Рязанов С. К.: Высоцкий — Башлачев — Кинчев. Поиски истины

С. К. РЯЗАНОВ

Троицк

ВЫСОЦКИЙ – БАШЛАЧЁВ – КИНЧЕВ:

ПОИСКИ ИСТИНЫ [1]

Кто направо пойдёт –
Ничего не найдёт,
А кто прямо пойдёт –
Никуда не придёт,
Кто налево пойдёт –
Ничего не поймёт
И ни за грош пропадёт [2].

В. Высоцкий

Три дороги на моём пути.
Три тревоги: что там впереди?
Три вопроса и одна петля.
Где лежит дорога моя?

К. Кинчев

Каждый русский поэт – искатель истины, будь то лирик, сатирик, бард, рок-поэт. В последнем жанре заметную роль подобных искателей сыграли Константин Кинчев и Александр Башлачев.

Образ жизни этих близких (может быть, даже лучших) друзей, безусловно, схож. Эти люди – поэты, а жизнь поэтами воспринимается настолько тонко и эмоционально, что жить – существовать и чувствовать – им крайне нелегко.


Подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх раз, еще раз!

(Башлачев)

Шаг за шагом, босиком по воде,
Времена, что отпущены нам,
Солнцем в праздник, солью в беде
Души резали напополам.

(Кинчев)

И здесь нельзя не вспомнить Высоцкого:

Поэты ходят пятками по лезвию ножа –
И режут в кровь свои босые души!

Совпадения, выделенные разрядкой (здесь и далее – автора статьи) не случайны. Вольные и невольные перефразировки строк Высоцкого в творчестве этих авторов встречаются нередко (сравните: у Высоцкого – «Эх раз, да ещё раз, всё не так, как надо!»; «Ужас режет души напополам»). Как и у многих других рок-поэтов, это «не примитивное подражание, а скорее движение в культурном потоке, направление которого в наибольшей степени <...> определял именно» [3] Высоцкий.

Если поэт ищет истину – стало быть, верит в нее. Поиски истины – поиски Бога. Вера во Всевышнего и незнание дороги к Нему – это и есть, пожалуй, один из основных мотивов поэзии Башлачева и Кинчева, главное сходство их творчества.

С этой точки зрения интерес представляет песня Кинчева «Красное на черном» (1986). Оригинальна символика заглавия-рефрена: красное на черном – это кровь Христа на кресте, где Его распяли. Красное на черном по Кинчеву – это схема нашей жизни, ее основные цвета: в мире людском настолько мало белого цвета, что мы не в состоянии брать его за эталон противопоставления черному [4], как это делал Высоцкий в «Баньках»:

Не топи ты мне баньку по-белому, –
Я от белого свету отвык...
____________________________
Слышишь, баню мне по-чёрному

Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Кинчев же рисует бытие в красно-черных тонах:

Красное на чёрном!
День встаёт. Смотри, как пятится ночь!
Красное на чёрном!
Звёзды, прочь!
Красное на чёрном!
На Кресте не спекается кровь.
Красное на чёрном!
И эпилогом – любовь.

Если становление Высоцкого пришлось на период относительной свободы (хрущёвской «оттепели»), то становление Кинчева было насквозь пропитано красным цветом советской пропаганды и застоя.

Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.
Что же теперь ходим круг да около

Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.

(Башлачёв «Время колокольчиков»)

«Купола растеряли золото», «колокола сбиты и расколоты» – люди теряют Веру, основу бытия, ходят «на своем поле, как подпольщики». Православие на весь мир провозглашает теперь не Царь-колокол, а колокольчики, в эпоху которых мы живем.

Сходная мысль высказана Кинчевым в песне «Сумерки» [5] (1987):

Но в комнатах воздух приторный.
То ли молимся, то ли блюем.
Купола в России кроют корытами,
Чтобы реже вспоминалось о Нем.
А мы все продираемся к радуге
Мертвыми лесами да хлябью болот,
По краям да по самым по окраинам,
И куда еще нас бес занесет?

«Мы все продираемся к радуге» – желание придти к чему-то небесному, высокому и недостижимому. Радуга – символ прекрасного, «цветного» бытия, желание вырваться из постылой черно-белой жизни. Но: «Куда еще нас бес занесет?» – незнание дороги к прекрасному и недостижимому.

«Время колокольчиков» Башлачева и «Сумерки» Кинчева – есть не что иное, как парафраз произведения Владимира Высоцкого «Купола», но у Высоцкого – «медный колокол в синем небе», у Башлачева – «колокола сбиты и расколоты»; у Высоцкого – купола «кроют чистым золотом», у Башлачева – «купола растеряли золото».

