзия других авторов, как правило старшего поколения.
Из триады корифеев авторской песни В. Высоцкий был самым молодым. На своих концертах он говорил о том, что стал, так сказать, поющим поэтом под влиянием Б. Окуджавы. Высоцкий называл Окуджаву своим духовным отцом, будучи уже зрелым поэтом, он посвятил ему «Притчу о Правде и Лжи».
Было ли какое-нибудь влияние на Высоцкого со стороны А. Галича? Каковы вообще были их взаимоотношения? Любопытно, что среди тысяч статей, посвященных Высоцкому, нет ни единой, где бы разбирались эти вопросы. Попытаемся же ответить на них, тем более что есть непосредственный повод: 26 сентября в НРСлове помещена заметка Н. Панькова «Процесс взвешивания на критических весах», – ответ на статью И. Богуславского «Ложка дегтя, или Посмертные пропуска на Олимп». (НРСлово. 29 августа с. г.).
Свою заметку Н. Паньков заключает словами: «Мне <...> кажется, что новосибирский фестиваль бардов, вернее, вызов, брошенный на нем Галичем системе, очень сильно повлиял на творчество Владимира Высоцкого. Высоцкий же как диссидент появился позже».
высоцковедением. Итак, что же было общего и что разделяло А. Галича и В. Высоцкого.
Несомненно, общим был талант, та Божья искра, без которой нет поэта. Общим было глубинное знание предмета стиха, чистота языка, отточенность рифм. А самое главное – гитара...
Давайте спросим себя: если бы Галич свои стихи не исполнял под гитару, а просто читал, пришло бы кому-нибудь в голову сравнивать их со стихами Высоцкого? Да нет, конечно! Ведь не только тематикой они отличались, сами внутренние двигатели их творчества были разными.
Когда Высоцкий еще только начинал, в активе Галича были уже и пьеса «Матросская тишина», и серьезные песни. Годы гонений были, однако, еще впереди. Галич продолжал оставаться членом творческих союзов, повсюду шла пьеса «Вас вызывает Таймыр», по радио звучал его знаменитый шлягер «До свиданья, мама, не горюй!». Более того – как автор-исполнитель Галич в середине 1960-х гг. был популярнее Высоцкого.
Высоцкий Галича не избегал, но, кажется, и не очень стремился к общению. Во всей мемуарной литературе о Высоцком есть лишь одно явное свидетельство того, что с Галичем он был знаком и несколько раз встречался (было это в 1959-м и 1960 гг.). Еще два свидетельства удалось найти мне (эти материалы не опубликованы), причем, судя по всему, последняя их встреча произошла году в 1963-м.
«Бабье лето» И. Кохановского, «Зонг о десяти ворчунах» Б. Брехта в переводе Б. Слуцкого, «Поговори хоть ты со мной...» – А. Григорьева и другие. Из песен Галича Высоцкий исполнял лишь одну – «Чувствуем с напарником: ну и ну...». Песня эта отнюдь не из самых острых у Галича. Может быть, Высоцкий опасался острых? Вряд ли, ведь до самого конца 1966 года он публично исполнял и «Штрафные батальоны», и «Песню про попутчика» (вариант ее названия – «Песня про тридцать седьмой год»), по тематике весьма близкие к песням Галича. Так что, видимо, просто – не нравилось.
С 1967 года «Песня про попутчика»публично Высоцким не исполнялась. На новосибирский спектакль он не поехал, а лишь послал участникам приветственную телеграмму. Почему? Да потому, что никаким диссидентом, вопреки утверждению г‑на Панькова, Высоцкий никогда не был! Он не любил многое, гораздо больше того, о чем написал в известном стихотворении, но любил он значительно больше. Галич же был заряжен ненавистью. Благородной, справедливой, но – ненавистью.
Однажды уже в эмиграции, в передаче радиостанции «Свобода» Галич сказал о Высоцком, что тот неразборчив в темах своих песен. Звучит странно, но Галича, годами разрабатывавшего всего одну тему – тему отрицания советской власти, – многотемье Высоцкого раздражало. Точно так же, как Высоцкий не понимал однотемья Галича.
