УДК 882
©Г. А. Шпилевая
(Воронеж)
О структурообразующей роли гротеска
в повести В. С. Высоцкого
«Жизнь без сна (дельфины и психи)» (1968)
Гротесковый принцип создания повествования проявляется в этом произведении на всех уровнях: сюжетно-композиционном, языковом, в системе образов и образных деталей, в интертекстуальных отношениях.
Словосочетание «Жизнь без сна», предполагавшееся В. Высоцким в качестве заглавия, сразу же отсылает нас к кальдероновскому «Жизнь есть сон», на что указывает во второй половине повести сам автор: «У Кальдерона — “Жизнь есть сон”. Там про то, как одного принца разбудили, а ему так все показалось мерзко, что он решил — это сон, а жизнь-то была во сне. Потому что не может быть жизнь цепью гнусностей и лжи» /368/ [65]. Вторая часть заглавия («Дельфины и психи»), возникшая в ходе перепечатки рукописи Е. В. Щербиновской [66], очень точно передает суть сюжетно-композиционного строения текста, состоящего из двух относительно автономных линий — дельфинов и психов [67]. Существует научная гипотеза об отсутствии состояния сна у дельфинов. Что касается психов, то герой-рассказчик предлагает вниманию читателя следующую картину мира: «Нет, вы представляете себе эту жизнь: все не спят, все только буйствуют или думают. Гениально!... Никто не спит, и никто не работает. Все лежат в психиатрической... И всем делают уколы, от которых развивается информация, т<о> е<сть> димпотенция конечно. И все — импотенты. И дети не родятся, и наступает конец света. Планета вымирает» /368/. Автор предлагает оригинальную модель жизни, в связи с чем вспоминается учение З. Фрейда о проекции сновидений на реальность, а также мысль Л. Толстого (см. работу «О безумии», 1910), о том, что «и в снах и в безумии отсутствует нравственное усилие» [68].
Высоцкий, прибегая к абсурду и гротеску, говорит о том, что попытки грубого внедрения медицины или политики в жизнь живых существ (отсюда — вживление электродов в мозг людей и дельфинов, упоминание об инсулиновых инъекциях) приводят к гуманитарной катастрофе.
Отсутствие сна для человека — пытка или болезнь, сон для дельфина — смерть. Нарушение биологических и нравственных норм становится причиной для появления следующей жутковатой гротесковой картины мира: «Бродят какие-то тихие существа. Некоторые из них иногда что-то выкрикнут или забьются в истерике. К ним все время подплывают дельфины, и они гладят их по спинам, или дельфины гладят их. И существа позволяют дельфинам залезать им на спину и щекотать себя под мышками, и даже улыбаются» /175/.
Сюжетно-композиционная система рассматриваемой нами повести, как уже отмечалось в высоцковедении, подчеркнуто демонстрирует свою эклектичность, так как текст состоит «из двух относительно автономных линий — “дельфинов” и “психов”» [69]. Очевидно, что Высоцкий в данном случае идет за своими великими предшественниками — М. А. Булгаковым или Э. Т. А. Гофманом, знаменитые романы которых («Мастер и Маргарита» и «Житейские воззрения кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах») также состоят из чередующихся фрагментов — «относительно автономных». На самом деле и Гофман, и Булгаков, и Высоцкий, соединяя как будто бы несоединимое (поэтологический закон гротеска), показывают взаимопроникновение и тесную связь всех временных и пространственных данностей, когда-либо существовавших, ибо их объединяют общие нравственные и биологические проблемы.
Напомним, что в трех указанных произведениях с помощью приема гротеска, в частности, использования мотива «животное вместо человека», создаются некоторые образы-персонажи: говорящие и пишущие коты, бунтующие дельфины и пр. Общей является и тема безумия (о чем пойдет речь ниже), так как в романах и в повести действуют душевнобольные музыканты, поэты, и пр.
Итак, причудливая композиция повести подтверждает, что Высоцкий-прозаик «тяготеет к эксперименту» [70], а структура произведения этого художника, по словам высоцковеда И. Захариевой, соответствующим образом «организует поэтологическую разработку темы» [71].
«самыми различными фактами из древней и новейшей истории человечества, политики, искусства, литературы». И этот «безумный мир» (виртуозно созданный художником) «гротесково отражается в сознании остроумного и эрудированного рассказчика, преломляется через него» [72].
