3. Психологический драматизм поэзии В. Высоцкого
По мнению некоторых исследователей, В. Высоцкий «был носителем мощного мужского героического начала, которое до него практически не встречается в русской культуре в таком рафинированном виде».1 Но, как известно, одним из основных параметров мужской ментальности является культ Силы. У Высоцкого этот вопрос вырастает в важнейшую этическую проблему, которую он на разных этапах своего творчества решает по-разному. Наиболее показательной в этом отношении является история его стихотворения «Я не люблю», в одной из ранних редакций которого встречаем такие строки:
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Но, если надо, выстрелю в упор.
И далее:
Я не люблю насилья и бессилья,
а) И потому - распятого Христа.
б) И мне не жаль распятого Христа.
(См.: Высоцкий В. Собр. соч. В 4 т. Т. 4. М., 1997. С. 453)
А в более поздней эти строки несут в себе прямо противоположный смысл:
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
И, соответственно:
Я не люблю насилья и бессилья,
Вот только жаль распятого Христа.
(Там же. С. 143)
В чем же здесь дело? Вероятно, это следствие отказа от эстетических и идеологических штампов, порожденных «тоталитарным атеизмом» («Добро должно быть с кулаками»). Однако это вовсе не означает отрицания поэтом Силы вообще, это лишь отказ от жестокости и насилия (см. Главу II часть 2 настоящей работы. С. 73-94). В поэзии Высоцкого, напротив, утверждается культ Силы, но силы мудрой, подчиненной нравственному закону Добра и Любви.2 Ведь не случайно здесь появляется образ Христа, распятие которого явилось следствием проявления не слабости, но именно силы. А его смирение не есть смирение перед человеческим злом и жестокостью, но перед Божественным Промыслом: «... ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше», - говорит он Пилату. (Ин; 19, 11).3
Развитие темы Бога в творчестве В. Высоцкого имеет много общего с ее эволюцией в творчестве А. С. Пушкина: та же степень кощунства в ранних произведениях (достаточно сравнить, например, «Песню про плотника Иосифа...» (1967) В. Высоцкого и стихотворение А. Пушкина «В. Л. Давыдову» (1820)), - и это при том, что Пушкин получил несомненно более глубокое христианское воспитание, чем поэт, выросший в эпоху атеизма и господства коммунистической идеологии, - и тот же мучительный «поиск высшей справедливости» и глубина познания истины в позднем творчестве:
Я понял это все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, -
Мне выбора, по счастью, не дано.
(2, 174)
Кроме того, «кощунства» Высоцкого, подобно Пушкину, никогда не носили характера ожесточенного богоборчества. «Нельзя утверждать, - отмечается в одном из исследований, - что поэт отрицал Бога в себе, как такового, как Творца и Отца. Он отвергал то, как Бог преподносится людьми».4 Так же как и Пушкин, желая скрыть свои подлинные глубокие чувства, Высоцкий иногда прикрывался личиной показного цинизма, желая скрыть «высокий ум» «под шалости безумной легким покрывалом». Это могло быть, с одной стороны, - проявлением некоторого юродства, типичной черты русского характера, а с другой - следствием трагической борьбы двух сторон его натуры (о чем мы будем подробнее говорить ниже).
Наряду с внутренними противоречиями, в поэзии Высоцкого отразилось осознание несовершенства мира и неприятие установленного миропорядка. Наиболее ярко это проявилось в образах тотального неблагополучия, столь часто встречающихся в произведениях поэта:
Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно,
Вдоль дороги все не так,
А в конце - подавно.
И ни церковь, ни кабак -
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так!
Все не так, ребята...5
(1, 204)
Процесс нравственного становления поэта, его духовное мужание наиболее полно отразились в уже упоминавшемся нами стихотворении «Мой Гамлет» (1973), лирический герой которого - «alter ego» самого поэта - проходит путь от решительного, уверенного в себе «наследного принца крови» до полного сомнений рефлексирующего философа:
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,
.. Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошел на зов, - сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
(2, 65)
Перед нами исповедь человека, осознавшего «фатальную ограниченность индивидуальной воли» и «трагическую неразрешимость противоречий мира».6 Герой Высоцкого не просто увидел, насколько «весь мир заполонили грубые начала» (У. Шекспир), но ощутил его перевернутость, вывернутость наизнанку.7
С этого момента и начинается нравственное перерождение героя, которое выражается в неприятии насилия в любом его проявлении:
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.8
А также - в зародившихся сомнениях и желании уйти от мести. В свете открывшихся ему истин неспособность отказаться от нее воспринимается им как проявление слабости (вероятно, прежде все было наоборот):
В непрочный сплав меня спаяли дни -
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь как все - и, как они,
Я не сумел от мести отказаться.