Бывая за границей, Высоцкий открыто встречался с людьми, общение с которыми советским гражданам, мягко говоря, не рекомендовалось. В Париже он присутствует на вручении премии А. Синявскому, в Нью-Йорке навещает И. Бродского, в Бостоне беседует с Н. Коржавиным. Долгие годы дружбы связывали его с выброшенным из страны М. Шемякиным, жившим тогда во Франции. Уж он-то должен знать, встречался ли Высоцкий с Галичем за рубежом. «Нет, они не встречались. Володя его не любил и встреч не искал, – ответил мне на этот вопрос М. Шемякин.
«пробить», рассказал мне такой случай: «Я пришел к нему, мы начали разбирать рукописи. И тут я говорю: “Владимир Семенович, а вот эта строка (сейчас уже не помню, какая) похожа на галичевскую”. Он сразу: “Какая?” Я показал, он взглянул и тут же сказал: “Иди домой, мне сейчас некогда”. А собирались как раз поработать подольше...».
«диссидентстве» Высоцкого. В 1976 году, когда он был в США, его пригласили на передачу «60 минут». Через много лет известный американский славист Б. Рубин (кстати, лично знавший Высоцкого), вспоминая о той передаче, сказал мне: «Думаю, советское правительство было просто счастливо, что “60 минут” передали интервью с Высоцким. Они представили его как диссидента, что было, конечно, смешно: если диссидент может отправиться на Таити или выступить в Америке, то не так уж тяжко ему приходится в родной стране».
Да, Высоцкий диссидентом не был. Но почитайте его черновики (многое уже опубликовано), и вы поймете: он очень хорошо знал, что на деле представлял собой «великий, могучий Советский Союз»:
Схлынули вешние воды
Высохло все, накалилось.
Вышли на площадь уроды –
А урод-то сидит на уроде
И уродом другим погоняет,
И это все – при народе,
Который приветствует вроде
И в этих-то условиях становиться диссидентом?! Ради народа, который «все одобряет»? (События последних лет показали, как беспредельно далеко простирается это «все».) Нет уж, увольте, себе дороже. А разницу между «двумя мирами – двумя системами» Высоцкий знал по опыту: за границей бывал часто, в отличие от Галича, попавшего туда лишь после эмиграции.
Кстати, скажем и об этом. Среди поклонников Галича до сих пор бытует мнение, что уехать в эмиграцию его заставили не фигурально, а буквально: «вызвали “куда надо” и предложили на выбор – далеко на Запад или далеко на Восток».
Увы, приходится разрушить легенду – не в осуждение покойному поэту, а попросту правды ради. Откроем газету «Нью‑Йорк таймс» от 18 июня 1974 года: «Александр Галич, советский песенник и поэт, сказал сегодня, что ему разрешено эмигрировать в Израиль... В прошлом году в январе господину Галичу было отказано в просьбе посетить родственников в Соединенных Штатах, очевидно, по идеологическим соображениям».
Вот так обстояло дело – просился за рубеж, но отпустили не сразу (наверное, не надо объяснять, что речь шла не о посещении вряд ли существующих американских родственников, а об эмиграции). А потом отпустили, решив, что за рубежом Галич будет менее опасен. И не просчитались – за три года вне России Галич написал, кажется, две песни.
«На первом был полный зал. На втором половина мест пустовала. А на третьем зал был заполнен едва ли на четверть».
Можно обижаться на невнимание французской публики к проблеме прав человека в СССР, можно целыми кусками цитировать максимовскую «Сагу о носорогах». Факт, однако, остается фактом.
Было три концерта в Париже и у Высоцкого. И было на них все с точностью до наоборот. «В первый день у меня вдруг оказалось 350 человек, на что никто не рассчитывал, – рассказывал сам Высоцкий в интервью. – На второй день у меня было человек пятьсот, а в третий! Короче говоря, мы не пустили то же количество людей, которое было в зале».
Кстати, первый концерт Высоцкого в Париже состоялся 15 декабря 1977 года, в день смерти Галича. Как вспоминает Шемякин, Высоцкому на сцену прислали записку с сообщением об этой смерти и попросили сказать несколько слов о покойном. Высоцкий на записку не ответил...
