Шилина О. Ю.: В свете оппозиции Закона и Благодати

В СВЕТЕ ОППОЗИЦИИ ЗАКОНА И БЛАГОДАТИ

К постановке проблемы *

В литературе о Высоцком неоднократно отмечалась полифоничность его поэзии: нередко в его произведениях две взаимоисключающие точки зрения рассматриваются как равноправные. В то же время эта особенность не только не размывает нравственной позиции поэта, но и усиливает её восприятие читателем. По мнению Вл. И. Новикова, в данном случае мы имеем пример мышления антиномического, которое «закономерно сочетается с категорическим нравственным императивом, то есть внутренним повелением личности» [45]. Н. М. Рудник считает, что это не что иное, как отражение «диалектики отношений материального и духовного» [46]. По нашему мнению, эта полифония поэтического мира Высоцкого — одна из форм достижения гармонии в отношениях с миром, своеобразная попытка преобразования хаоса в космос, ибо, как известно, за антиномиями скрывается «реальная гармоническая система противоположностей», которая, в свою очередь, помогает открыть «реальную систему бытия, как гармонию разных и противоположных смыслов и значений, ибо конкретная реальность не однозначна, но многосмысленна и многозначительна» [47]. Подобная полифония и «равноправие» голосов автора и героев имеют глубинные корни, восходящие к традиционной русской духовности. Так, например, аналогичное качество отмечено в творчестве Ф. М. Достоевского М. М. Бахтиным и определено им как «полифонический тип художественного мышления». Вяч. Иванов, ещё раньше обративший внимание на эту особенность, характеризует такой тип художественного мышления как «проникновение в чужое я <...> переживание чужого я как самобытного, беспредельного и полновластного мира» [48]. В свою очередь, это проникновение, по его мнению, есть такое состояние субъекта, «при котором возможным становится воспринимать чужое я не как объект, а как другой субъект <...> Символ такого проникновения заключается в абсолютном утверждении всею волею и всем разумением чужого бытия: “Ты еси”» [49].

Что же касается художественного мышления Высоцкого, то, по нашему мнению, корни его полифоничности и антиномичности нужно искать не в философии, скажем, Декарта или Канта, а в особенностях национального менталитета, основанного на . Противопоставление Закона и Благодати как закона и любви, закона и Царства Божия «закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» (Ин. 1: 16, 17). Эта оппозиция, заявленная ещё апостолом Павлом в Послании к Римлянам и последовательно проведённая митрополитом Иларионом в его «Слове о Законе и Благодати», оказывается настолько универсальной для русской ментальности, что проходит через «всю тысячелетнюю историю русской словесности, а, возможно, и в значительной степени определяет духовное своеобразие русской культуры в целом» [50]. Универсальной она оказывается и для творчества Высоцкого, продолжающего и развивающего традиции русской классической литературы. Благодаря этой оппозиции раскрываются и объясняются многие особенности его творчества. Остановимся на некоторых из них.

1. Бинарные оппозиции

Впервые существование бинарных оппозиций типа право — лево, верх — низ, — восток и других отмечено А. В. Скобелевым и С. М. Шауловым в известной монографии «Владимир Высоцкий: мир и слово»: «Поэзия же Высоцкого буквально пронизана бинарными оппозициями самого разнообразного характера совершенно в духе архаической мифопоэтики. При этом можно предположить, что сами оппозиции представляют собой закономерную и упорядоченную группу признаков, казавшихся поэту значимыми, существенными для описания и представления мира, человека в нём» [51]. Действительно, существование подобных оппозиций характерно для русского национального типа сознания в целом, которое формировалось под влиянием бинарной системы ценностей (рай — ад) в отличие от тернарной системы католицизма (предполагающей существование Чистилища) [52]. Эта особенность отразилась в русском фольклоре (в частности, в сказочных антитезах и параллелизмах типа направо пойдёшь — налево пойдёшь не на жизнь, а на смерть и т. д.). В свою очередь, эти оппозиции восходят к евангельскому повествованию о Страшном суде, где противопоставление одесную — ошуюю, как известно, означает «праведников» и «грешников» и соотносится как жизнь и мука вечная, как свет и тьма, как жизнь и смерть«Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: “приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира...” <...> Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: “идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его...” <...> И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную». (Мтф. 25: 31–34, 41, 46).

