Леонид Филатов: «Народ Высоцкого любил, и язвил его, и истязал чудовищно...»
25 января Россия отметит 70-летие своего великого барда. Мы продолжаем публикацию уникальных материалов из архива журналиста Валерия Перевозчикова, одного из исследователей творчества Высоцкого, "собирателей" его судьбы. Так вспоминал товарища и партнера по сцене замечательный актер Леонид Филатов...
вопрос: Леонид Алексеевич, расскажите, пожалуйста, о своей первой встрече с Высоцким, о первых впечатлениях.
-ответ: Если быть абсолютно правдивым, а не задним числом подмалевывать ситуацию, то у меня такого "ах!" не было. Как и у очень многих людей не было "ах!" при первой встрече с Володей. Скорее, разочарование: невзрачный, невысокий, и нельзя сказать, что ошеломляющий артист... Нужны были годы наблюдений, как работает Владимир, и даже не то, как он работает, а эта странная магия рифмованной речи... Она далека была от той органики, которую нам внушили в театральном институте: вопрос — ответ. Вроде бы автономное существование на сцене, как бы без партнеров, хотя на самом деле он был очень хорошим партнером... Тогда я не пускал в голову одной вещи — что это уникальный организм. Именно целостный организм, потому что он содержал в себе мощ-ного поэта... Человека, который знает по себе, что такое просидеть над листом целую ночь. Он настолько уважал слово, что не мог проборматывать. Поэтому у Володи такие замечательные записи — качество пленки ужасное, а слова округлые, точные, внятные, ясные, договоренные до конца. Или — "Место встречи изменить нельзя". Он проговаривает очень внятно и быстро огромную фразу, и вдруг какой-то удар! Когда он кричит: "Шарапов!" И в этом невероятная мощь, это продукт Высоцкого — оратора и поэта. Разработанная глотка, разработанные губы... Не случайно он был таким замечательным характерным артистом — об этом мало кто знает... Как он показывал разные типы, национальные говоры всевозможные! У него была просто бездонная шкатулка образов, которые он нигде практически не сыграл. Только в песнях.
— дружили, потому что друзья у него были более близкие, но в товариществе замечательном, которым я горжусь...
в: И как складывались ваши личные отношения?
-о: Ну, например, в самом начале был такой случай. Мы только-только начали играть "Гамлета"... Однажды Володя выходит со сцены, весь в поту, и я ему говорю: "Володя, еще только первый акт. Ты сейчас так расходуешь себя, как же ты будешь играть дальше? Нельзя же так..." Он повернулся, внимательно посмотрел — очень жестко, такой уставший, мокрый. И сказал что-то типа: "Не будь дураком", не объясняя ничего. Я, не очень вникнув в существо дела, тут же обиделся, говорю: "Хорошо, ладно". И, обиженный, ушел к себе в гримерную. Казалось бы, что такое — щенок подошел с какими-то фамильярными советами, которые неизвестно как он воспринял. Наплевать, он же правильно ответил, — резковато, но правильно. В антракте он пришел в гримерную, долго слонялся, не знал, как пристроиться. Я сидел, что-то читал. Вдруг он подсел так тихонечко и говорит: "Ленечка, ты не обижайся, ладно? Мы оба были неправы... Ты тоже как дурачок со своими советами... Ты же видишь, как трудно идет спектакль, я нездоров..." И это было так сердечно и так прекрасно, что против этого никто бы не устоял, да тем более с Вовиной замечательной улыбкой, такой внезапной...
В первые годы близки мы не были, да я ему был просто неинтересен, я думаю. Ведь только тогда узнаешь человека, когда он что-то делает в искусстве. Когда он чуть-чуть как-то проявляет себя, тогда он становится забавен и интересен. В 1975-м он впервые почитал мои пародии, и в этом же году в Ленинграде на гастролях был вечер нашего театра в ленинградском ВТО. Он меня вытащил, выкинул на сцену с этими пародиями. Я говорю: "Да я не могу, я не привык еще... Я могу так, в застолье... Вдруг это будет не смешно...". Владимир взял и просто объявил. И когда я прочитал и был настоящий успех, и были аплодисменты, он говорит: "Ну вот, понял, что я тебе говорил? Слушай меня всегда, Володя тебе никогда плохого не пожелает".
Володя был очень добрый человек. У меня много с ним связано хорошего, потому что он меня просто спасал неоднократно. Практически вылечил, когда у меня была страшная болезнь — лимфаденит. И когда мне понадобилось срочно лечь в больницу по другому поводу, к хорошим врачам, он меня уложил и сам весь процесс курировал, и приезжал, и спрашивал: "Как?". Его похороны просто меня разрушили. И не только меня, многих людей... Я болел, наверное, полгода — болел физически, внутренне. Я работал, что-то делал, но хорошо у меня ничего не получалось. Просто как будто из меня вытащили какой-то блок.
"Ребята, помогите, западные немцы снимают кусок из "Гамлета" — телевизионщики, киношники... Помогите". Остались после спектакля — норма, абсолютная норма, о чем речь! Но закончилась съемка, Володя припер какие-то книжки, которых не достать, — заранее побеспокоился, в "Березке" купил... "Тебе — вот это, тебе — вот это... Спасибо огромное, ребята..." Как будто мы что-то выдающееся сделали... Так он оценивал. При том, что бывал жесток и даже беспощаден к людям, которых не любил, которых считал, в общем, некачественными, и высказывался очень резко.
в: Вы ездили вместе, выступали в одной программе. Что было интересного в этих поездках?
-о: Я ездил вспомогательно, и любой из нас ездил вспомогательно, потому что наши репутации с Володиной были несравнимы. Без любого из нас актерская бригада могла состояться, если был Высоцкий. Кроме него, все остальные взаимозаменяемы. И, конечно, его жизнь была чудовищно сложна, это я много раз наблюдал сам. При всей абсолютной славе, при том, что, как принято говорить, народ его любил. Любил его, и язвил его, и истязал его чудовищно, потому что от любви до ненависти один шаг. Казалось, что он вечный. Поэтому и записки были всякого рода, и атаки после концертов... "А почему вы поете всякие уголовные песни?" — "Да ничего я не пою, это были стилизации". Иногда шутя говорил: "Знаете что? В России от сумы да от тюрьмы не зарекайся..."
в: А на сцене в каких спектаклях вы встречались?
-о: В "Пугачеве", в "Гамлете", в "Десяти днях...", в "Павших и живых", "В поисках жанра", во всякого рода концертах. "В поисках жанра" — тоже концертная форма.
относился, если кто-то репетировал... Периодически Володя заболевал или что-то такое, Любимов говорил: "Все — вводится новый артист! Надо проучить, хватит, я долго терпел!" Но, конечно, это была мера воспитания, потому что он Володю обожал и без него спектакля не представлял. Мистически совпало: упадок театра со смертью Владимира. Как-то сам Любимов потерял интерес к жизни и к работе. Очень во многом стал разочаровываться.
А что касается "Гамлета", то Володя играл его в любом состоянии. И были великие спектакли, когда он сильно болел, — у него почти инфаркт был... Прилетел из-за границы в Варшаву и играл Гамлета, вот тогда стало понятно... Осталась только его энергетика, но она выражалась не в Володином рычащем голосе, не в какой-то внешней энергии, а в глазах и в быстром проговаривании, почти шепотом... Конечно, это и от болезни, но за этим была усталость и мудрость прожитой жизни. И как страшно, что великие прозрения начинаются перед самым концом...
в: Его последний спектакль вы помните?
-о: Помню... Мы за кулисами готовились к выходу вдвоем. Я говорю: "Как, Вовочка?" — "Ой, плохо, ой, плохо... Ой, не могу..." Все давалось ему с трудом — жест, слово, пройти, дойти, но он играл... Таких энергетических ресурсов и запасов был человек. А между тем, сердце уже, видимо, было ни к черту совершенно. Но мы как-то не сомневались, что все будет в порядке — всегда вокруг него врачи...
-о: Наверняка он советовался с кучей разных людей. У нас были разговоры, касающиеся стихотворчества. Он достаточно уважительно к моим опытам письменным относился. И понимал, что я оценю ту строчку, которую он придумал.
"Ну а что петь?" — перед очередным концертом советуясь с Валерой Золотухиным и со мной. Я отвечаю: "Мне нравятся все твои сатирические, смешные песни, масочные, социальные. А стилизации я бы пел во вто-рую очередь" — "Что именно?" — "Ну, вот "Кони привередливые"... Я ведь с ним — как живой с живым, с товарищем, с современником... А он так простодушно говорит: "Мне хочется иногда спеть такое..." — "Да, конечно, но в этом есть, как мне кажется, какой-то вычур". Но прошло менее года, Володи не стало, и когда была запущена на улице на полную мощь: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...", я, в ту пору уже поживший человек, вдруг понял, что поэт, если он обладает еще свойствами пророка, случайного ничего не делает. Мы начинаем обсуждать художественные свойства, а это кусок его жизни, и тела, и души...