19 ноября
«Новое Русское Слово»
Уважаемые Господа! Прошу Вас поместить
Сергей Чесноков, Россия
Реплика невольного инициатора дискуссии
Фраза о Галиче с упоминанием Высоцкого, сказанная мною в фильме «Запрещенные песенки» и процитированная в статье Любови Качан, вызвала полемику в вашей газете. Иосиф Богуславский отыскал в ней непозволительное противопоставление Галича Высоцкому и возмутился. Под рубрикой «Прошу слова!» он выразил решительный протест, добавил мне в фамилию лишнюю букву и заявил, что я занимаюсь «раздачей венков по принципу “на первый-второй рассчитайсь!”». Клара Штерн объяснила, почему «только на очень поверхностный <...> и притом недоброжелательный взгляд слова С. Чеснокова могут быть восприняты как противопоставление Галича – Высоцкому». В том же номере Н. Паньков отметил ряд фактических неточностей в аргументах Богуславского. Продолжая тему, Марк Цибульский говорит о взаимоотношениях Галича и Высоцкого. Среди его суждений есть неточные и просто неверные. Например, о том, что Галич – поэт одной темы. Или утверждение, что Высоцкий не встречался с Галичем после 1963 года. Александр Аркадьевич лично мне говорил, что к нему «... вчера приходил Владимир, спел новую песню». Он записал ее и показал мне запись, это была только что написанная «Банька». Галич очень высоко отзывался о ней и о Высоцком, как о поэте. Разговор происходил в квартире Галича, на Черняховского, 4, в присутствии его жены Ангелины Николаевны. Дату точно не помню, но, это определенно было в конце шестидесятых, вероятно, осенью 1968 года.
Если вернуться к моим словам из статьи Л. Качан, то поводом для разгоревшейся дискуссии послужило, увы, недоразумение. Высоцкий никогда не удовлетворялся голубенькими заплатками на невнятно проживаемой жизни. В своих песнях он выразил настроения многих персонажей того времени, в том числе и «туристов-альпинистов», но сам он, как и Галич, никогда от людей из «суеты городов» в горы или в лес не убегал и не хотел убегать. При съемках фильма я говорил об этом, но в фильм эти слова не вошли. Останься они там, я думаю, снялось бы всякое подозрение в моем желании противопоставить Галича Высоцкому (хотя о том, насколько они разные поэты и артисты, разговор особый и не короткий).
Песни Галича, Окуджавы, Высоцкого были и остаются важной частью российской культуры. И совершенно естественно желание участников разговора сказать об услышанном, воспринятом в тех песнях, сохраненном в душе, в памяти. Правда, когда я читал в этой связи про себя, как я «с ложкой дегтя выписываю посмертные пропуска на Олимп», я невольно подумал: что они, с ума сошли? За что? А потом вспомнил известную русскую народную присказку с концовкой «было б за что – убил бы», и понял, что удивляться нечему, всё в порядке.
Послесловие редакции альманаха «Мир Высоцкого»
самой постановкой вопроса отношений двух великих творцов. Кроме того, мы не смогли пройти мимо некоторых ее неточностей, касающихся Александра Галича.
Например, нам тоже, вслед за С. Чесноковым, кажется спорным утверждение о том, что Галич годами разрабатывал «всего одну тему – тему отрицания советской власти». Или что к 1961 году «в активе Галича были уже <...> и серьезные песни» (первая «авторская» песня Галича написана в 1962 году) [1]. Упоминание М. Шемякиным об одних [2] неудачно прошедших (или неудачно проведенных) гастролях Галича в Израиле не может, по нашему мнению, свидетельствовать о низкой его популярности на Западе. Дело обстояло как раз наоборот, и это общеизвестно. Нелишне также напомнить читателям, что вопреки одному из положений статьи до начала 60-х годов Галич был «выездным», с делегациями творческих союзов объездил множество стран и в июне 1974 года эмигрировал (правда, по навязанной ему государством израильской визе) в Норвегию – именно потому, что эта страна при первом посещении понравилась ему больше других [3]. Не имеет также под собой оснований красивая легенда о том, что на Западе Галичем написаны всего две-три песни. По данным исследователя его творчества А. Н. Костромина, на сегодня известно, кроме прозы, более двадцати написанных Галичем за три с небольшим года жизни в эмиграции песен и стихотворений. Для Галича это вполне сравнимо с обычной «нормой».
Но если все эти недоразумения понятны и объяснимы, то на отношениях Высоцкого и Галича необходимо остановиться подробнее.