Аналогичная оппозиция, не допускающая третьего, «промежуточного» варианта, встречается и в древнерусском переводе апокрифа «Хождение Богородицы по мукам». Так, архангел Михаил, обращаясь к Богородице, говорит: «Куды хощеши, благодатная, да изыдемь на востокъ или на западъ, или в раи, на десно или на лево, идеже суть великие муки?» [53] Мы видим, что и в данном случае восток и запад соотносятся между собой как правое и левоерай и ад, как свет и тьма, как вечные муки и вечное . При этом грешники, находящиеся во тьме, восклицают: «... отъ века несмь света видели, да не можемъ зрети горе». Здесь заметим в скобках, что эти грешники удивительным образом напоминают нам жителей дома из одноимённой баллады Высоцкого, которые на вопрос пришельца «Али жить у вас разучилися?» обречённо отвечают: «... мы всегда так живём!», а на его просьбу указать ему «край, где светло от лампад» и «место, какое искал», признаются:

«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах

Испокону мы —
В зле да шёпоте,
Под иконами
В чёрной копоти» /1; 376/ [54].

верх — низ:

Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу /2; 50/.

На это уже обращалось внимание в литературе о Высоцком. Так, по мнению А. В. Скобелева и С. М. Шаулова, «ценностное противопоставление <...> освящённого верха и греховного низа вполне соответствует классической традиции, восходящей к народным мифопоэтическим представлениям». В то же время, как справедливо отмечается этими исследователями, «разработка оппозиции “верх — низ” в лирике Высоцкого носит отчётливо новаторский характер». По их мнению, для него оказывается важным не столько самое противопоставление этих полюсов, сколько «равноудаленное противостояние того и другого — середине с её повседневной обыденностью» [55]. И действительно, ведь при отсутствии промежуточной стадии резко сближаются «противоположные сакральные сферы», и тогда уже самый переход из области греха в область святости (и обратно) становится не просто возможным — но возможным мгновенно [56]. Несомненно, что в основе подобного противопоставления лежит именно оппозиция Закона и Благодати, которая постепенно вырастает в антиномию «двух великих систем ценностей» [57], по выражению Б. П. Вышеславцева, убеждённого в трагической несовместимости этих систем. По его мнению, «несовместимость закона и благодати совсем не есть только теоретическая антиномия <...> это жизненный трагизм, развёртывающийся в истории и, быть может, повторяющийся в жизни каждого из нас» [58]. Возможно, именно таким образом (то есть в форме бинарных оппозиций) в поэзии В. Высоцкого и отразился этот трагизм «каждого из нас». Наиболее показательна в этом отношении оппозиция — суша. Она проходит через всё творчество поэта, постепенно наполняясь онтологическим содержанием. Так, например, в «морском» цикле она сводится к противостоянию морской сплочённости и разобщённости людей на земле: «Я пожалел, что обречён шагать // По суше, — значит, мне не ждать подмоги...» /1; 227/. А в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну...» она развёрнута буквально на всех уровнях: и на лексическом («Зачем иду на глубину — // Чем плохо было мне на суше?») [59], и на онтологическом (вода предстаёт как некое «духовное первоначало», первородство: «Зачем простились мы с водой, // Предпочитая влаге — сушу?»). И наконец, — на аксиологическом: в столкновении двух разнящихся миров противостоят две системы ценностей, их породившие: вода — место, где царят добро, понимание, справедливость:

Там нет врагов, там все мы — люди,
Там каждый, кто вооружён, —

И суша, где господствуют зло, жестокость, насилие:

Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных,
И предавать, и распинать,

2. Философия свободы

Оппозиция Закона и Благодати лежит также в основе философии свободы Высоцкого. Хотя, конечно же, Высоцкий, как и другие поэты (А. С. Пушкин, например) никакой философии не создавал — он давал нам не свободы, а поэзию свободы. Но поэзия, как известно, «есть Бог в святых мечтах земли» (В. А. Жуковский); она заключает в себе мудрость, и именно эту мудрость «в красивых одеждах» поэзии мы и воспринимаем как некую философию:

