2.3. Образы героев и рассказчика и их передача в переводах
2.3.1. Речевая характеристика как средство создания образа
«Нигде в поэзии Высоцкого герой, действуя, не занимается анализом своих действий и чувств и <…> не осмысливает действительность с помощью <…> прилагательных, наречий и т. д.», – таким наблюдением делится Анна Колчакова [161: 33]. Заявлять, будто герой нигде и никогда не анализирует свои действия и не употребляет для этого прилагательных и наречий, чересчур категорично [69]. Однако если мы посмотрим на самые известные произведения, особенно сюжетные, то обнаружим, что поэт действительно скуп на определения и описания. В переводах же постоянно встречаются придуманные характеристики, эпитеты, «качественные прилагательные и во многом сходные с ними по своей определительной функции обстоятельства образа действия» [Там же: 39]. Это превращает «напористую суровую драматургию рассказа в стремящуюся быть красивой вялую речь» [Там же: 41] и в конечном счете влияет на образ говорящего героя.
Он становится многословным и не в меру впечатлительным (даже истеричным). Странно звучит в устах бывалого пирата определение: «Към борда ни излита залп ужасен!..» [23: 32] (в оригинале «И левый борт окрасился дымами» [2: 1: 181]). В «Дорожной истории» напарник «глядит в глаза, и холод по спине» [6: 149] – герой сообщает скорее физическое ощущение от этого взгляда, нежели впечатление от него. В переводе Владимира Левчева напарник впился в героя «бешеным, нечеловеческим взглядом» («луд, нечовешки поглед в мене е забил» [23: 65]). В неподписанном переводе стихотворения «Я все вопросы освещу сполна…», опубликованном в 1990 г. в газете «Народна армия», журналист задает вопрос «ядовитым» голосом: «Колегата ви в ъгъла, най-тих,// запита скромно с глас отровен…» [44] (в оригинале: «Один, стоявший скромно в уголочке,// спросил…»).
Очень любят переводчики обстоятельство «с бяс» («бешено, в бешенстве»). Оно далеко не всегда является излишним. Например, в переводе «Посещения Музы» оно очень даже к месту, потому что является точным эквивалентом обстоятельства, употребленного Высоцким: «Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому…» – «Аз в бяс из нас, същински звяр, се мятам…» (Светлозар Ковачев [24: 69]). Однако в переводах оно появляется и там, где не было и намека ни на какое «бешенство». Например: «… ихний сын// головой упал у нашей двери// и разбил нарочно мой графин» («Песня завистника» [6: 137]) – «Вчера техничкия син у нас// падна, през глава се преобърна.// Нашата гарафа счупи с бяс» (Румен Леонидов [23: 55]).
Еще пример:
А я бежал и думал: «Добегу ли?» –
И даже не заметил сгоряча («Был побег на рывок…») [17: 134]
А аз, увлечен в своя бяг безумен,
дори не забелязах. Срамота
(«А я, поглощенный своим безумным бегом,// даже не заметил. Вот стыдоба»)
Можно согласиться с версией Анны Колчаковой, что переводчики пытались таким образом эксплицировать эмоциональное напряжение, которое слышится в голосе Высоцкого [161: 11]. Но им не удалось найти для этого адекватные средства. В большинстве примеров «ненужные» определения и обстоятельства приходятся на конец строки, а значит, исполняют и функцию «рифменной начинки».
В то же время хотелось бы поставить проблему обращения с прилагательными и обстоятельствами, имевшимися в оригинале. В «Песне Солодова» есть строки:
И в стороне от той войны
Еще возможно умереть достойно [3: 237]
Андрей Андреев понял слова «в стороне… от войны» как «после войны»:
Все още и след война
да се умира може и достойно [20: 106].
Другая переводчица – Татьяна Георгиева – послушалась автора:
Дори встрани от война
възможно е да се умре достойно [Там же: 139].
