Как "локоть друга" (Георгий Гречко)
Это была часовая кассета. На обложке - его портрет. Перед полетом космонавтов, как правило, спрашивают, какие магнитофонные записи хотели бы взять с собой на орбиту. Мы с Юрой Романенко, не задумываясь, ответили - песни Владимира Высоцкого. Нам достали кассету. Не думал, что у нее будет не совсем обычная судьба.
Тогда это был самый длительный полет. Психологическая усталость как бы накапливается. И в этих условиях "живая речь" песен Высоцкого, их юмор приобретают для тебя особое значение. Ты включаешь магнитофон. Звучит его голос, слова... И они снимают с тебя какой-то груз, ты начинаешь улыбаться. В эти минуты ты чувствуешь радость жизни, что ты не оторван от Земли... Но у Высоцкого есть и другие песни. Они зовут взять ответственность на себя, стоять до конца. Первый раз перед выходом в открытый космос ты испытываешь то же, что солдат перед боем, - ты представитель своей страны, она тебе поручила, и ты должен выдержать, несмотря ни на что. Песни Высоцкого в такие часы как "локоть друга", придающий уверенность. Поэтому естественно, что перед возвращением на Землю у нас с Юрием Романенко появилась мысль вернуть из космоса кассету и подарить Высоцкому в знак благодарности за поддержку.
Я взял кассету, вынул из нее суперобложку, поставил штамп станции (я тогда был внештатным начальником космического почтового узла). Вместе с Юрой мы написали ему слова благодарности, расписались и уже хотели положить кассету в мешочек для спуска на Землю, но одна мысль нас остановила. Песни Высоцкого поддерживали нас, а вскоре на станцию прилетят наши товарищи. Они будут в космосе дольше, и у них будет более трудная задача. Почему мы лишаем их поддержки? И тогда мы кассету вынули, а на Землю спустили коробочку с суперобложкой.
раз и наговоримся вдоволь. Много не удалось. Ему оставалось всего два года...
Он говорил, что мало знает нашу профессию. Но у него уже была "Поэма о космонавте"! Ее удалось обнародовать лишь летом 1987 года. Конечно, важно, что она увидела свет. Но ведь мощный гуманистический заряд, который несет поэма, был нужен значительно раньше. В те самые 70-е годы. Но тогда, с одной стороны, всенародное признание, с другой - ни тиражей пластинок, ни тиражей книг. Кому-то казалось, что многие его песни чересчур критичны, даже злорадны. Его критика не была злорадной, даже если он что-то высмеивал, она всегда была через боль его собственного сердца. Он не стоял в стороне и не зубоскалил. Он был в гуще людей, страдал сам и понимал страдания других. И героем его песен был не "блатняга", не отрицательный тип, как иногда пытались представить, а человек, остававшийся человеком в самых критических обстоятельствах. Всегда честным, мужественным, настоящим гражданином. В 70-е годы престижными стали совсем иные профессии. Когда я поступал в технический институт, предложи мне (или любому другому моему сверстнику) попасть без экзаменов в торговый вуз, мы бы просто рассмеялись. Мужчине необходима трудная профессия. Но через двадцать лет произошла переоценка ценностей. У многих они сменились. В творчестве Высоцкого ценности не упали в цене. Его положительные герои, которых он любит и которых он хорошо чувствует, - летчики, подводники, солдаты Родины.
Кто-то считал, что Высоцкий чернит многое зря, а ведь он чернил лишь то, что было не только черное - грязное. А вот то, что многие уже перестали рассматривать как передовое, зовущее, героическое, он, наоборот, чувствовал и воспевал.
И когда появились разговоры о том, что те полеты в космос "легкий хлеб", быстрая дорога к наградам, к славе, Высоцкий написал поэму о космонавте. Она антипод не только бравурным газетным статьям, но и всей космической поэзии.
Вот первые строчки поэмы: "Я первый смерил жизнь обратным счетом..."
счет. Садимся в корабль, осталось два с половиной часа. Проверяем герметичность скафандра - два. Закрываем остекление скафандра - остается пять минут. Вот он, обратный счет. И я даже не сумел бы так емко сказать о своей профессии. А у него первая строчка - "Я первый смерил жизнь обратным счетом". И надо сказать, "обратным" мерить тяжелее, чем "прямым". Потому что, когда осталось два часа, остался час, осталось пять минут, - ты даже не знаешь, до чего. И когда за две минуты до старта взорвалась ракета, это и говорит, что такое обратный счет, к чему он может идти...
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился и затих, и замер.
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг...
Помню одно из своих обследований в барокамере. В экипаже двое. Откачивается воздух, падает давление, становится меньше кислорода. Неожиданно мне по радио кричит врач, наблюдающий за экипажем с помощью телевидения: "Держи". Я смотрю на себя и не понимаю, что держать. "Товарища держи". Смотрю, а товарищ падает. Тут же аварийный "спуск" барокамеры, от быстрого изменения давления как удар по ушам... Врываются врачи... Мне врач говорит: "Сегодня барокамеру можно больше не проходить, а перенести ее на следующий день. Все-таки была нештатная ситуация". Я настаиваю: "Буду проходить сейчас". И вновь откачивают воздух. Я смотрю, а у меня в глазах туман. Думаю, дурак, зачем рискнул. Нужно было пойти отдохнуть. Может быть, на меня повлиял этот "спуск" и меня сейчас "забракуют" за мою же лихость? А врач, наблюдавший за мной, понял, что происходит, и спрашивает: "Ты чего? Туман?" Я говорю: "Туман". А он: я, мол, видел, что ты хорошо перенес быстрый "спуск", и дал просто быстрый "подъем", и поэтому туман в барокамере, а не у тебя в глазах... В общем, пережил я много. А товарища увели, и дорога в космос для него оказалась закрытой...
Хлестнула память мне кнутом по нервам, В ней каждый образ был неповторим: Вот мой дублер, который мог быть первым, Который смог впервые стать вторым. Пока что на него не тратят шрифта - Запас заглавных букв на одного, Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта, Но дальше я поднялся без него... Долгое время о дублерах писать как-то стеснялись. Если не брать наши международные экипажи, о которых сообщала вся мировая пресса, то только в 1987 году впервые объявили фамилии дублеров...
"Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта". А ведь путь до лифта-то не та дорожка по красному ковру после возвращения. Путь до лифта - это те же барокамеры, те же самые центрифуги. "Но дальше я поднялся без него" - все, дублер исчезал. Надо сказать, что это было тяжело. До лифта были еще равные люди, а еще один шаг - в лифт, и уже один известен на весь мир, а другой, равный, а может быть, лучше (как Гагарин говорил о Титове - он был лучше, и поэтому его сохранили для более трудного полета), а потом он превращался в невидимку, в никого. Помните, даже когда мы видим снимки Гагарина в автобусе, то Титова как будто случайно кто-то закрывает своим корпусом, чтобы его не было видно. И вот это самочувствие человека, который был равным, а через шаг он не только не равный, не только не второй, а вообще никто - на время, а бывало, и навсегда. Это нелегко. И то, что даже это почувствовал Высоцкий, - это поразительно.
И еще об одном. Иногда приходится слышать, что, собственно, Высоцкий сделал? Ну утверждал гласность тогда, когда гласность не приветствовалась, когда был период застоя. А сейчас все говорят об острых проблемах, промахах, вскрывают недостатки, и Высоцкий бы сегодня просто потерялся. Он был хорош для своего времени. Не согласен с этим. Я думаю, что нам сейчас не хватает Высоцкого точно так же, как его не хватало нам тогда. Перестройка - это революция, а революция - это дело, не терпящее приставки "полу", здесь не может быть полугласности, полудемократии, полухозрасчета и т. д. Здесь все должно быть честно и на особом накале. И вот, мне кажется, никто бы, как Высоцкий, сейчас не смог бы вскрыть то, что называется механизмом торможения. Мы открываем газету - на заводе идет брак, хотя и перестройка, на витринах магазинов по-прежнему нет изобилия, хотя и перестройка. В чем дело? В силах торможения. Говорят: а покажите нам эти силы торможения, кто против перестройки? Никого. Тут нужен был бы опять Высоцкий, чтобы он на ладони показал того, кто невидим. Его поэзия повела бы в бой...
Когда встал вопрос о памятнике Владимиру Высоцкому и оказалось, что и тут возникли какие-то бюрократические препоны - вроде он выше, чем "положено по инструкции", - космонавты присоединили свой голос к тем, кому была дорога память о народном поэте.
Записал А. Немов