Нет свободных падений с высот, но зато —

В чём же состоит она у Высоцкого? Во-первых, свобода для него (как и для Пушкина) — это прежде всего воля («На свете счастья нет, // но есть покой и воля...»), лишение которой воспринимается как трагедия:

Загубили душу мне, отобрали волю, —
А теперь порвали серебряные струны... /1; 25/

«Он сделал то, чего до него не делал никто, — синтез абсолютно бесшабашной русской души с трезвым мышлением гениального философа» [60]. И действительно, творчество поэта, на первый взгляд, абсолютно стихийное, не подчиняющееся никаким законам разума, на деле оказывается сочетанием сознания и бессознательного, аполлонического и дионисийского начал, гармонии и диссонанса, священного безумия и святой мудрости.

Во-вторых, Высоцкий, как и Пушкин, был убеждён, что стихийность природных сил и страстей не является сама по себе злом. Напротив, она есть необходимое условие творчества, ибо космос творится из хаоса, и это одинаково верно как для абсолютного Божественного творчества, так и для человеческих «искусств» (Б. Вышеславцев). Более того, поэзия вообще (и Высоцкого — в частности) вырастает из самых жизненных глубин, из стихий и страстей («Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» — А. Ахматова), но под воздействием творческой свободы, в движении от глубин к высотам (у Высоцкого — через образы моря и гор) происходит преобразование хаоса в космос, ибо именно «из противоборствующих природных сил создаётся гармония космоса» [61]. Подобно Пушкину, Высоцкий никогда не смешивает добра и зла, не отделяет себя от других и уж тем более — не противопоставляет себя им. Напротив, он предельно точен, конкретен, правдив и полон осознания своего несовершенства:

Во мне живёт мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками /2; 139/.

Или:

И вся история моя —

И, наконец, в-третьих, для Высоцкого (и в этом, пожалуй, одно из его главных отличий от Пушкина) достижение высшей свободы происходит через осознание своей «принадлежности к дружеской человеческой общности», «воплощение этой принадлежности в поступке ради ближних» [62] и воссоединение с ними:

К лесу — там хоть немногих из вас сберегу!
— труднее убить на бегу!
Уносите же ноги, спасайте щенков!
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков /1; 466/.

Именно поэтому достижение высшей свободы в поэтическом мире Высоцкого предстаёт не как единичный, индивидуальный акт, но как необходимое условие человеческого единения, и в этом единстве — обретение свободы полной, всеобщей, которая восходит к понятию [63].

3. Тоталитарность и соборность

Нами уже неоднократно отмечалось, что творчество Высоцкого с его синкретичностью и объединяющим началом явилось своеобразной реакцией на потребность людей в духовной общности. Мнимому — коллективному — единству, искусственно насаждаемому тоталитарной системой, Высоцкий противопоставил единение истинное, естественно и свободно порождаемое осознанием каждого индивида своей принадлежности к единой человеческой общности, отдалённо напомнившее то характерное для русского национального типа сознания (но, к сожалению, забытое) понятие соборности, определяемое А. Хомяковым как «единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви» [64].

В то же время нельзя забывать, что тоталитарность и соборность охватывают всё пространство русской культуры. Они едины, подобно двум полюсам одной антиномии. Объединяет их то, что и та и другая восходят к надличностному началу, а отличие их заключается в том, что тоталитарное начало, по природе своей механистическое, исключает присутствие живой человеческой души (человек — «винтик»). Человеческая жизнь доведена до автоматизма. Ценность отдельной личности в нём размыта, а сам человек — не цель, а лишь средство для достижения абстрактных целей. Именно этого и не принимает Высоцкий, и именно в этом, как нами неоднократно отмечалось, заключена разгадка его оппозиционности [65]. Исследователями творчества поэта неоднократно затрагивался вопрос о двоемирии Высоцкого [66]. Ими справедливо отмечено, что мир реальный и мир идеальный находятся у него в противоречии, но не как у классических романтиков: Высоцкий не отдаёт предпочтения «нереальным временны». В основе этого противоречия лежит «чувство неудовлетворенности наличным бытием» [67], а также неприятие существующей системы нравственных ценностей. Причины неблагополучия бытия видятся поэту не только и не столько во внешних обстоятельствах — политических, экономических, социальных, сколько во внутренних проблемах — нравственно-психологического характера. Мир расколот, но не в принципе, а лишь в нашем сознании. Следовательно, пути и возможности воссоединения с окружающим миром — внутри каждого из нас. Такова позиция Высоцкого.