Как нам кажется, явно преуменьшено автором статьи место песни Галича «Чувствуем с напарником...» в раннем репертуаре Высоцкого. Во-первых, излишне, на наш взгляд, объяснять людям, знакомым с магнитофонным наследием Высоцкого хотя бы по вышедшему комплекту из тридцати кассет «Весь Высоцкий», почему выглядит некорректной формулировка «из песен Галича Высоцкий исполнял лишь одну» (выделено нами. – Ред.). Во вторых, смущает подход «пел – не пел», основанный на имеющихся фонограммах. Уместнее, скорее всего, было бы говорить лишь«записано – не записано» на пленку и то – с оговоркой «найдено на сегодняшний день». Так вот если рассматривать репертуар Высоцкого того времени, о котором ведется речь в статье (середина 60-х годов), с этими оговорками, то большинство чужих песен не может сравниться по количеству известных исполнений с галичевской «Песни про физиков». Чаще нее встречаются, пожалуй,лишь несколько: «На Тихорецкую» М. Таривердиева и М. Львовского, «На Перовском на базаре...», «Шнырит урка...» да «Бабье лето» И. Кохановского (это из более полусотни). Нам представляется немного некорректным в этом контексте и упоминание о записке на парижском концерте в день смерти Галича. Действительно, будучи за границей, Высоцкий свободно общался и с М. Шемякиным, и с И. Бродским, и с М. Барышниковым, и с Вик. Некрасовым, и с другими неугодными режиму деятелями русской культуры. Но он не делал это публично, так как всегда добивался для себя от советских властей официального статуса. Понятно, что в предложенной ситуации он не мог на эту записку ответить со сцены, даже если бы и был с Галичем в приятельских отношениях: он вынужден был соблюдать установленную самому себе грань. И уж совсем трудно согласиться с предположением автора о том, что Высоцкий не пел песни Галича потому, что они ему «видимо, просто не нравились». Следуя этой логике, можно прийти к следующему парадоксальному утверждению: если в записях исполняемых Высоцким песен не сохранились, например, песни Окуджавы, то, значит, они уж тем более Высоцкому были не по вкусу.
«не очень стремился к общению», встретившись с ним в последний раз «году в 1963-м» [4], не во всем верны. Что же касается взаимного влияния на творчество друг друга, то работы на эту тему, как справедливо заметил М. Цыбульский, пока действительно не написаны, и это вопрос будущих исследований.
Мы безусловно, как и все заинтересованные читатели, благодарны автору за впервые опубликованные свидетельства М. Шемякина и Б. Акимова, касающиеся отношения Высоцкого к Галичу, но хотим заметить, что эти свидетельства датируются второй половиной 70-х. То же можно отнести и к не упомянутым автором воспоминаниям И. Шевцова об иронии Высоцкого в адрес Галича [5], а также Д. Межевича – о посещении Галичем спектакля «Таганки» в Париже, когда никто из актеров, в том числе и Высоцкий, после спектакля к нему не подошел. Он же вспомнил и другой случай, когда Высоцкий после возвращения из Парижа в 1975 году на вопрос Д. Межевича, видел ли он там Галича, ответил: «Да знаешь, нет желания...» [6].
Но в фондах ГКЦМ есть и другое свидетельство, относящиеся к более ранним временам. Режиссер Одесской киностудии В. Ф. Козачков, часто общавшийся с Высоцким в 1967 году, вспоминает, что тот очень уважительно относился к Галичу, называл его по имени-отчеству и напевал его песни. Одна из них, видимо, упоминавшаяся уже «Тонечка», а другую Козачков называет определенно: «Памяти Пастернака». Он же высказывает пока никем не подтвержденную версию о совместном выступлении Высоцкого и Галича в кругу кинематографистов [7].