Кинчев использует здесь поэтическую реминисценцию: у Высоцкого – «Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал», у Кинчева – «Купола в России кроют корытами, чтобы реже вспоминалось о Нем». (Хотя фон – тот же: «жирная да ржавая грязь» «да хляби болот».) Высоцкий не уверен: «То ль возрадовался <медный колокол. С. Р.>, то ли осерчал...». Кинчев и Башлачев, последователи Высоцкого, утратившие, по выражению Н. Барановской «часть его иллюзий», как поэты конца двадцатого века, лицезреющие сегодняшнюю реальность, теперешнее отношение народа к религии, отвечают: «Осерчал! Еще как осерчал...»

Вообще, задумываясь о творчестве Башлачева и Кинчева, читая их стихи, слушая их песни, убеждаешься, что эти поэты искали не только истину и Бога. Они искали выход. Выход из трудной и, главное, бессмысленной, как им тогда казалось, жизни.

«Нити Ариадны»:

Трудно дышать,
Не отыскать
воздух и свет...
И у меня дело неладно:
Я потерял нить Ариадны!
Словно в час пик,
Всюду тупик –
выхода нет!

В самом начале творчества такой выход поэт находит в покаянии. Причем исповедуется автор не в личных грехах, а кается за всех нас – за общество, чувствует на себе тяжесть ответственности за все недоброе, происходящее в этом мире:

Все части света
Могут лежать на дне,
Все континенты
Могут гореть в огне,
Только все это –
Не по мне.
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Такая же боль за действительность, неприятие злой реальности, греховности общества звучит у Кинчева в «Стерхе» <1987>:

Где разорвана связь между Солнцем и птицей рукой обезьяны,

<…>
Где в слезах по колено да по горло в крови остывает земля,
Где распятие под сапогом – там иду я.

Даже заглавная символика песен в чем-то схожа: «порванный парус» и «раненый стерх» – знаки душевной раны, боли, страдания. Поэты пропускают все, что «не так, как надо» через себя, свои души. То же самое мы видим в песнях Башлачева:

Вытоптали поле, засевая небо.
Хоровод приказов. Петли на осинах.
А поверх алмазов – зыбкая трясина.

(«Лихо»)

Но серпы в ребре да серебро в ведре
– боль яблока.

(«Вечный пост»)

Но та же тема у Высоцкого зазвучала иначе в произведениях позднего периода, периода неизлечимой болезни и разочарования в жизни – здесь уже нет возможности выхода, одна безысходность:

А мы живём в мертвящей пустоте, –
Попробуй надави – так брызнет гноем...

Безвременье вливало водку в нас.

Поэтический багаж последнего года Высоцкого – это, в основном, именно стихи, многие из которых сохранились лишь в черновиках. А. Кулагин только упоминает о «последних, исповедальных стихотворениях (1979-1980), отразивших тяжелейшее душевное состояние поэта перед смертью» в контексте тюремных мотивов [6]. Думается, здесь можно говорить о творческом кризисе Высоцкого как исполнителя. По существу, единственная спетая им за десять дней до смерти новая песня «Грусть моя, Тоска моя» [7] непередаваемо сильна своим щемящим надрывом и звучит, с одной стороны, повтором, а с другой – логическим завершением своеобразной трилогии, начатой «Двумя судьбами» и «Песней о Судьбе»:

<Судьба> Хамила, безобразила и обернулась Роком, –
И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.

Изловчась, мне прыгнула на шею.

Но если Кривой, Нелёгкой и Року (1976 год) лирический герой противостоит, то с Тоской (1980 год) смиряется.

Ранний уход из жизни помешал поэту найти выход. Он покинул людской мир, не веря в светлые стороны бытия – счастье и радость. Верил ли Высоцкий в Бога? Этот вопрос, на наш взгляд, и сейчас не имеет однозначного ответа. Воспоминания близких поэту людей о его атеистических взглядах находят частичное подтверждение в его произведениях. Но правильнее говорить о динамике в его творчестве – движении к христианству как «некой организующей силе» [8], и что «в последних песнях вопрос веры<...> занимает центральное место» [9]. Правда, не совсем ясно, о каких «последних песнях» у Д. Курилова идет речь. Представляется, что коренной переход к этим темам начат «Балладой о бане» [10] (1971) и «Куполами» (1975), а завершен в «И снизу лед…» (1980):

Благодать или благословенье

Дай нам, Бог, совершить омовенье,
Окунаясь в святая святых!

(«Баллада о бане»)

Душу, сбитую утратами да тратами,

Если до крови лоскут истончал, –
Залатаю золотыми я заплатами –
Чтобы чаще Господь замечал!

(«Купола»)


Мне есть что спеть, представ перед всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним. [11]

(«И снизу лед…»)

А в стихотворении «Ямщик» Высоцкий устами лирического «я» прямо обращается к Господу, совершая молитву:


Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!

Если в 72-ом году он лихо «коней своих нагайкою стегает», то впоследствии «ямщик-чудодей бросил кнут и – куда ему деться! – помянул он Христа, ошалев от заснеженных вёрст...». И символично, что именно стихотворение «Ямщик» (по строфике – песню, не спетую Высоцким) – произведение всё о том же поиске истины и выхода – Кинчев положил на музыку в 1996-м году.

Но если Высоцкий не успел отыскать выход, то Башлачёв, как бы горько это ни звучало, не смог его отыскать. В 1988 году он добровольно ушёл из жизни. Словно вторя Высоцкому [12], он оставляет после себя строки:


Если хочешь – стихами грехи замолю.
Но объясни – я люблю оттого, что болит,
Или это болит оттого, что люблю?

Тяжело переживая смерть друга, Кинчев неустанно повторял, что это был не суицид, что «Сашка просто оступился», хотя и сам-то не шибко верил своим словам... Кинчев отпел и, в то же время, осудил Башлачева песней «Шабаш» (1988). Здесь «и боль утраты от потери друга, и, в то же время, ощущение легенды, которая только что родилась, ощущение приобщения к великому акту ухода большого поэта» [13]:


Великий каверзник!
Стакан с тобой,
Великий трезвенник!
Любовь с тобой,

<…>
Памятью гибель красна.
Пей мою кровь, пей, не прекословь!
Мир тебе, воля-весна!

Башлачев уходит, не найдя выхода, а Кинчев продолжает искать...

И он находит то, что искал. В 1997 году ему открылась истина – Православная Вера; поэт ушел в глубокую религиозность. Это подтверждается искренним Христианским миссионерством в его сегодняшнем творчестве:

Душа магнитом-замком тревожит вольную грудь:
Как по-доброму жить да готовиться в Путь?

Видеть козни врага да по Вере прощать,
Посягательства чад волей одолевать.
Да гнушаться всех тех, кто порочит Отца. Да по силе терпеть.
Мы православные!

«идеолог», не успел найти. Башлачев – не смог найти. Кинчев – нашел, уйдя в Православие [14]:

На перекрестке единственный путь
Расходится.
Каждый решил свою лямку тянуть,
Как водится.

[1] Автор выражает благодарность своим научным руководителям Е. Ш. Напартович и Л. И. Мишиной, а также А. Е. Крылову и К. П. Рязанову за ряд полезных замечаний, а С. Е. Феклюнину за предоставление печатных и аудиоматериалов.

[2] Здесь и далее В. Высоцкий цит. по: Высоцкий В. Сочинения: В 2 т. Екатеринбург, 1997. А. Башлачёв цит. по: Башлачев А. Посошок. Л., 1991. К. Кинчев цит. по: Константин Кинчев. Жизнь и творчество, стихи, документы, публикации. СПб., 1993, а также по аудиоальбомам группы «Алиса» «Шабаш» (1990) и «Солнцеворот» (2000).

[3] Смирнов И. «Первый в России рокер» // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. 1. М., 1997. С. 407.

[4] См.: Константин Кинчев. Указ. соч.

[6] См.: Кулагин А. В. Поэзия В. С. Высоцкого. Творческая эволюция. М., 1998.

[7] Мы считаем, что по аналогии с персонажами Правдой и Ложью, Кривой и Нелёгкой. Тоску здесь следует писать с прописной.

[8] Шилина О. Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма // Мир Высоцкого. Вып. 1. М., 1997. С. 116.

[9] Курилов Д. Христианские мотивы в авторской песне // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. II. М., 1998. С. 410.

«Я вот всегда говорю, что церковь – та же баня. Только в баню ходишь – моешь тело, а в церковь ходишь – моешь душу» (Константин Кинчев. Указ. соч. С. 234).

[11] Здесь тоже не все однозначно. Что послужило причиной написания Господа и Всевышнего не с прописной буквы? Небрежность, свойственная поэту при работе с черновиками? Привычка, навязанная атеистической системой советского государства? Или же Высоцкий сделал это намеренно? Однозначного ответа не существует. Так же, как и нет ответа на вопрос, какой из двух строк обращенного к М. Влади предсмертного черновика поэт отдал предпочтение: «Я жив тобой и господом храним» или «Я жив 12 лет тобой храним»?

[12] В приведенной строфе целых три (!) реминисценции, важнейшая – перекличка с «И снизу лед...».

[13] Доманский Ю. В. «Тексты смерти» русского рока. Тверь, 2000. С. 33.

[14] Исходя из всего вышеизложенного, автору представляются спорными некоторые положения Т. К. Никольской в работе «Христианская тема в современной рок-поэзии» (Русская рок-поэзия: текст и контекст 3. Тверь, 2000.), например, заключительная фраза следующего тезиса: «Жажда Любви и Добра, а, значит, стремление к Богу были характерны для лучших российских рок-поэтов. Вместе с тем, религиозные мотивы не занимали большого места в их творчестве».