К ПРОБЛЕМЕ
ИДИОСТИЛЯ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО
<...>«Генератором стиля» В. Высоцкого были названы «словесная эквилибристика», «виртуозное жонглирование словом» [1]. Обилие в его текстах трансформированных фразеологизмов и фразеологических выражений требует подробного рассмотрения этого явления.
Своеобразие поэтического языка Высоцкого обусловлено во многом тем, что этот язык формировался на базе первичных речевых коммуникативных жанров, то есть живой разговорной речи. Такая речь часто насыщена фразеологизмами и фразеологическими выражениями. Устойчивые выражения в разговорной речи заинтересовали Высоцкого-поэта не случайно. Отличительной особенностью поэтического языка, о которой писал еще А. Веселовский, является наличие поэтических формул, которые «в течение известного времени вызывали известные группы образных ассоциаций» [2]. «Веками существовал специальный поэтический язык, для которого решающее значение имели отстоявшиеся формулы, корнями уходящие в культовое мышление, в народное творчество, исторически развивающиеся и передающиеся от поэтической системы к поэтической системе». Формулы эти являлись носителями «испытанных эмоций <...>, но если бы действенность лирики определяли в основном вызываемые ею эмоции – требование своеобразия и новизны не имело бы смысла... Требование новизны возникает именно потому, что лирика,как и всякое искусство, есть специфическая форма познания, тем самым соотнесение известного с неизвестным. Преобразуется семантика слова, перестраиваются его признаки, рождаются новые ассоциации, и действительность познается в каком-то неповторимом своем повороте, недоступном для прозаической речи» [3].
В материале, которым первоначально пользовался Высоцкий, такими отстоявшимися формулами, использование которых в необычном значении представляет собой эстетическую реакцию на язык, могли быть только фразеологизмы и фразеологические выражения. <...>
«Словесная эквилибристика» возникает у В. Высоцкого часто в результате актуализации словесных качеств компонентов фразеологических единиц, возвращения им буквального значения, сопоставления этого значения со значением самой единицы, а также путем использования переносных значений единичных лексем.
В результате эти явления приводят к тому, что парадоксальные перевороты, опрокидывания, внезапные выворачивания темы, идеи, образа «наизнанку» становятся у В. Высоцкого «не просто отдельными словесными трюками, а своеобразной художественной системой, стойко повторяющимся композиционным приемом» [4].
«Выворачивание ситуации наизнанку» можно проследить в одной из замечательных песен В. Высоцкого – «Песенке про Козла отпущения».
2.2. Особенности словоупотребления
в «Песенке про Козла отпущения»
События этой песни происходят в «заповеднике». Особая значимость места действия подчеркивается четырехкратным употреблением слова заповедник: 1) это слово начинает первую и 2) заключительную строфы песни, построенные по одной модели; 3) употребляется в составе реминисценции («вышло даже в лесу запрещение // С территории заповедника // Отпускать Козла отпущения»); а также 4) распространяет стандартное выражение «крепло мнение». Таким образом, из четырех случаев употребления данного слова три приходятся на сильные позиции текста [5].
Настойчивое повторение в сильной позиции слова, называющего место действия, не случайно. Слово заповедник не участвует в смысловой игре. Употребляемое здесь в одном значении, оно является, видимо, своеобразной «самореминисценцией» из еще одной песни В. Высоцкого («Заповедник», 1972), где события также происходят в заповеднике, где «звери, забыв вековечные страхи, с твердой верой, что все по плечу» бегают по лесу в поисках собственной гибели: «денно и нощно они егерей ищут веселой толпой». Единственное употребление слова заповедник здесь знаменательно:
Каждому егерю – белый передник,
В руки таблички: «Не бей!», «Не губи!»
Заповедь – только одна: не убий!
Когда после слова заповедник В. Высоцкий произносит слово заповедь, мгновенно у первого слова возникает новое значение: заповедник как совокупность заповедей, система принципов, – которое также мгновенно и разрушается: «заповедь только одна». Прием обманутого ожидания, служащий здесь усилению смысла этой единственной заповеди, оказывается возможным вследствие многозначности суффикса -ник-: так рождается диффузность значения слова, отражающая возможность языковой единицы быть понятой по-разному в одном и том же контексте.
Окказиональное значение слова заповедник является здесь диффузным и вследствие «оживления» внутренней формы, – что является собственно поэтическим открытием В. Высоцкого. В значении слова заповедник причудливо совмещаются современное значение («территория леса, где в целях охраны и разведения ценных пород животного и растительного мира запрещена охота, рыбная ловля, рубка деревьев и пр.» [6]) со значением этимологическим, мотивированным словом заповедь. Заповедь современным словарем толкуется как«изречение, содержащее религиозно-нравственное предписание» [7]. К сожалению, словарное определение не учитывает, что предписание это давалось в Библии преимущественно в форме запретов, одним из которых был: «Не убий!» В современном значении слова заповедник сема запрета убивать получила ограниченный смысл, распространяющийся только на животный мир. Восстановление смысла одной из важнейших библейских заповедей и полноценное включение этого смысла в семантику слова значительно увеличило его смысловую емкость, масштабность проблем данного произведения, так как заповедник стал моделью определенной общественной структуры, глубинные социально-нравственные процессы которой отразила песня. Доказательством придания такого символического смысла слову служат еще два наблюдения: 1) заповедник – это всегда зона, «закрытая» для посещения, отъединенная от всего остального мира; 2) в творческом наследии В. Высоцкого присутствует еще одна песня, где действие происходит «в заповедных <...> лесах» – «Песня-сказка про нечисть». Судьба всякого человека, оказавшегося в чаще «заповедных и дремучих, страшных Муромских» лесов, ассоциируется с некоторыми, весьма печальными событиями нашей истории:
По причине попадали, без причины ли, –
– словно сгинули.
Песня-сказка (а точнее притча) не содержит конкретных аллюзий, но события, описываемые в ней, весьма поучительны. К «муромской» нечисти из «заморского из лесу» «поделиться приехали опытом» «заграничные» «бесы». В результате «дружеской встречи» «билась нечисть грудью в груди и друг друга извела». Зло, чрезмерно сконцентрированное, содержит, по В. Высоцкому, источник самоистребления и самоуничтожения... Такова «мораль» песни о нечисти. О чем же «Песенка про Козла отпущения»?
Некое безобидное, достаточно ничтожное существо, подвергаясь постоянным издевательствам, теряет всю свою безобидность, невинность и безвредность и приобретает качества своих мучителей. Явление это, в обшем-то, не новое, можно сказать вечное, о чем свидетельствует закрепленность его в пословице «С волками жить – по-волчьи выть». На первый взгляд, басенное повествование и строится на приобретении данным фразеологическим выражением конкретного, типично басенного значения за счет самостоятельности, полученной компонентами волки, жить, выть. Как в басне, здесь действуют звери, они вступают в определенные отношения, которые заканчиваются результатом, дающим основание для конечного вывода, морали произведения – «С волками жить – по волчьи выть». Однако три причины мешают такому толкованию текста: 1) специфика места действия (не просто лес, но заповедник, не просто заповедник, а некий образ-символ); 2)особый характер функционирования многочисленных фразеологических оборотов. В том числе и «С волками жить – по-волчьи выть», компоненты которого а) накладываются (апплицируются) на свободное словосочетание, одновременно б) сохраняется общее целостное значение оборота, которое за счет «относительной свободы» (и лексической, и морфологической: вместо инфинитивов выть, жить – формы прошедшего времени несовершенного и совершенного вида), полученной компонентами, вступает в равноправные соотносительные связи с другими свободными сочетаниями:
Хоть с волками жил – не по-волчьи выл,
Блеял песенки все козлиные;
Он с волками жил – и по-волчьи взвыл
И рычит теперь по-медвежьему.
3) То же самое происходит и с фразеологическим сращением козел отпущения, являющимся как названием песни, так и именем главного ее «действующего лица».
Один из источников сообщает следующие сведения об этом выражении: «Козел отпущения – библейское выражение, возникшее из описания существовавшего у древних евреев особого обряда возложения грехов всего народа на голову живого козла, после чего козел изгонялся в пустыню» [8].
По Библейской энциклопедии, «значение этого величественного обряда очевидно: он прообразовал собою вольную смерть Богочеловека за грехи всего рода человеческого и приобретенную нами через Его страдания и смерть благодать для победы над грехом и смертью» [9].
В настоящее время в словарях приводится следующее определение данного выражения: «человек, на которого постоянно сваливают чужую вину, несущий ответственность за других» [10]. К сожалению, это определение не учитывает того, что козлом отпущения называется не просто человек, на которого сваливают чужую вину, но человек, который реально расплачивается за нее своими страданиями. Поэтому более удачными представляются другие словарные определения: «лицо, которому достается за чужие грехи» [11], «человек, которого наказывают вместо истинного виновника» [12]. Эти сведения, соотнесенные с текстом песни, позволяют говорить о мощной смысловой наполненности выражения, являющегося библейской реминисценцией. Этому есть прямое подтверждение в тексте:
Вышло даже в лесу запрещение
С территории заповедника
Отпускать
«Версия» эта сознательно противопоставлена библейскому: «... отослать его в пустыню для отпущения, и чтобы он понес на себе их беззаконие в землю непроходимую» [14].
«приобрели значение символов, в семантическом ореоле которых сконденсированы содержательное богатство приоритетного текста (текста-первоисточника) и многообразные дополнительные коннотации, возникшие в последующих контекстах и ситуациях их использования» [15]. В нашем случае многообразные дополнительные коннотации возникают в самой песне. Фразеологическое сращение козел отпущения, по классификации В. П. Жукова, – апплицируемое только исторически, а на современном срезе – наделенное целостным немотивированным значением [16], у Высоцкого становится одновременно и свободным словосочетанием, так как в песне Козел действует подобно басенному персонажу, и одновременно сохраняется устоявшийся смысл фразеологического оборота козел отпущения:
Но заметили скромного козлика
Здесь налицо диффузность значения фразеологизма. Козел Отпущения в песне – это и человек, которому достается за чужие грехи (устойчивое словарное значение), и новое «звание» персонажа песни, обладающего определенными характеристиками, – Козла.
Оба слова, образующие фразеологическое сращение, будучи использованы в качестве лексических единиц свободного употребления, вступают в новые отношения с другими конструкциями текста. Рядом с фразеологическими оборотами, имеющими в своем составе слово козел
А Козел себе все скакал козлом<...>
Толку с него было, правда,как с козла – молока.
Со вторым компонентом, словом отпущение«отпускать козла отпущения» значение слова отпущение, отвлеченного существительного с архаическим значением «прощать, отпускать грехи», намеренно сталкивается с первичным значением мотивирующего слова: отпускать«позволить кому-нибудь отправиться куда-нибудь». В выражении данное слово обозначает «побои за грехи, которые ты не совершал».
Кульминационный момент в развитии событий песни связан с восклицанием Козла:
Отпускать грехи кому – уж это мне решать,
Это я – Козел отпущения!
козел отпущения приобретает противоположный смысл: Козел из существа страдательного, безропотно сносившего побои и издевательства за чужие грехи, превращается в того, кто сам вершит суд и расправу, сосредоточивая в руках всю полноту власти. Игра слов, намеренное столкновение различных значений многозначных лексем, присущее всему тексту песни («толку с него было как с козла – молока, // но вреда, однако, тоже никакого»; «дороже всех медведей и лис // Дорогой Козел отпущения», «хоть с волками жил – не по-волчьи выл, блеял песенки все козлиные», Медведь «обхамит кого-нибудь по-медвежьему», «не вторгаясь в чужие владения» и т. п.), здесь достигают своего апогея – значение фразеологического сращения козел отпущения становится энантиосемичным ( – развитие в слове антонимических значений, поляризация значений) [17]: из «объекта незаслуженных издевательств» Козел отпущения превратился в лицо, единолично вершащее суд, обладающее неограниченной полнотой власти.
<...>Особенностью символической структуры песни В. Высоцкого стало то, что «внутренние поэтические формы слова» реализуются в ней через использование собственно языковых потенций.
«Козел отпущения» стали постоянная игра слов, авторская трансформация устойчивых воспроизводимых составных единиц – фразеологизмов, скачкообразное приращение смысла, ставшее возможным за счет совмещения прямого и переносного, архаичного и современного, узуального и окказионального значения, актуализации угасающих семантических связей и восстановления связей, утраченных языком. Эти признаки и составляют основу синхронического и диахронического синкретизма, присутствующего в песне.
Разрушение устоявшейся смысловой определенности совпадает с переломным моментом во внешних событиях условного мира песни: существо, ничтожное во всех отношениях, приобретает невиданные доселе власть и могущество. Почему это происходит? Внешне из событий песни совершенно неясно, почему это «в заповеднике крепло мнение, // Что дороже всех медведей и лис // Дорогой Козел отпущения». Ответ на этот вопрос можно получить, лишь внимательнее приглядываясь к особенностям словоупотребления и их смысловой нагрузке.
Поражает несоответствие между реальным положением Козла, подвергаемого крайней степени надругательства над личностью, и оценкой, восприятием этой ситуации самим Козлом и, видимо, высшим авторитетом в «зверином мире»: «сносил побои весело и гордо»; «сам Медведь сказал: // «Робяты, я Козлом. // Героическая личность, козья морда!»; «берегли Козла прям как наследника».
Песня демонстрирует,как«прям как» превращается в «именно так»: Козел становится реальным «наследником», показывает настоящую «козью морду». В чем же смысл подобной метаморфозы? Может быть, положительная оценочная лексика воздействует на массовое сознание: «В заповеднике крепло мнение», «Услыхал Козел, да и стал таков».
Последняя фраза в одной из редакций является гармоническим центром, а песня в этой редакции удлиняется еще на два четверостишия:
А козлятушки-ребятки засучили рукава
и пошли шерстить волчишек в пух и клочья.
А чего теперь стесняться, если их глава
Ощутил он вдруг остроту рогов
и козлиное вдохновение:
росомах и лис, медведей, волков –
превратил в козлов отпущения [18].
«Нерв», «автор не успел подготовить свою книгу к печати», и «составителю и издательству пришлось самим из многих вариантов выбирать то, что наиболее характерно для творчества В. Высоцкого» [19]. Думается, что в данном случае составителем совершена ошибка: от последних строф В. Высоцкий отказался сам – они не исполнялись им. Это знаменательно, так как эти строфы, на наш взгляд, не обладают значительными художественными достоинствами. Они не соотносятся с условным «сказочным» миром песни, где никакого лесного Льва не было («сам »), так же,как не было и никаких «отпрысков» пресловутого Козла. Тем более, что их конкретное поведение выглядит совершенно неправдоподобно: «и пошли шерстить волчишек в пух и клочья». Одновременно конкретизация того,как«правил бал Козел», значительно снижает смысловую наполненность песни, придает ей аллегорический, притчеобразный характер, сводить к которому содержание песни мешают особенности словоупотребления.
В песне, построенной, кажется, на вакханалии смыслов, резко выделяются некоторые выражения, безошибочно узнаваемые и выделяемые сознанием в некую общую группу:
Но заметили
И избрали в Козлы отпущения.
Он как будто бы случайно по-медвежьи зарычал,
но внимания тогда не обратили.
«очередное отпущенье»; «в заповеднике крепло мнение». Перед нами не что иное,как типичные новообразования-клише определенной исторической эпохи – советского времени. Это выражения чрезвычайно устойчивые, ставшие стандартными. Поэтика песни и построена на контрасте между разламыванием семантики (вплоть до поляризации смыслов) устоявшихся выражений, закрепленных в сознании многовековым опытом и имеющих большую культурную перспективу, и стандартизированными новообразованиями, связанными с четко отграничиваемым отрезком истории нашего государства.
«нормально» воспринимаются слова гордо и героически в применении к личности, подвергаемой самым оскорбительным, несправедливым и грубым издевательствам. «Смысл символического произведения нельзя разъяснить, сведя к однозначной логической формуле, его можно лишь пояснить» [20]. В обществе, где на протяжении десятилетий происходили уродливые процессы разрушения многовековых установлений, где то, что во все эпохи считалось грехом, злом и позором, стало называться подвигом и геройством (вспомним хотя бы отречение от родителей), оказались возможными чудовищные сдвиги в сознании. Кроме того, людей приучили слепо верить оценкам, исходящим из уст авторитета. Такое абсурдное положение вещей отомстило «потерявшим бдительность» активным ее создателям – подчинило себе и их самих, наделив всеобъемлющей полнотой власти ничтожное существо. Поэтому не знаешь, радоваться ли в конце песни «восстановлению справедливости» или ужасаться тому, кто стал полновластным владыкой, а был воплощением пустоты, незначительности, глупости и ничтожности. В финале песни облик нового деспота, грозного правителя, воющего по-волчьи, рычащего по-медвежьи (использование слов одновременно в прямом и переносном смысле допускает такое толкование), наделенного рогами и копытами, приближается к вполне определенному образу – образу Сатаны, который,как известно, тоже «правил бал». В Библии же,как мы помним, козел отпущения «прообразовал» Христа...
<...>В рассматриваемой нами песне дело, видимо, не только в метаморфозе, произошедшей с главным ее героем, а в общем положении вещей, при котором возможна эта метаморфоза. В глубокой противоестественности такого положения вещей, противоестественности, запечатленной с помощью использования собственно языковых потенций.
Возможно, абсурд, отразившийся в различных произведениях В. Высоцкого, – это, по его мнению, общий закон бытия, а не свойство определенной исторической ситуации...
«под собой крепкой духовной почвы, спасительного и твердого куска земли» [21]? Ответ на этот вопрос содержится в произведениях В. Высоцкого. И здесь невозможно не вспомнить о философской «Балладе о времени», произведении, построенном, кажется, на диаметрально противоположных принципах словоупотребления. Смысловая определенность здесь не разламывается, а постоянно укрепляется за счет нагнетания слов с идентичным значением. Лексический повтор как средство познавания вещей в процессе их называния используется здесь Высоцким совершенно иначе, чем в песне «Козел отпущения»: приращение смысла происходит не за счет разрушения общепринятых значений вечных нравственно-философских понятий, а за счет их углубления, показа их непреходящей значимости в истории человечества: «любовь – это вечно любовь»; «зло называется злом»; «добро остается добром // в прошлом, в будущем и в настоящем».
Концентрация важнейших смыслов многократно усиливается в третьей части песни. Так, в начальном ее пятистишии представлен тесный ряд слов трех тематических групп:
И , и во все времена
трус , всегда презираем .
Враг есть , и война все равно есть война,
и тесна , и свобода одна,
и всегда на нее .
Последние две строчки несомненно ориентированы на знаменитое пушкинское:
Мы ждем с томленьем упованья
Как ждет любовник молодой
Общечеловеческие ценности бессмертны – эту непреходящую закономерность человеческой жизни утверждает песня Владимира Высоцкого. Существование человечества немыслимо без представлений о вечности категорий, которые делают человека человеком, обеспечивают единство человеческого опыта, объединяют представителей давно ушедших поколений с настоящим и будущим, обеспечивают непрерывность развития человечества...
Глава из одноименной работы 1992 г.
Хранится в фондах ГКЦМ. КП № 4691
Примечания
[1] Стилистические особенности поэзии Высоцкого: (К вопр. о природе явления) // Индивидуальность авторского стиля в контексте развития литературных форм: Сб. науч. трудов профессор. -преподават. состава высш. учеб. заведений Казах. СССР. Алма-Ата, 1986. С. 63.
[2] Гинзбург Л. О лирике. М., 1974. С. 12.
[3] Там же.
[4] Указ. соч. С. 61.
[5] Черемисина Н. В. Вертикальный контекст: сущность, типология, функции // Ленин. чтения: Тез. докл. М., 1990. С. 3; Арнольд И. В.
[6] Словарь русского языка / Под ред. А. П. Евгеньевой: В 4 т. Т. 1. М., 1981. С. 558. Далее – МАС.
[7] Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1968. С. 187.
[8]
[9] Библейская энциклопедия: Репринт. изд. М., 1990. С. 402.
[10] Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Указ. соч. С. 327; Фразеологический словарь русского языка / Под ред. И. А. Молоткова. М., 1987. С. 200.
[11] Михельсон М. И.
[12] МАС. Т. 2. М., 1982. С. 68.
[13] Здесь и далее курсив в стихах наш. – Л. В.
[14] См.: Библия. Кн. Левит. Гл. 16, ст. 10.
[15] Черемисина Н. В., Лексикология и стилистика в преподавании русского языка как иностранного: (Динамика, экспрессия, экономия). М., 1986. С. 145.
[16] Жуков В. П. Русская фразеология: Учеб. пособие для филол. спец. вузов. М., 1986. С. 80.
[17] Розенталь Д. Э., Теленкова М. А.
[18] Высоцкий В. С. Нерв: Стихи. М., 1988. С. 190.
[19] Там же. С. 231.
[20] Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. М., 1987. С. 827.
[21] «Я пою от имени всех...» // Вопр. лит. 1987. № 4. С. 99.