Высоцкого, как и его великих предшественников (Ф. Достоевского, А. Платонова), отличает интерес не только к внутреннему миру человека, но также к существованию, гибели и сохранению живых человеческих единств [68]. Чем же для Высоцкого определяется живое единство мёртвой целостности (тоталитарного коллективизма)? Прежде всего, это, конечно же, память, ибо сохранение памяти означает сохранение самой жизни, а забвение несёт на себе отпечаток смерти [69]. Наверное, поэтому в творчестве Высоцкого, целью которого он сам считал «человеческое волнение», память наравне с совестью предстаёт как некий очищающий источник, как аккумулятор добра в человеке: «... надо, надо сыпать соль на раны:  // Чтоб лучше помнить — пусть они болят» /1; 448/ [70].

И наконец, — свобода, органичность, любовь. Именно эта триада, по нашему мнению, представляет собой тот идеал живого человеческого единства

Таким образом, на примере некоторых особенностей (бинарных оппозиций, философии свободы и противопоставления и соборности) мы попытались рассмотреть, как в творчестве В. Высоцкого проявляется противостояние двух систем ценностей, восходящих к традиционной для русского национального типа сознания оппозиции Закона и Благодати.

Примечания

* В связи с тем, что затрагиваемая проблема исследователями творчества В. Высоцкого прежде не рассматривалась, мы не ставим задачи её всестороннего и полного раскрытия в настоящей работе, а попытаемся лишь пунктиром обозначить некоторые её направления, каждое из которых нуждается в более обстоятельной проработке.

Новиков Вл. И. В Союзе писателей не состоял...: Писатель Владимир Высоцкий. М., 1991. С. 112.

[46] Рудник Н. М.

[47] Вышеславцев Б. П. Этика преображённого Эроса: Проблемы Закона и Благодати. М., 1994. С. 177.

[48] Борозды и Межи. М., 1916. С. 36.

[49] Там же. С. 34. Здесь и далее в цитатах курсив наш. — О. Ш.

[50] Есаулов И. А.

[51] Скобелев А. В., Шаулов С. М. Владимир Высоцкий: мир и слово. Воронеж, 1991. С. 122.

[52] Надо заметить, что эта особенность, не будучи ни национальной, ни конфессиональной принадлежностью, являет собой мировоззренческую субстанцию, обозначенную ещё в евангельских текстах: «Но да будет слово ваше: “да, да”, “нет, нет”; а что сверх этого, то от лукавого» (Мтф. 5: 37).

–182.

[54] Тексты произведений В. Высоцкого цит. по изд.: Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. Екатеринбург, 1997; с указанием тома и страницы в скобках.

[55] Все цитаты: Указ. соч. С. 76.

[56] Примером тому может служить евангельский сюжет о «разбойнике благоразумном», который всю жизнь убивал и грабил по дорогам; будучи же на кресте, уверовал, раскаялся и по одному только слову «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое» был прощён, и первым вошёл в Царство Небесное.

[57] И действительно, уже в евангельских текстах Закон и Благодать предстают как две системы ценностей — старая и новая, при этом последняя ни в коей мере не отменяет первую: «Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков; не нарушить пришёл Я, но исполнить» (Мтф. 5: 17). Более того, Благодатью Закон дополняется, одухотворяется, обогащаясь новым содержанием. Характерно, что вся Нагорная проповедь построена на антитезах — «Вы слышали, что сказано древним...» — «А Я говорю вам...»: «Вы слышали, что сказано: “люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего”. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мтф. 5: 43–44). Как видно из одного только этого примера, новая система ценностей устанавливает планку нравственных требований ещё выше, чем старая. В то же время, следование ей не есть «иго» или «бремя», приказ или устрашение — напротив, оно есть «радость», «блаженство», «спасение», «высшая красота» или — благодатьЗакон — то, чему необходимо подчиняться, чему человек вынужден следовать либо по традиции, либо из страха, становясь его рабом. Благодать же освобождает человека от «проклятия закона», возвращая ему утраченное сыновство. Из трёх видов смирения — раба (из страха), (из желания получить награду) и сына (из желания быть достойным своего Отца) — акцент делается именно на последнем. В Послании апостола Павла чётко проводится разграничение: Законом оправдываются — Благодатью .