Обилие цитат и реминисценций в небольшом тексте не может не создать гротесковый эффект — сочетание несочетаемых до сих пор образов. Вследствие этого возникает своеобразный аналог детской игры «Дорисуй дальше» — с последовательным загибанием части листа. У Высоцкого Далила не только «блудила с Самсоном», но и... убила Дездемону! Корнель соединен с Расином, и оба они названы «профессорами».
Автор искаженно цитирует Маяковского, и в этот же фрагмент текста непостижимым образом попадают Вальтер Скотт и Дарвин: «Пишу латынью, потому — английского не знаю, да и не стремился никогда, ведь не на нем разговаривал Ленин, а только Вальтер Скотт и Дарвин, а он был за обезьян» /355/. Примерно так же сочетаются Ив Монтан и Брижит Бардо — «кто-то средняя» /355/.
Следующий абзац содержит цитату из известной песни Б. Окуджавы: «Последний троллейбус, по улицам мчи!». Любопытно, что эту отсылку к тексту песни предваряет сообщение о «моложавом идиоте», посвященном в тайны расписания движения трамваев. Заканчивается этот фрагмент восклицанием: «Эх, все-таки замечательная эта штука — жизнь!». Все это характеризует отношение Высоцкого к общему пафосу произведений Окуджавы.
Не остался без внимания и «Буревестник революции» — М. Горький. Знаменитое «безумству храбрых поем мы песню» автор повести остроумно сокращает: «Безумству поем мы песню». Высоцкий даже уточняет, какую именно песню можно спеть безумству. Это несколько измененный припев шлягера, исполненного Эдитой Пьехой (автор слов — М. Танич): «Ничего не знаю, // Ничего не вижу, // Ничего никому не скажу — ча-ча-ча...».
«душевнобольных» героев и странных авторов, соединив романтическую концепцию богоизбранности художника-безумца с «политизацией» психиатрии в Стране Советов.
Прежде всего, следует вспомнить о гоголевских «Записках сумасшедшего», безусловно, повлиявших на поэтику и проблематику повести. У Гоголя Высоцкий мог позаимствовать прием очеловечивания животных, но в отличие от Гоголя, показывающего «страдания носителя безумного сознания», Высоцкий, «прежде всего, демонстрирует безумство и страдание внешнего мира, наполненного жестокостью, абсурдом и ложью» [73].
Цитируется высказывание одного из самых знаменитых мнимых сумасшедших — Гамлета (« — вот в чем вопрос»). Эту фразу исследователь А. В. Скобелев назвал макаронической, так как она двуязычна, «что соответствует общей гротесковости и “интернациональной” теме произведения» [74]. Характерология сумасшедших от литературы пополняется отечественными безумцами, например, Чацким. Герой Высоцкого, помня печальную историю главного персонажа «Горя от ума», старается поменьше говорить: «В десять отбой — и не положено разговаривать. Кем не положено? Неизвестно. Такой закон, и персонал на страже. Как заговорил — так вон из Москвы, сюда я больше не ездок. А кому охота после отбоя вон из Москвы! Это в такую-то слякоть, в больничной одежде! Вот и не разговаривают» /362/.
На первой же странице повести Высоцкий, на наш взгляд, приводит историю с душевнобольным Батюшковым. Эта ситуация отражена в стихотворении О. Мандельштама «Нет, не луна, а светлый циферблат...»: «И Батюшкова мне противна спесь: // Который час, его спросили здесь, // А он ответил любопытным: вечность!» [75].
У Высоцкого данная модель предстает в комически сниженном варианте: «На прогулку я не пойду — там психи гуляют и пристают с вопросами. Один спросил вчера... Вы, говорит, — не знаете, сколько время? — Не знаю — говорю, — и вам не советую, потому что время — деньги, и время — пространство. А вы, — говорю, — паразит. И живете небось по Гринвичу!» /353/.
Надо отметить, что Высоцкий-прозаик очень вольно обращается с категориями и время как в данном фрагменте, так и во всем произведении. Все времена собраны воедино (и благодаря гротеску), историческое настоящее только угадывается, преобладают лирические условные время и пространство — таковы законы «прозы поэта» [76].
Довершает прорыв в пространственно-временную Вечность и Бесконечность аллюзия на очень «странного» [77] (по словам Ю. П. Анненкова) «председателя Земного Шара» — В. Хлебникова: герой Высоцкого в определенный момент раздваивается, что становится причиной диалога: «А вы знаете? Я ведь начальник Галактики. Это очень, очень много. А вы, ну что вы? — А я начальник Вселенной» /357/.
«ихтиолог-лингвист» очень напоминает не только персонажей научо-фантастической литературы, но и Андрея Ефимыча Рагина, доктора из чеховской «Палаты № 6». Профессор, по мнению дельфинов, плохо защищал их от нападок грубого служителя океанариума, и после бунта животных произошло следующее: «Кто-то подал еще более разумную идею, что профессор сам безумен. На том и порешили и упрятали самого великого профессора ихтиолога-лингвиста в психиатрическую лечебницу» /373/.
Исследователь творчества Высоцкого Н. А. Крымова, рассматривая «Роман о девочках», отметила, что этот писатель «воспринимает жизнь в целом, безо всяких перегородок, в своеобразной ее дисгармонической гармонии» [78]. Мы бы продолжили эту мысль и добавили, что Высоцкий впитывал образы мировой литературы, воспринимал их как огромный неделимый поток, наделенный «дисгармонической гармонией».
Однако Высоцкий в своей повести проявил себя не только как книгочей — знаток чужих текстов и виртуозный мастер гротесковых перевертышей. Писатель сам создал ряд оригинальных образов, которые являются отражением и подтверждением того, что общество воспринимает гротесковые уродливые формы жизни как норму.
«психиатрических» фрагментов рассказчик сообщает, что питекантропы ушли в горы и спрессовались с ними. Есть и более сложные гротесковые образы, например, говорящий и передвигающийся, как человек, дельфин: «В кабинет профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошел немолодой уже дельфин. Сел напротив, заложил ногу за ногу, а так как закладывать было нечего, то он сделал вид, что заложил. И произнес: — Ну-с?» /154/. Этот дельфин напоминает фольклорную русалку, только та живет в воде и представляет собой гибрид женщины и рыбы, а первый вышел на сушу и является синтезом мужчины и обитателя морей.
Настораживает упоминание о том, что Рауль Кастро охотился в Беловежской пуще на «привязанных зубров и привязанных фазанов» /365/. Этот «исторический анекдот» является отражением отношения народа к представителям высших эшелонов власти [79]. Как видно, гротеск (столь разнообразно представленный в повести) в вышеописанном случае (охота на привязанных животных и птиц) является средством создания политической сатиры. А это подтверждает наши догадки о том, что больница для душевнобольных, океанариум и тоталитарное государство — идентичные общественные данности.
Исследователь Н. А. Крымова писала, что тему «Романа о девочках» Высоцкий «ощущал как тему гражданственную» [80]. Это же можно сказать и о теме рассматриваемой повести, ведь неслучайно на ее страницах мы читаем следующую (комически искаженную) цитату из гоголевских «Мертвых душ»: «Русь! Куда ж прешь-то! Дай ответ. Неважно, говорят, авось вынесет, и вынесло и пронесло, и несет до сих пор, и неизвестно, сколько еще нести будет» /369/. Заметим, что многозначность используемых глаголов нести и проносить в этом контексте порождает эффект, едва ли не гротесковый (соединение «спасательного» и физиологического).
[65] Высоцкий В. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 368. Здесь и далее ссылки на это издание даются в тексте статьи, в косых скобках, с указанием страниц.
[66] См. подробнее: Тырин Ю. Л. // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. Вып. III. Т. 2. М., 2001. С. 134.
[67] Скобелев А. В. «Много неясного в странной стране...». Ярославль, 2007. С. 140.
[68] См. подробнее: Там же. С. 146.
[69] Скобелев А. В.
[70] Кулагин А. В. Высоцкий и другие. М., 2002. С. 38.
[71] Захариева И. Хронотоп в поэзии Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. V. М., 2001. С. 134.
[72] Указ. соч. С. 145.
[73] Скобелев А. В. Указ. соч. С. 145.
[74] Там же. С. 152.
[75] Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 79.
[76] См. подробнее о «прозе поэта»: Орлицкий Ю. Б. Стих и проза в русской литературе: очерки истории и теории. Воронеж, 1991. С. 35–55.
«по сравнению с другими поэтами странен, неотразим и патологически молчалив». См об этом: Анненков Ю. П. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. М., 2005. С. 145.
[78] Крымова Н. А. Имена: Высоцкий. Ненаписанная книга. М., 2008. С. 196.
зашили в шкуру зайца... кота! Это странное существо при первых выстрелах с криком «Мяу!» залезло на дерево. У одного из политических деятелей, якобы, случился инфаркт.
[80] Крымова Н. А. Указ соч. С. 195.