Права оказалась Георгиева, потому что герой делает выбор между жизнью и смертью не после войны, а во время нее. Это подсказывает сюжет фильма «Единственная дорога», для которого написана песня. В апреле 1944 г. гитлеровцы пытались провезти в Италию автоколонну с бензином. За руль посадили русских пленных в надежде, что советские войска не будут стрелять по своим [см. 109: 427]. Саботаж означал для шоферов гибель. Но именно ее предпочел военнопленный капитан Солодов, которого играл Высоцкий.
Возможно, переводчица видела картину, т. к. работала в кинопроизводстве и наверняка имела доступ и к редким фильмам. Андрей Андреев признался нам в беседе 22 июля 2008 г., что он «контекста» песни не знал.
«большая война». Эпитет «страшная» ничего к образу Великой Отечественной не добавляет. В песне есть две войны. Одна – мирового значения – идет к концу. Это и впрямь главная война. Но она – за стенами шоферской кабины Солодова, а у него есть и своя война, на которой предстоит совершить свой подвиг.
В «Человеке за бортом» лирический герой сталкивается с людским равнодушием: «Мало ли кто выпадает// С главной дороги за борт!» [12: 178]. Определение можно было перевести словарным соответствием, как это сделал Владимир Левков:
Малко ли хора пропадат,
главния път… [59].
Но можно добавить социальной иронии: подобрать синоним, ассоциируемый со штампом «генералната линия на партията». Перевод Румена Леонидова публикуется в 1990-м году, когда смеяться над коммунистической риторикой уже можно:
Малко ли хора пропадат
генералния път! [20: 62].
Но слово «генеральный» появляется и в переводе Стефана Цанева, опубликованном за 18 лет до этого. Для 1972 г. это довольно смелая шутка:
Да не си паднал зад борда
от път! [60: 102].
Отметим случаи самостоятельного ввода переводчиками «речевых характеристик», которые работают на углубление образов. Румен Леонидов в переводе «На стол колоду, господа…» вкладывает в уста героя французское местоимение «мон» (т. е. «мой»), входящее в состав известных выражений «мон шер», «мон ами» и т. д.: «С какво оръжие, мон Граф…», «Затънах в дългове, мон Граф!..» [23: 41, 45]. Этот штришок символизирует такую известную особенность русского дворянства, как галломания.
«Двух писем» с помощью различных форм обозначения главы деревни. Жена Коли употребляет слово «кмет» («староста»): «Не заглянешь и домой – сразу в сельсовет» [3: 48] – «и на кмета най-напред ще дадеш отчет». В Болгарии так называли главу села до коллективизации [70], потом это слово числилось в устаревших. А муж использует современное наименование: «Председателю скажи – пусть избу мою…» – «Председателят …» [51: 13]. В личной беседе Димитров дал убедительное объяснение: жена героя – деревенщина, для нее естественно именовать председателя «по старинке». А Коля, подышав столичным воздухом, пытается казаться более культурным человеком.
2.3.2. Действия и состояние героев. Художественный мир
Образ героя формируется также за счет того, о чем он говорит. В переводах встречаются искажения сюжета и художественного мира произведений, которые заставляют усомниться в адекватности героя (или рассказчика), в его способности логически мыслить.
Герой «Антисемитов» уверен, что на совести евреев есть и такое злодеяние: «Им кровушки надо – они по запарке// Замучили, гады, слона в зоопарке!» [8: 30]. У Румена Леонидова [20: 16] евреи всего-навсего забросали шишками клетку со львом и раздразнили зверя до рева:
…вчера пак с шишарки
Исчезает и мотив «кровавого навета», и юмор. Ср. перевод Светлозара Ковачева [24: 33]:
Щом кръв им потрябвала няколко тона,
те – хоп! – в зоопарка заколили слона!
Пострадать может не только фауна, но и флора. У Высоцкого нет «пейзажной лирики», вообще очень мало описаний природы. Однако переводчикам не стоило бы «абсолютизировать» это свойство его художественного мира и считать, что Высоцкий упоминает растительность исключительно в иносказательном смысле. В «Моем Гамлете» перемена в поведении героя, пробуждение в нем гуманности выражается, в частности, в том, что он «объезжал зеленые побеги» [7: 199] – т. е. не топтал их.
«Тракия» (1983, № 3) эта строка передана верно: «внимателен бях с кълновете млади» (с. 79). Но при перепечатках ([19: 15; 25: 40], в журнале «Эстрада» (1985. № 2 – 3. С. 8)) почему-то приобрела такой вид: «внимателен бях с младите таланти» («я был внимателен к молодым талантам»).
«Таланты» появляются и в переводе Христо Карастоянова (газета «Неделник», 1995) [42]: «…обичах аз талантите си млади». Видимо, поэт, хорошо знавший переводы Тонева (см. 2.2), позаимствовал идею у него.
Румен Леонидов перевел «И бродих сам в зелената дъбрава» [23: 86]. Здесь акцент сделан не на пробудившейся жалости к «зеленым побегам», а на стремлении к уединению («И я бродил в одиночку по зеленой дубраве»), что, впрочем, тоже вписывается в историю развития образа принца.
Наконец, в 2009 г. появляется наиболее точный перевод Светлозара Ковачева: «Заобикалях клонките зелени» [24: 90]. Хотя здесь, строго говоря, возможно двоякое толкование: огибать зеленые ветви («клонки») можно не только из жалости к деревьям, но и для того, чтобы самому не оцарапаться.
Если в случае с «Моим Гамлетом» мы видим попытку эксплицировать метафору, то в «Конце «Охоты на волков, или Охоте с вертолетов»» мы сталкиваемся с непонимаем образа: «…взлетели стрекозы с протухшей реки» [17: 136]. Пятая строфа дает понять, что это метафорическое обозначение вертолетов, из которых ведут огонь по волкам: «Только били нас в рост из железных стрекоз» [Там же: 137]. Это подтверждается названием песни и историей ее написания [Там же: 136]. Ася Григорова в пятой строфе предпочла метафорическим «стрекозам» «железные дула» («…със железни дула ни довършват онез» [32: 148]), а в первой перевела «стрекозы» словарным соответствием «водно конче» – будто речь идет об обычных насекомых: «Водни кончета литват над реката без страх». Эта картинка – бесстрашно порхающие стрекозы – диссонирует с мрачным тоном баллады. К тому же зимой стрекоз быть не может – а в песне упоминается снег (и в переводе это отражено).
«Здесь лапы у елей…» извращен не только образ героя, но и художественный мир всего произведения. Возлюбленная героя живет «в заколдованном диком лесу», где «черемуха сохнет бельем на ветру» [6: 168]. В болгарских переводоведческих трудах пример с названием этого дерева призван иллюстрировать сложности передачи на иностранный язык лексики, обладающей особой коннотацией. Черемуха напоминает русскому читателю о разгаре весны, настраивает на элегический тон. У болгарина упоминание словарного эквивалента «черемухи» – «песекиня» – никаких ассоциаций не вызывает. Это слово кажется еще и неблагозвучным, потому что похоже на «просякиня» («нищенка») [257: 61].
«Выход находят чаще всего в замене «неудобного» слова функциональным аналогом. Например, черемуху можно заменить любым рано цветущим деревом или кустарником – для Болгарии черешней или сливой или даже сиренью <…> Все сводится к тому, чтобы эти слова вызвали у читателя перевода такие же, как у читателя подлинника, или близкие к ним ассоциации» [128: 123].
В переводе Стефана Цанева вместо черемухи «розите съхнат като пране» («розы сохнут как белье»). Розы тоже бывают белыми, но розовый куст вряд ли так же похож на сохнущее белье, как трепещущие на ветру ветки черемухи, усыпанные цветами. Из перевода следует, что «заколдованный дикий лес» охвачен настоящей экологической катастрофой:
и птиците викат тревожно.
Живееш ти в страшна и тъмна гора,
оттам да избягаш не можеш.
Тука розите съхнат като пране,
… [60: 103]
(«Деревья воют (! – М. Р.) в холодном мраке (!! – М. Р.)// и птицы тревожно кричат.// Ты живешь в страшном и темном лесу,//сбежать оттуда ты не можешь.// Здесь розы сохнут как белье,// будто гром (!!! – М. Р.), падают мертвые птицы…» [71])
… и ти викай, ти викай отчаяно «не!» –
все едно, ще те открадна <…>
Ще дойда, ще дойда, ще те отвлека,
на ръце, на ръце ще те нося
нито рай, ни дворец край морето.
По-добре да живееш в барака със мен –
но на светло, на светло, на светло…
(«…и ты кричи, отчаянно кричи “нет!” (! – М. Р.– // все равно я тебя украду<…>// Я приду, я приду, я похищу тебя,// на руках, на руках я тебя унесу <…>// Лучше ты будешь жить со мною в бараке (!! – М. Р.) – // но на свету, на свету, на свету…»)
В оригинале не было ни «барака», ни отчаянных криков «нет!»:
Все равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели <…>
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе, –
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Христо Карастоянов тоже подобрал странный эквивалент для «черемухи». Лес выглядит не столь зловещим, как у Цанева, но все равно очень мрачным:
Нека съхнат от вятъра мъртви листа!
Нека в дъжд да умира тук люляк! [40]
Непонятно, как листья, которые уже мертвы, могут сохнуть от ветра. «Дождь» из элемента сравнения («дождем опадают» – т. е. опадают будто дождь) превратился в обстоятельство времени («умирает в дождь»). Вообще в этих строках как-то навязчиво звучит тема смерти («мъртви», «умира»).
«черемуху» «черешней»:
И ще вее череша бельо на студа… [23: 73].
А Добромир Тонев явно считает, что в художественном мире Высоцкого зелени быть не должно. Если встречается «черемуха», это, наверное, большая экзотика, и это слово лучше транскрибировать:
черьомуха като пране… [25: 53]
Как пишет теоретик перевода Иванка Васева, для болгарина слово «черьомуха» «лишено содержания». Оно может вызвать соответствующие чувства только у читателей, которые отлично владеют русским языком. Но такие люди читать переводы не будут [257: 61].
Появляется нелогичность в переводе «Расстрела горного эха»:
…крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно,
усилит и бережно – в руки своих донесет [2: 2: 233].
У Людмила Димитрова последняя строка звучит как: «…подхваща вика и, усилен, го връща при теб» [51: 12]. Но возвращать крик герою ни к чему: его нужно донести до других [72]!
«воронка» – уменьшительное от «ворона». Строку из «Песни о Земле» «И воронки как раны зияют» он перевел как «Черни дупки са черните врани» [35: 160] («И черные вороны – [как] черные ямы»), из-за этого пропал намек на войну. Несколько фактических ошибок допустил он и в переводе песни «Сыновья уходят в бой» [Там же: 167]. «Мы не успели оглянуться» не означает «Мы не успели увидеться» («И не успяхме, не успяхме, не успяхме да се видим»). А «разрывы», которые «глушили биенье сердец», не имеют ничего общего с выражением «разрыв сердца» – это разрывы бомб, снарядов:
Инфаркти объркват сърдечния такт,
но още сърцето е цяло.
дори да е факт,
за подвиг на друг е начало…
Самые грубые ошибки возникают из-за непонимания не отдельных лексем, а целых синтаксических конструкций. Васил Сотиров не разобрался в субъектно-объектных отношениях в «Я скачу позади на полслова…». Герой был наказан за то, что «с князем великим// Поравняться в осанке хотел». Повергнутый на землю, он видел:
Рядом всадники с гиканьем диким
Наречие «рядом», дающее понять, что действие не происходит с рассказчиком, а наблюдается им, не остановило переводчика. Он решил, что герой находился посреди этого «месива» и всадники один за другим пронзали его копьем:
Вредом конници с дива омраза
ме пронизваха с лека ръка [20: 67].
Непонятно, как он смог вернуться в строй: «Встаю я, отряхаюсь от навоза,// Худые руки сторожу кручу», «Влечу я в битву звонкую да манкую…» (эта часть текста переведена верно).
«И снизу лед…» замыкает своеобразный «цикл», который Высоцкий создавал на протяжении почти всего творческого пути. В него также входят «Сыт я по горло, до подбородка…» (1965), «Реальней сновидения и бреда…» и «Упрямо я стремлюсь ко дну» (оба – 1977)). Они объединены мотивом погружения в бездну. Чем дальше, тем трагичнее звучит эта тема, в последнем стихотворении путь к возвращению оказывается отрезан [см. 380]. Хотя обозначена оптимистическая программа действий («Конечно – всплыть и не терять надежду»), в последней строфе герой уже задумывается о том, как он предстанет перед Богом. Значит, порыв: «Лед надо мною, надломись и тресни!», – остался нереализованным. Петр Парижков «помог» герою. Строка переведена как «…троша леда и търся своя бряг» [39] («… я разбиваю лед и ищу свой берег»). Второе сказуемое подчеркивает, что действие из неосуществимого превратилось в осуществленное: герой взломал ледяную преграду и, высунув голову из воды, озирается и ищет дорогу на сушу.
Особенно серьезная ошибка произошла в переводе «Песни про первые ряды». Если в предыдущих примерах страдал в большей степени сюжет произведения («И снизу лед…»), логика повествования («Расстрел горного эха», «Конец «Охоты на волков…»»), образный мир («Мой Гамлет», «Здесь лапы у елей…», «Песня о Земле»), эмоциональный заряд («Антисемиты», «Конец «Охоты…»»), то в этом случае мы имеем дело с невольным вмешательством в духовный мир лирического героя, с приписыванием ему совершенно чуждых ему намерений. У Высоцкого герой не любит садиться в первый ряд, потому что в этом положении становится уязвимым для недоброжелателей: «И сзади так удобно нанести// Обиду или рану ножевую».
В интерпретации Андрея Андреева герой готов… сам бить в чужие спины:
…а пък отзад си като зад скала
и можеш сам да удряш озлобено
«… а сзади ты как за скалой// и можешь сам наносить озлобленные (! – М. Р.) удары») [20: 71].
С началом 1990-х гг стало можно публиковать и песни, связанные с уголовной тематикой. Но переводчики оказались неподготовлены к работе с арготизмами – ведь они долгие годы не включались в словари и учебники. В «Песне про уголовный кодекс», переведенной Владимиром Поповым [Там же: 14], читаем:
Кръвта зад слепоочията плиска,
тъй както при сметта
(«Кровь плещется в висках,// как при собирании мусора [или: как мусор, когда его собирают]»).
аться (как бы расплескиваться), не желая сгребаться в совок. Болгарский читатель, слышавший до этого песню, удивится: почему же в слове «мусор» стояло такое странное ударение: «и кровь в висках так ломится, стучится,// Как мусора, когда приходят брать» [3: 12]? Имелось в виду жаргонное значение этого слова – «милиционер». Кровь ломится в виски, как ломятся в двери милиционеры, пришедшие арестовывать преступника. Пропала (и не была компенсирована) важная деталь образа героя: уголовный быт служит для него поводом для художественных упражнений ума. «Почти все «уголовные» песни Высоцкого 1961 – 1964 гг. включают в себя комический элемент», – пишет А. В. Кулагин, «иронико-пародийная дистанция между авторским сознанием и жизненным материалом и определяет собой разницу между автором и лирическим персонажем» [166: 51, 56 – 57]. Но в переводе иронии не чувствуется.
В книге Марины Влади не истолкованы арготизмы:
на рывок –
Наглый, глупый, дневной.
Вологодского – с ног
И – вперед головой [17: 133].
Объяснения можно было бы найти в примечаниях к собранию сочинений Высоцкого: «Побег на рывок – рассчитанный на внезапность побег с этапа либо во время иного передвижения заключенных вне территории лагерной зоны; – охранник» [2: 1: 514]. Полезную информацию можно было бы почерпнуть из «Справочника по ГУЛАГу» Жака Росси [83: 1: 57] и «Словаря тюремно-лагерно-блатного жаргона» (М., 1992) [85: 46, 213]. Переводчицы явно не воспользовались ни одной из этих книг.
Ангелина Терзиева:
Беше бягство на скок –
глупаво, дневно, проклето –
Пеш – от Вологда,
и с главата напред [31: 280].
«Был побег прыжком (? – М. Р.) –// глупый, дневной, будь он проклят – // Пешком – из Вологды»)
Ася Григорова тоже поняла «вологодского» как топоним (получилась «вологодская тропа»), а вместо «рывка» вышло «бегство на смерть»:
Беше бягство на смърт –
Вологодският път
И – с главата напред [32: 144]
Зато она правильно перевела другой арготизм (у Терзиевой этой строфы нет вообще): «И гляжу – кумовья// »:
Гледам – идва към нас
наказателна част
С «рывком» и «вологодским» справился только Росен Калоферов:
Беше лудост– през деня при това.
На снега – часовия и напред през глава [34]
(«Это было , не скрою – к тому же днем.// Часового – на снег и сломя голову вперед»)
Здесь чересчур «эксплицировано» значение безумия, да и «не скрою» и «к тому же», вставленные ради рифмы, текст не украшают. Но нет ошибок и явной бессмыслицы, как в первых двух переводах. «Кумовья» переведены как «преследвачите» («преследователи») – это генерализация значения.
если он будет пренебрегать «фоновой» информацией. В мемуарах Д. С. Карапетяна цитируются строки: «Ну что ж такого, что наводчица, – // А мне еще сильнее хочется!» [153: 46]. Книга издана в 2008 г. в переводе Аси Григоровой. К этому времени успел выйти «Новый русско-болгарский словарь» Сергея Влахова (С., 2004), там приведены два значения слова «наводчик»: «артиллерист» и «сообщник при краже» [76: 349]. Но «криминальное» значение есть и в классическом, выдержавшем много изданий во времена социализма словаре С. К. Чукалова [86: 373].
Итак, словари подсказывали, что «наводчик» – это либо «мерач (на оръдие)» («артиллерист»), либо «съучастник при обир», «помощник на грабителската шайка (който посочва мястото за извършване на кражбата)». Чтобы выбрать нужное значение, необходимо знать, что «Наводчица» – одна из самых известных «блатных» песен. Что же выбрала Ася Григорова?
Била мерачка на оръдие… [154: 55]
А вот Светлозар Ковачев включил в книгу «70 нови превода» много «блатных» песен – и не допустил ни одной ошибки при переводе арготизмов. «Наводчица» стала «крадла» («воровка») [24: 28], «мусора» – «ченгета» (жаргонный эквивалент слова «полицейские») [Там же: 26] или «тъмничари» [Там же: 18], «на стреме» – «на пост» [Там же: 18], «Я в деле» – «На обир съм» (т. е. «я – на краже») [Там же: 19] и т. п.
Примечания
[69] Наблюдения за употреблением эпитетов в поэзии Высоцкого см. в [254].
«председатели» в 1949 г., но еще долго продолжали именовать словом «кмет» [129: 20].
[71] Цанев использовал мотивы и поэтические приемы (повторение однородных членов предложения), которые часто встречаются в его собственных стихах. Ср. «Странно» (1963) – про птицу, которая повесилась: «В десет// птицата се обеси! <…> Кой направи примката?// Кой направи примката?// И си мисля, мисля, мисля: // на земята става нещо неестественно –// щом и птиците// започнаха да се самообесват!» [227: 35 – 36]. См. [382: 340].
[72] Лучше всех эту строку перевел Иван Теофилов: «ще усили и сложи в ръцете на близък човек» [23: 18]. Росен Калоферов чересчур «расширил» список тех, до кого эхо донесет крик о помощи: «викът ти <…> ще литне стогласо » – «ко всем» (да еще «стогласо» – «умноженный сотней голосов») [54]. Так призыв может попасть и к врагам.