Иными словами, по мере духовного мужания героя его юношеский максимализм и непримиримость сменяются терпимостью и готовностью к прощению, что в аксиологическом отношении означает шаг от языческо-ветхозаветного «око за око» к евангельскому «прощайте врагам своим». Вообще, по мере творческой эволюции поэта в нем все более обнаруживается тяга к христианскому мирооправданию.9
Конечно, не стоит забывать, что поэт жил в стране, государственной религией которой был атеизм (т. е. «безбожие»). Его мировоззрение формировалось в эпоху господства коммунистической идеологии, имеющей в основе своей антихристианскую направленность. Поэтому в данном случае можно говорить лишь о векторе «его (Высоцкого - О. Ш.) деятельность зрелого периода была максимум того, чего можно было достичь на уровне естественного (языческого, но еще не христианского) человеческого добра».10 Высоцкий постепенно и «может быть, не совсем осознанно... выходит в своем творчестве на идеи христианства»,11 как средоточие истинных и вечных ценностей.
Подобные изменения наблюдаются на всем нравственно-психологическом пространстве поэзии В. Высоцкого. Наиболее показательным здесь, как нам кажется, является мотив мести. Если для героев ранних произведений свести счеты за старые обиды было делом чести, то впоследствии для них становятся более характерными сдержанность и снисходительность. Все чаще вместо заявлений вроде «отомщу тебе тогда без всяких схем» или «Мне до боли, до кома в горле / Надо встретить того попутчика!» можно встретить: «я ведь зла не держу на команду» или «я зла не помню - я опять его возьму».12
Подобно тому, как военная тематика вытеснила в творчестве Высоцкого блатную, мотив мести сменился мотивом памяти. Имеющие одну природу, эти два чувства различаются лишь «знаками»: одно несет в себе разрушительное начало, другое обладает созидательным. В творчестве Высоцкого, целью которого сам поэт считал «человеческое волнение», память (наряду с совестью) предстает как некий очищающий источник, как аккумулятор добра. Чтобы остаться Человеком, нужно сохранить в себе боль памяти, - к такому выводу приходят многие герои произведений Высоцкого:
... Все взято в трубы, перекрыты краны, -
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить - пусть они болят!
(1, 543)
В произведениях о войне этот мотив получает мощное онтологическое звучание: память предстает здесь как некая связующая нить, восстанавливающая целостность поколений:
Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие - как часовые...13
(1, 265)
С мотивом памяти в творчестве Высоцкого оказывается тесно связанным мотив боли, тревоги за все, что происходит вокруг:
... Все части света
Могут лежать на дне,
Все континенты
(1, 160)
Он сопровождается ощущением собственной ответственности и даже вины за творящееся в мире зло: «Парус! Порвали парус! / Каюсь! Каюсь! Каюсь!». А подчас наполняется апокалипсическим содержанием:
Не в леса одета
Бедная планета,
Нет - огнем согрета мать-
Земля!
А когда остынет -
Станет мир пустынней,
Вновь придется начинать с нуля.
(2, 97)
В этом стихотворении («Набат», <1973>) Высоцкий использует пушкинский мотив нашествия чумы как напоминание людям об угрожающей миру опасности самоуничтожения:
Вот в набат забили:
Или праздник, или -
Надвигается, как встарь,
чума!