[58] Вышеславцев Б. П. Указ. соч. С. 28–29.

[59] Более подробно мы останавливались на этом в нашей работе «Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма» (Мир Высоцкого. Вып. I. М., 1997. С. 110–112).

 Шемякин М. О Володе // Вагант. 1992. № 4. С. 6.

[61] Вышеславцев Б. П.

[62] Скобелев А. В., Шаулов С. М. Указ. соч. С. 116.

[63] Достижение свободы в поэтическом мире В. Высоцкого — всегда шаг в сторону Благодати: герой известного произведения «Охота на волков», дерзнувший восстать против вечного «проклятия закона» («нельзя за флажки»), преодолевает-таки родовой запрет, традиционно считающийся ненарушимым. В основе этого поступка лежит не только спасительный («жажда жизни сильней»), но и побудительный мотив: своим поступком открыть путь к спасению других. (Подробнее об этом см.: Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма. С. 104).

[64] Хомяков А. С. Полное собр. соч. Т. 2. Прага, 1867. С. 101.

Шилина О. Ю. Нравственно-психологический портрет эпохи в творчестве В. Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. II. М., 1998. С. 63–65; Поэзия Владимира Высоцкого: Нравств. -психол. аспект. Автореф. дисс... канд. филол. наук. СПб., 1998. С. 7–9; Человек в поэтическом мире В. Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 2. М., 1999. С. 38–40.

[66] См.: Скобелев А. В., Шаулов С. М. –81; Свиридов С. В. На сгибе бытия: К вопр. о двоемирии В. Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. II. С. 107–121.

[67] Свиридов С. В. –121.

[68] Подробнее об этом см.: Шилина О. Ю. Человек в поэтическом мире В. Высоцкого. С. 37–49.

[69] Характерно, что одной из «примет» тоталитарного государства является искажение, деформация памяти («значит, память моя однобока»), вплоть до полного её лишения: «И обязательные жертвоприношенья, // Отцами нашими воспетые не раз, // Печать поставили на наше поколенье — // Лишили разума и памяти и глаз» /2; 144/. Один из современников В. Высоцкого писатель Ф. Абрамов так отозвался на это: «Только знакомясь со святыми местами <...> понимаешь, каким опустошающим смерчем пронеслась по нашей стране революция. О татарщине с ужасом вспоминают и сейчас. Но что написано у нас о революции? И вот ещё: меч культурной революции был в первую очередь обращён против памятников, увековечивающих патриотизм русского народа. Бородинский мемориал, Спас в Москве, Василий Блаженный — тоже под угрозой взрыва был. Демонстрации мешал. Правили люди, которым глубоко чужда была русская культура, русская история...» ( Собрание соч.: В 6 т. Т. 6. СПб., 1995. С. 149).

[70] Синонимичность этих понятий в лирике Высоцкого отмечена также В. К. Рыбальченко в её работе «Мотив памяти в лирике В. Высоцкого» (Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 1. М., 1999. С. 157). Характерно, что этот мотив трансформировался в творчестве Высоцкого из мотива мести: имеющие одну природу, эти два чувства различаются лишь «знаками»: одно несёт в себе разрушительное начало, другое обладает созидательным. В произведениях о войне этот мотив получает мощное онтологическое звучание: память предстаёт здесь как некая связующая нить, восстанавливающая целостность поколений: «Наши мёртвые нас не оставят в беде, // Наши павшие — как часовые...» /1; 213/. Звучание этого мотива в творчестве Высоцкого оказывается в русле традиций русской литературы и фольклора, которые, в свою очередь, восходят к древним верованиям о единстве душ живых и умерших.

Раздел сайта: