КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В ВОРОНЕЖЕ
Как ни странно, филологи долго молчали о поэте Высоцком, а если говорили, то чаще всего у нас получались достаточно общие фразы, имеющие большее отношение к публицистике, нежели к литературоведению. И дело тут, наверное, не только в уровне нашего профессионализма, – мы не привыкли серьезно анализировать слово звучащее, не умели (или не хотели, не решались) опираться на тексты, опубликованные в изданиях почти случайных, работать с произведениями, не прошедшими должной текстологической подготовки. Хотя, – удивительное дело! – почти все песни Высоцкого филологи (как часть всего героического советского народа) знали наизусть.
Этим «наизусть» мы и пользовались в кухонных разговорах, в ходе которых в конце концов выяснилось: почти у каждого есть что сказать о Высоцком. Тем более, что поэзия эта оказывалась вполне вписываемой в круг научных интересов разных людей, занимавшихся различными проблемами литературоведения. Или – наоборот – поэзия Высоцкого легко вписывала в себя эти разнообразные научные интересы. Так что теоретически, как мне кажется, любая географическая точка СССР, где бы трудилось несколько десятков филологов, к середине 80-х годов была готова к более или менее серьезному, профессиональному разговору об этом удивительном до странности и таком любимом явлении искусства.
Конечно, Высоцкий тогда же очень остро воспринимался как явление самой нашей жизни во многих ее гранях; с началом «перестройки» на смену скандальному, но идеологически выверенному вертухайству «наших современников» пришел не менее скандальный поток бытовых воспоминаний. И то, и другое мешало восприятию главного – Поэзии Высоцкого, не думать над которой было противоестественно. Дефицит научного осознания творчества Высоцкого ощущался повсеместно, и нам казалось, что нужно сделать первый шаг, переступить какой-то порог, подняться на одну ступеньку, – тогда приблизимся к настоящему Высоцкому, Высоцкому-поэту, к его искусству Слова.
достаточно лишь получить разрешение и решить ряд организационных вопросов. А так как тогдашние власти стали примерять маску «человеческого лица» и с имени Высоцкого, с его творчества табу было снято, то стало ясно, что провести официальную научную конференцию по творчеству Высоцкого нам разрешат, – по крайней мере на уровне филологического факультета Воронежского имени Ленинского комсомола ордена Ленина государственного университета.
6 июля 1987 года мы подали заявку на проведение такой конференции, назвав ее на всякий случай «Филологическими чтениями», от имени достаточно странного, созданного только для отчетности в социалистическом соревновании, образования – «Совета молодых ученых». Полное именование, однако, было (с оглядкой на Гете) таким: «Поэзия и правда Владимира Высоцкого. К 50-летию со дня рождения». Декан факультета, Т. А. Никонова, нас полностью поддержала. 15 июля мы выслали несколько писем в Москву и в Ленинград с сообщением о готовящейся акции и с просьбой-приглашением принять в ней участие. Н. А. Крымова, к сожалению, нам не ответила, зато очень скоро и очень по-доброму откликнулись Ю. А. Андреев и А. Е. Крылов, не только выразившие желание участвовать в Чтениях, но и порекомендовавшие пригласить нескольких докладчиков, что, конечно, придало готовящейся конференции более высокий статус и значительно расширило круг участников.
Здесь я должен сказать об огромной роли, которую сыграли в организации и проведении Чтений участие и – шире – патронаж Юрия Андреевича Андреева. Его авторитет и известность предотвратили практически любые попытки помешать нам, а такое желание ощущалось, особенно тогда, когда стало ясно, что в рамки факультетского мероприятия мы явно не вмещаемся. Все-таки Высоцкий был многим если не неприятен, то неудобен: кто-то про него где-то сказал глупость по долгу службы, кто-то скромно промолчал, когда молчать нельзя было, кто-то искренне не понял Высоцкого и не заметил величие его таланта, хотя всю сознательную жизнь вроде бы занимался русской поэзией ХХ века... И многие из этих же людей знали работы Ю. А. Андреева, рекомендовали их студентам. Получалась какая-то нелепая ситуация. Кстати сказать, именно Ю. А. Андреев в первом же письме сказал о необходимости издания сборника научных статей по материалам будущей конференции, чем определил, как я надеюсь, высокие требования к уровню планируемых докладов, исходя из значимости предстоящих Чтений.
В декабре были собраны заявки и в целом определены темы выступлений. Из 24 докладчиков 14 были воронежцами и 10 гостями, в том числе четыре человека из Москвы, два из Ленинграда, из Днепропетровска, Павлодара, Пензы – по одному докладчику. Один участник был даже из Венгрии. Так что конференция по формальным признакам обещала принять международный характер.
Сначала мы планировали провести Чтения на филологическом факультете, но незадолго до назначенных сроков стало ясно, что и самая большая аудитория филфака не вместит в себя всех пришедших, – информация о готовящейся акции пошла по городу, люди проявляли большой интерес к ней. Проректор ВГУ по научной работе доктор биологических наук, профессор Андрей Павлович Щербаков разрешил провести пленарное заседание в актовом зале главного корпуса университета. Он же очень помог организовать магнитофонную запись выступлений, принять гостей, отпечатать программу-приглашение, на последней странице которой мы разместили строки из тогда еще неопубликованной «Охоты на волков»:
–
За флажки, – жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил – и из всех сухожилий,
Обложили меня, обложили –
Но остались ни с чем егеря!..
Собственно, самой конференцией и хотелось доказать, что егеря остались «ни с чем».
Они, наверное, это чувствовали, – за пару дней до открытия Чтений меня вызвал ректор ВГУ проф. Гусев В. В., сказал что-то об антисоветских провокациях и о моей личной ответственности за порядок и идеологическую выдержанность выступлений. Это уже тогда было смешной нелепостью.
«антисоветских», а скорее – наоборот. Дело в том, что Воронеж, филологи, журналисты и писатели, в нем обитавшие, вовсе не были единодушны в отношении к Высоцкому. Напомню, что в декабре 1984 года в «Нашем современнике» была опубликована подборка читательских откликов на статью С. Куняева, среди которых видное место занял следующий текст моей коллеги по факультету, работавшей на кафедре советской литературы:
«Герой Высоцкого не знает нормального мира народных, общечеловеческих ценностей <...> Герой и не помышляет о нормальном мире нормальных ценностей <...> Отсутствие диалога с Родиной, ответственности перед ней – очень серьезный показатель болезни. Нет душевного родства героя с народом, нет включенности в общее дело <...> И совсем уже нерусская черта – самореклама <...> Не вижу в нем веры, не вижу идеала <...> Вижу одно самоутверждение через отрицание <...> Певец потому так рвет страсти в клочки, что, извините, подлинной страсти не знает, как не знает подлинной драмы <...> Герой Высоцкого пластичности лишен в той же мере, как и язык его произведений. Стихи исчерпываются при первом чтении <...> Высоцкий – демон полукультуры, тех самых недоученных, какие хуже неученых, какие любят не науку или искусство в себе, а себя в науке и искусстве. И потому так агрессивны они. Потому так защищают свои не знания, но вкусы. Претензии, амбиции есть, обеспеченности разумом и сердцем нет. Идол требует жертв и веры. Он не приемлет критики, анализа, рассуждения.
О. Разводова,
преподаватель Воронежского университета»
«У вас там что, все такие?» – «Не все, – оправдывался я, – но и такие имеются».
Я предполагал, что в словах моей коллеги отражаются некие общие установки и идеи, господствовавшие в тогдашней литературоведческой советологии; настораживал и тот факт, что из всех воронежских филологов, подавших заявку на участие в Чтениях, только один (О. А. Бердникова) работал на кафедре советской литературы.
13 февраля в 14 часов начался первый день работы Чтений. Ю. А. Андреев, к сожалению, приехать не смог, но передал кассету с записью своего выступления. Другие доклады шли по порядку, предусмотренному программой, зал был практически полон. Вглядываясь в лица пришедших, я убеждался в том, что здесь собрались разные по возрасту и социальному составу люди, многие из которых к науке, скорее всего, отношения не имеют, но они любят творчество Высоцкого и высоко ценят его, им важно услышать слова, подтверждающие их чувства, их личное отношение к этому поэту. И люди воспринимали все выступления хорошо, с интересом и даже сочувствием. Но самое глубокое впечатление и самые яркие воспоминания у многих оставило незапланированное и неожиданное выступление доктора филологических наук, члена СП СССР, заведующего кафедрой советской литературы филфака ВГУ профессора А. М. Абрамова. Анатолий Михайлович попросил слово в самом конце первого дня работы Чтений и как всегда красочно, по-ораторски талантливо и убедительно сказал, как мне кажется, очень важное:
«<...>О Высоцком уже идет серьезный, весьма специальный литературоведческий разговор. Анализируются вещи уже совсем тонкие. Дело, таким образом, входит в свое законное и неизбежное русло. Все так. И однако не отпала потребность в самом первоначальном: в необходимости подумать, что же произошло в литературе в связи с явлением в ней Высоцкого? <...> Кто не знает, что подлинно большое в искусстве всегда оказывается нарушением сложившихся на какое-то время норм, канонов? Кто не знает, что подлинный художник – всегда возмутитель спокойствия? Это знают! Но этим в быту не пользуются! И вообще: “Это – не надо!” Тогда надо закрыть многие писательские отделения, художественные отделения. И сказать: “Все это – дерьмо!” Но это не говорится. <...> Нового, как раз нужного времени художника, может быть, человека действительно такого, которого заждалась эпоха, – не узнают. Большого поэта ждали из одной двери, а он пришел незаконно из другой. Из абсолютно не принятой. Не с журнальных страниц, а со двора, с улицы, да еще с гитарой в руках. <...> А главная причина в другом – в недоверии к жизни, к ее стихийной силе и ко всему, из чего она слагается. Сейчас Высоцкий вышел на самое трудное испытание, теперь он становится книгой, строкой, строфой, над ним склоняют головы тысячи людей, все они – великие эксперты и даже судьи. Чувствую, как говорится, Бога слышу: выдержит он и это испытание! В нем откроются грани, которые мы сейчас не видим и даже сказать о которых сейчас кажется кощунственно, не каждый осмелится сказать: он один из Гомеров ХХ века. <...> Едва ли не каждый подлинный художник за свою свободу чем-то платил, и всегда это была серьезная драма или трагедия. Это дело не новое и вечно кровавое. Поэзия Высоцкого за свою свободу заплатила официальным отвержением, недопуском к печати, всем тем, что и теперь делает ее для большинства людей наполовину или больше неизвестной, а для кого-то сомнительной, даже такой, о какой можно спросить: “А поэзия ли это?”. Они поэзию Высоцкого знают с пятого на десятое. <...> Мы еще разберемся в том, что поэзия его рождена не просто двором, не просто улицей, – она рождена революцией и рождена лучшим, что вошло в жизнь народа после Великой Отечественной войны. Только в таких категориях, в таких слагаемых должна толковаться эта необычная, не похожая на многое, но подлинно большая русская поэзия, о которой, бесспорно, можно сейчас уже сказать – ее ждет мировая слава» [1].
После выступлений был показан слайд-фильм Г. К. Шакина, где была сделана продуктивная попытка соединить звуковой ряд песен Высоцкого с ассоциативным визуальным.
Второй день работы Чтений проходил на филологическом факультете. Слушались остальные доклады, прошло обсуждение услышанного. Вопрос об издании сборника научных статей по теме конференции стал реальностью.
В целом, как мне кажется, конференция 1988 года прошла на редкость успешно, и главная и многие второстепенные цели были достигнуты: серьезный литературоведческий разговор о Высоцком состоялся, он был абсолютно профессиональным и публичным; люди, занимающиеся поэзией Высоцкого, получили возможность встретиться, познакомиться друг с другом, уточнить свои научные планы, проверить правильность разрабатываемых идей. И все мы доказали, что о Высоцком можно и нужно говорить как о поэте первой величины, заставили (надеюсь) признать это тех, кому Высоцкий ранее был неприятен в таком качестве.
Позднее, в начале 1990 года, по мотивам Чтений был издан сборник «В. С. Высоцкий: исследования и материалы» [2], публикации в котором мы старались готовить самым тщательным образом, по мере возможности жестко отбирая лучшее из имеющегося. Кроме того, материалы конференции были опубликованы в газете «Воронежский университет» сразу же после окончаний Чтений и позднее в журнале «Подъем» [3].
никому уже не нужно было доказывать очевидные вещи.
Насколько помню, в апреле 1990 года в Воронеж приехало приблизительно такое же количество гостей, что и в первый раз, но местных филологов, желавших выступить, было уже меньше. Эти Чтения прошли камерно, без лишнего шума, хотя опять-таки длились два дня. Регламент практически отсутствовал, доклады делались в свободной манере, их обсуждение проходило сразу же после завершения выступления, что делало наше общение более полноценным и глубоким. Отличие этих Чтений от первых заключалось в том, что на этот раз мы работали прежде всего друг для друга, а не на зал, занимались исследовательской, а не воспитательной работой. И в этом смысле, наверное, вторая конференция была более продуктивна, чем первая. Жаль, что мы не смогли по ее материалам издать вторую книгу докладов, хотя, может быть, это и к лучшему. В нашем распоряжении было несколько очень хороших работ, но для полноценного сборника – недостаточно. А снижать уровень требований было просто нельзя.
Позднее я передал хранившиеся у меня материалы этого несостоявшегося сборника в ГКЦМ В. С. Высоцкого и очень рад тому, что теперь они имеют шанс найти своего читателя. Кстати сказать, абсолютно солидарен с редколлегией альманаха «Мир Высоцкого» по поводу выбора материалов для печати: отобраны самые интересные и сильные из статей, имеющихся в той папочке, и все они появились не позже весны 1991 года.
P. S. Все последующие статьи данного раздела взяты из материалов Воронежской конференции 1990 года.
Примечания
[2] Воронеж: Изд-во ВГУ, 1990. 192 с.
[3] Воронежский университет. 1988. 14 марта; Подъем. 1989. № 1. С. 205–223.