Предупреждения о надвигающейся катастрофе подкрепляются пониманием ее инфернальной природы («Всех нас зовут зазывалы из пекла - / Выпить на празднике пыли и пепла, / Потанцевать с одноглазым циклопом, / Понаблюдать за всемирным потопом»), ощущением ее реальной близости («Не во сне все это, / Это близко где-то - / Запах тленья, черный дым / и гарь»), а также осознанием необходимости человеческого пробуждения и участия:
Бей же, звонарь, разбуди полусонных,
Предупреди беззаботных влюбленных,
Что хорошо будет в мире сожженном
Лишь мертвецам и еще нерожденным!14
«литературой конца света» последних десятилетий. Но если у Высоцкого этот мотив звучит пока лишь как предупреждение о возможной катастрофе, то в некоторых произведениях современных авторов она выглядит уже абсолютно реальной (деревенская проза), а подчас анализируется как уже свершившийся факт (роман Л. Леонова «Пирамида»).
И уж совсем неожиданным, на первый взгляд, выглядит пожелание поэта, обращенное к друзьям, в стихотворении «Райские яблоки»:
... Схороните путем, да поплачьте, да певчие чтоб...
или:
Мне не надо речей, кумачей и свечей в канделябрах, -
Мне - чтоб свечи в руках, да жена чтобы пала на гроб...15
Но, вероятно, поэт не захотел обнародовать столь сокровенные мысли, ибо в окончательный вариант вошло более нейтральное: «... Мне - чтоб были друзья, да жена - чтобы пала на гроб...». Однако это очень показательно для понимания того внутреннего стремления, движения к общенациональному духовному идеалу, которое наблюдается на протяжении всего творчества Высоцкого и которое наиболее ярко проступило и обозначилось в последние годы жизни поэта.16 «Поэзия Высоцкого, - отмечается в одной из работ, - взятая в своем зрелом виде и обобщенной целостности, <...> несла людям активное жизнеутверждающее личное и гражданское начало...»,17 благодаря которому многие люди «начинали переосмысливать свое бытие в свете вечных человеческих ценностей (личная честность и мужество, цельность и простота, добродушие и поддержка слабого, неприятие зла и т. д.), принятых и хранимых также в сокровищнице христианской нравственности».18
Примечания
«По эту сторону добра и зла» (В. Высоцкий как носитель новой национальной ментальности) // Вагант. Приложение. 1991. № 5. С. 14.
2. Подобное соотношение вызывает в памяти тип воина-христианина (Георгия Победоносца, Илью Муромца, Александра Невского и др.), восходящего к образам Небесного Воинства с его предводителем - Архангелом Михаилом, нередко изображающегося с мечом (или копьем) Истины в руках.
3. Думается, что именно осознание, осмысление этого поэтом и привело к замене «и мне не жаль...» на «вот только жаль...». Фраза же «жаль распятого Христа»обращена не к божественной (по отношению к которой это было бы некорректным), а к человеческой сущности Христа, к которой подобное проявление вполне естественно.
4. Малышев В., Смирнов О. Дорога, ведущая к храму // Вагант. Приложение. 1991. № 5. С. 3.
5. Образность этого стихотворения обнаруживает удивительную (и далеко не случайную) связь с поэзией первой трети XX века, с произведениями А. Блока, М. Волошина, В. Хлебникова. Но наиболее всего она близка есенинской:
Темь и жуть, грустно и обидно.
В поле, что ли? В кабаке?
Ничего не видно.
(«Годы молодые с забубеной славой»)
«антиномическая спаянность церкви и «кружала»», и нередко «они или соседствовали, или взаимозаменяли друг друга в пространстве русского города».(См.: Крылова Н. Кабацкие мотивы в творчестве Высоцкого: генеалогия и мифология. Доклад на междунар. конференции «Владимир Высоцкий и русская культура 1960-1970-х гг.» Москва, 8-12 апр. 1998 г.). Множество примеров подобной контаминации монастырского и кабацкого быта мы находим в исследованиях И. Г. Прыжова «История кабаков в России». М., 1992. С. 69-70, 72; История нищенства, кабачества и кликушества на Руси. М., 1997. С. 165-167. По мнению А. Панченко, подобное взаимопроникновение и взаимозаменяемость кабака и церкви является своеобразной реакцией культуры кризисной эпохи на некий духовный дисбаланс. (См.: Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. С. 20).
«По эту сторону добра и зла»... С. 15.
7. В произведении это подчеркнуто смысловыми парадоксами, образной и лексической оппозицией:
Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденье смерть проглядывает косо.
И не находим нужного вопроса.
По мнению А. Кулагина, «все стихотворение - развернутый оксюморон, суть которого не в самоцельной игре противоположными понятиями, а в ощущении парадоксальной сложности бытия» (Кулагин А. Поэзия В. С. Высоцкого... С. 126).
8. Мотив неприятия охоты как проявления насилия и жестокости встречается и в других произведениях поэта: «Охота на волков» (1968), «Охота на кабанов» (1969), «Конец «Охоты на волков», или Охота с вертолетов» (1978) и др.
9. Подобная точка зрения имеет множество противников. См.: Кудимова М. Ученик отступника: Высоцкий и Есенин // Континент. М., Париж, 1992. № 2 (72). С. 323-341; Симаков А. Словно бог - без штанов... (О поэзии В. Высоцкого в свете православного богопочитания) // По страницам самиздата: Сборник. М., 1990. С. 216-218 и др. К сожалению, в подобных работах заметен ряд подмен, не позволяющий их авторам сделать обстоятельные, зрелые выводы. В отклике на одну из них А. Кулагин справедливо отметил, что ее автор «просто подменяет поэтическое религиозным: в художнике она (М. Кудимова - О. Ш.) хочет видеть чуть ли не церковного пастыря. /.../ Конечно, у поэта в России велик соблазн быть «больше чем поэт». Да только поэзия не терпит, когда ее оценивают не поэтическими мерками, а всякими прочими - религиозными, политическими, философскими...» (См.; Кулагин А. «Отступники» и «недоучки» // Независимая газета. 1993. 5 марта. С. 7).
11. Лосев А., Симагин Р. «Но вера есть, все зиждется на вере...» // Вагант. Приложение. 1991. № 5. С. 9.
12. По мнению одних исследователей, «принимая многие заповеди христианства, Высоцкий отвергает, не принимает одну - смирение» (Лосев А., Симагин Р. «Но вера есть, все зиждется на вере...». С. 11). Другим же в его позиции видится не отказ от смирения, а протест против холопства (Ананичев А. С. Сатира в песнях Владимира Высоцкого./ Доклад на междунар. конференции «Владимир Высоцкий и русская культура 1960-1970-х гг.». 8-12 апр. 1998 г. г. Москва).
13. Звучание этого мотива в творчестве Высоцкого перекликается с древними верованиями о единстве душ живых и умерших. Подобные верования связаны с тем, что «загробный мир понимался как продолжение земного, с привычными живыми условиями жизни, с привычным кругом деятельности». (См.: Чистяков В. А. Представления о дороге в загробный мир в русских похоронных причитаниях XIX-XX вв. // Обряды и обрядовый фольклор. М., 1982. С. 123). Живые и умершие мыслились как члены одного родового коллектива, причем, как отмечает тот же исследователь, между ними «сохраняется тесная связь, умершие выступают как покровители живых».
14. Ср. с текстом Евангелия: «Горе же беременным и питающим сосцами в те дни; ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей» (Лк; 21; 23). «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Мтф; 24; 42).
15. Это звучит совсем в духе есенинского:
... Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, -
За неверие в благодать
Под иконами умирать.
(1923)
16. Интерес Высоцкого к истории и философии христианства подтверждается и при знакомстве с библиотекой поэта: об этом свидетельствует наличие в ней таких книг, как Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. (М.: Изд-во моск. патриархии, 1968), различные издания Нового Завета (Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа. М.: изд-во моск. патриархии, 1976; Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа: В рус. пер. С параллельн. местами. [Б. м.]: Print. In Sweden by Evange-liipress, 1966), сокращенный молитвословъ. (Почаевъ: Тип. Почаев. Лавры, 1894), Православный церковный календарь. 1977. (М.: Изд-во моск. патриархии, 1976) и др. См.: Список книг из библиотеки В. С. Высоцкого // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. 1. С. 456-476.
17. Ходанов М., свящ. Я не люблю, когда наполовину... // Лит. Россия. 1998. № 6 (6 февр.). С. 12.
18. Там же. № 7 (13 февр.). С. 13.