КТО ОЦЕНИВАЕТ ШАНСЫ ПРАВДЫ
В «ПРИТЧЕ О ПРАВДЕ И ЛЖИ»?
Текстология произведений Высоцкого сталкивается с целым рядом принципиальных трудностей. По наблюдению его текстолога А. Крылова, рукописи Высоцкого «в подавляющем большинстве автокоммуникативны, то есть предназначены лишь для собственного пользования <...>. Они могут иметь сокращения, собственные условные обозначения и т. п., почти никогда не содержат знаков препинания или содержат чисто формальные тире и запятые, и поэтому механический перенос даже имеющихся в рукописи знаков невозможен. Одно это уже порождает порой неразрешимые вопросы» [1].
Цель настоящей статьи — обратить внимание на то, что такой шедевр Высоцкого, как «Притча о Правде и Лжи», даже в авторитетных изданиях [2] печатается с ошибкой, связанной с расстановкой знаков препинания, что приводит к серьезному искажению смысла. Мы предлагаем другое прочтение и проводим краткий анализ соответствующих аспектов художественного текста.
Речь идет о предпоследней строфе, которая в указанных сборниках выглядит следующим образом:
Некий чудак и поныне за Правду воюет, —
Правда, в речах его правды — на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует, —
Если проделает то же, что явная Ложь!»
Приведем сразу наш вариант (далее для краткости будем называть его вторым), а затем попробуем обосновать сделанный выбор и объяснить, почему опубликованный вариант (далее для краткости — первый) неадекватен.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, —
Правда, в речах его правды — на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует», —
Если проделает то же, что явная Ложь!
В первом случае последняя строка принадлежит чудаку, во втором — повествователю, комментирующему ситуацию со стороны. Варианты отличаются только постановкой кавычек, однако эффект получается разительным.
Обсудим сначала первый вариант. Можно заметить, что слово чудак является в нем неестественным. В словаре Даля оно разъясняется следующим образом (приводим в современной орфографии) «человек странный, своеобычный, делающий все не по-людски, а по-своему, вопреки общего мнения и обыка». В словаре Ожегова (М., 1968) сказано: «Странный, со странностями, чудной человек». При исполнении песни Высоцкий иногда с помощью интонации явственно подчеркивал странность этого человека «не от мира сего». Но что же странного в чудаке из первого варианта?
Судя по предлагаемому им рецепту (или прогнозу) победы Правды, он хорошо разбирается в подлинных законах, которые властвуют в изображенном мире, и знает, кто и каким образом может победить. По сути, перед нами не оторванный от мира чудак, а опытный и прожженный циник.
чудака как заведомо вздорного суждения (в речах его правды — на ломаный грош). Стихотворение убедительно рисует картину тотального торжества Лжи, что особенно недвусмысленно и эффектно подчеркнуто троекратным повтором слова Ложь в завершающих трех строках, где оно стоит в ударной позиции. В таком мире торжествует именно тот, кто следует путем Лжи, — что же неверного в восклицании чудака?
Рассмотрим теперь второе прочтение. В этом случае автор высказывания, которое содержится в третьей строке, действительно может быть назван чудаком — за то, что он верит в конечное торжество Правды в мире, живущем по законам Лжи. Отпадает и второе противоречие, связанное с оценкой, которую повествователь дает словам чудака: этот мир настолько погряз во Лжи, что вера чудака не имеет под собой никаких реальных оснований; в речах этого наивного оптимиста действительно правды на ломаный грош.
Обсудим теперь, какими же художественными средствами воплощено торжество Лжи и почему это происходит. В мире, представленном в стихотворении, голая правда никому не нужна — явления оценивают не по глубинному содержанию, а по внешнему облику, одежде. Пользуясь современной терминологией, можно сказать, что и сама Правда, принарядившись для сирых, блаженных калек, проявляет определенный конформизм и попытку потрафить невзыскательной «аудитории». Правда попробовала приукрасить грязную действительность — и поплатилась за это так, что ее же смешали с грязью. К Правде относятся как к продажной женщине: мажут глиной, сажей, выселяют на сто первый километр и т. п.
Ключевой момент здесь — в наименовании: «Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой...». Этот же мотив вновь возникает в трех заключительных строках стихотворения, где первое слово — Глядь, а последнее — Ложь, причем такое сочетание настойчиво повторяется три раза подряд. В таком контексте слово глядь является прозрачной анаграммой наименования, которое люди приписывают Правде, хотя на самом деле его заслуживает Ложь. В пользу такой интерпретации говорит также сама атмосфера распития пол-литровой бутылки на троих, о чем идет речь в последней строфе. Здесь вновь актуализируется тема облика: сквозь чужие одежды, которые напялила Ложь, все равно проглядывает ее отвратительная суть, подобно тому, как сквозь контуры слова проглядывает его неприличный двойник. Подобный же эффект присутствует и в третьей строфе, когда Ложь, делая гадость Правде, скроила ей рожу бульдожью: в слове бульдожья просматривается та же анаграмма, воспроизведенная здесь вплоть до мягкого знака. То есть несмотря на грубое искажение облика Правды, кривляющейся Ложью, подлинная суть явлений, предполагающая адекватную характеристику Лжи, все равно остается неотменяемой.
Есть еще один важный аспект соотношения Правды и Лжи. По самому своему смыслу это полярные, взаимоисключающие понятия, что предполагает двоичную классификацию явлений по соответствующему признаку. В стихотворении же показано, что миру, где различие между Правдой и Ложью стерто, свойственна троичность. Слово Ложь на троих. Учитывая фольклорную традицию мотива борьбы Правды и Кривды, можно думать, что ориентация на фольклор проявилась в последней строфе непосредственно: три варианта поведения Лжи — это три варианта выбора пути на распутье или характеров для трех разных персонажей. Причем строка «Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата...» в данном контексте актуализирует мотив трех сказочных братьев. Знаменательна трансформация фольклорных образов и мотивов: Ложь торжествует на всех трех путях, а вместо трех братьев (из которых младший как правило, одерживал победу) — три алкаша.
С учетом сказанного вряд ли можно расценить как простую случайность, нейтрализацию различий (Разницы нет никакой между Правдой и Ложью) в третьей строфе (несмотря на отмеченные в начале статьи текстологические трудности, членение стихотворения на строфы вполне однозначно). Кроме того, в этой же строфе впервые раздается реплика повествователя, т. е. третьего лица по отношению к «диалогу» Правды и Лжи. Он замечает, что разница между ними стирается лишь при дополнительном условии: «Если, конечно, и ту и другую раздеть». (Кстати, принадлежность этой реплики рассказчику также неясна из пунктуации напечатанного текста.)
Заметим еще, что как попытки Правды отмести клевету (божилась, клялась и рыдала), так и рассказ о ее страданиях (Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах) представлены как наборы из трех действий.
Таким образом, стирание граней между Правдой и Ложью, добром и злом получило в стихотворении художественное воплощение в троичной структуре самого бытия. Что же касается двоичного способа членения действительности, то от него остается лишь пародийное упоминание: двое блаженных калек составляют, очевидно, не контрастную пару, а единое целое.
персонажу, а повествователю. Его объективность по отношению к лозунгу чудака подтверждается не только рассказанным сюжетом, но и принципами его художественного воплощения. Четвертая строка окончательно и бесповоротно подводит черту: победа Правды в этом мире невозможна. Стихотворение приобретает подлинно трагическое звучание, которое неестественно смягчалось в первом варианте с помощью опровержения (весьма неубедительного) апологета методов Лжи, который почему-то назывался там чудаком. Смягчение резких углов вообще противоречит самому духу поэзии Высоцкого (как и личности автора), против чего, кстати, предостерегал сам поэт в «Памятнике» (Только с гипса вчистую стесали // Азиатские скулы мои).
Однако важен и другой аспект. Ведь рассказать о тотальном торжестве зла и назвать подлинное имя Лжи, живущей по документам Правды, — это означает сообщить правду о мире лжи, — но не с помощью безответственного лозунга чудака или голословного его опровержения, а посредством поэтического слова.
Автор благодарит А. М. Железняка за плодотворное обсуждение работы.
[1] Высоцкий В. Поэзия и проза. М., 1989. С. 404.
—313; Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1991. С. 536—537.