Как нам кажется, правильнее было бы рассматривать отношения двух бесспорных классиков авторской песни в эволюции. И здесь перед нами больше вопросов, чем ответов. Почему испортились их отношения? И испортились ли они вообще или есть смысл говорить только об охлаждении Высоцкого к Галичу, – ведь отрицательных или хотя бы иронических отзывов с другой стороны не обнародовано? Когда это произошло? Как – резко или постепенно? Например, М. Шемякин свидетельствует, что причиной антипатии Высоцкого к Галичу стали вполне житейские причины [8], а А. Кулагин предполагает причины эстетического характера [9]. Может быть, добавим мы, Высоцкому были неприятны упреки в неразборчивости и дружеские замечания (на правах старшего) в адрес его творчества, которые Галич не скрывал [10]. Возможна и обыкновенная творческая ревность – Высоцкого вполне могли раздражать постоянно доходившие до него оценки его поэзии «свысока» и сравнения в пользу Галича из уст некоторых известных деятелей культуры, которые можно найти даже на страницах нынешней прессы... Не исключено, что станут известны еще какие-либо причины. А скорее всего, здесь нужно говорить о комплексе поводов и причин.
Так или иначе, это еще предстоит выяснять. И здесь, пока живы еще, слава богу, некоторые свидетели, существуют огромные возможности для новых открытий. Безусловно, в этом нам не обойтись, как и во всей нашей работе, без зарубежных коллег.
Р. S. Эпштейну (Лос-Анжелес) и Леону Наделю (Афула, Израиль).
Примечания
[1] См.: Крылов А. Е. О жанровых песнях и их языке: (По материалам твор. наследия Александра Галича) // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. Альм. Вып. 1. М., 1997. С. 367–368.
«не слишком удачной по целому ряду не зависящих от меня причин» (Галич А. Культура и борьба за права человека / Беседу вел К. Померанцев // Рус. мысль. 1977. 24 нояб. Цит. по: Галич А. Возвращение: Сб. / Сост. Г. Соловьева. Л., 1990. С. 314.
[3] Устные рассказы / Публ. А. Крылова // Кн. обозрение. 1998. № 4 (27 янв.). С. 13.
[4] По-видимому, М. Цыбульский имеет в виду воспоминания актрисы Т. Додиной, рассказавшей об общении Высоцкого с Галичем на репетициях «Матросской тишины» театром «Современник» и на гастролях Театра Пушкина в Риге. См.: Додина Т. В. // Живая жизнь: Штрихи к биогр. Владимира Высоцкого / Интервью и лит. запись В. Перевозчикова. М., 1988. С. 146. В той же книге опубликовано интервью И. Дыховичного, в котором он свидетельствует, что «они не общались, но был один концерт, на котором они выступали вместе. Это было в каком-то институте...» (С. 217).
«– А-а, “Тонечка”!.. “Останкино, где ‘Титан’ кино”... Когда вышла его книжка в “Посеве”, кажется, – он еще здесь был, – там было написано, что он сидел в лагере. И он ведь не давал опровержения. Я его спрашивал: “А зачем вам это?” Он только смеялся». См.: Шевцов И. К. // Живая жизнь: Штрихи к биогр. Владимира Высоцкого. Страницы будущей книги. Ч. IV / Интервью и сост. В. Перевозчикова. М., 1992. С. 25. (Б-ка «Ваганта»; Вып. 9). Кстати, воспоминания И. Шевцова дают основание датировать упомянутый им разговор Высоцкого и Галича не ранее, чем концом 1969 – началом 1970-го годов (книга А. Галича «Песни» с указанной в воспоминаниях аннотацией вышла во Франкфурте-на-Майне в 1969 году). Следовательно, речь идет еще об одной, не упомянутой в настоящей подборке, встрече двух поэтов.
[6] Межевич Д. Нас сблизили концерты / Беседу ведет В. Громов // Высоцкий: время, наследие, судьба. Киев, 1995. Вып. 20.
[7] / Беседовал Л. Черняк. 1997. Фонд ГКЦМ. КП № 4149/6.
[8] «Володя не очень любил Галича, надо прямо сказать. Он считал Галича слишком много получившим и слишком много требовавшим от жизни...» См.: Шемякин М. Вспоминай всегда про Вовку... Ч. II. М., 1991. С. 7. (Б-ка «Ваганта»; Вып. 2).
«Возможно, “демократичного” Высоцкого не устраивала некоторая “рафинированность” манеры исполнения Галича...» (Кулагин А. В. Поэзия В. С. Высоцкого: Твор. эволюция // Коломна, 1996. С. 14–15). А. Кулагин первым из исследователей заговорил об отношениях Высоцкого и Галича и собрал воедино их печатные свидетельства.
Галич А. «Верю в торжество слова» // Мир Высоцкого. Вып. 1. С. 374.