Судьба поэта (Андрей Вознесенский)
Люди выбирают себе певца.
Кто знал, что этот выбор коснется коренастого паренька со светлой прядкой на лбу, с поднятым воротником сутулящейся куртки?
Чуть помедленнее, кони,
Чуть помедленнее... -
это великая песня и великая поэзия, где голос, отбросив гитару и смыв с губ бытовую усмешку, оторвавшись от пластикового диска "Мелодии", отдается высочайшему духу поэзии, стихии и правде страданий - не шансонье, а судьбу поэта слышим мы в ней.
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть...
Чуть помедленнее...
Но кони несли, как несли его кони!
Для сельского сердца Есенина загадочной тягой были цилиндр и шик автомашины; для Высоцкого, сорванца города, такой же необходимостью на грани чуда стали кони и цветы с нейтральной полосы.
В нем нашла себя нота городских окраин, дворов, поспешно заасфальтированной России - та же российская есенинская нота, но не крестьянского уклада, а уже нового, городского. Поэтому так близок он и шоферу, и генералу, и актрисе - детям перестроенной страны.
Я встретил его впервые в 1965 году, когда Таганка ставила "Антимиры". Был он так, один из таганцев, в вечно подростковой куртке своей, в арсенале его было пять-шесть песен. Но огромная затаившаяся энергия уже угадывалась в нем.
Это было задолго до того, как вся страна томительно ворочалась, опутывая его, подобно Лаокоону, магнитофонными пленками.
Но голос его уже хрип на ветру времени.
в эти минуты он становился поэтом.
Стихи он читал не по-актерски, а как поэты читают - такова вся таганская школа, - не выстраивая смысла повествования, а выпевая интонационный нерв стиха, суть стиховой стихии.
Иногда мы выступали с ним на вечерах, он пел, я читал - особенно запомнился ревущий зал Комаудитории университета, куда он принес свои спортивные песни, - но это были вечера не песен, а поэзии, ибо за джинсовой курткой его уже стояла судьба поэта.
Повторяю, он был тих в жизни, добр к друзьям, деликатен, подчеркнуто незаметен в толпе, его все любили, что редко в актерской среде, но гибельность аккомпанировала ему, и не в переносном смысле, а в буквальном.
Дважды его реанимировали. Помню, однажды спас его врач Л. О. Баделян, самозабвенный друг поэзии. Высоцкий три минуты был "на том свете". Тогда я написал "Реквием" по нему. Его напечатала "Дружба народов".
рыдай, Россия!
Какое время на дворе -
таков мессия.
Когда приезжала русая французская русалка, он просил меня читать ей эти стихи.
Смерть его просветила даже снобов. Многие нынче повернулись к нему, появилось много прекрасных стихов его памяти. Это хорошо. Хорошо, когда цветы ложатся на могилу, но как они нужны ему были при жизни! Неужто умереть надо, чтобы люди поняли и поверили?
Мать его, Нина Максимовна, сокрушенно рассказывает, что могилу его на Ваганькове постоянно обворовывают, мародеры снимают несметный урожай его цветов, может быть, мурлыча про себя его песни. Художники наивны.
Высоцкий страстно, по-мальчишески мечтал напечататься. Он наивно хотел стать членом СП. Хотел свои певчие строфы, как птиц, запереть в металлическую сетку печатного шрифта. Удалось однажды напечатать его в "Дне поэзии". Сейчас сыплются его публикации, порой поспешно составленные, но в них оживает мир певца. Он был тонко образован. Любил Бальмонта, В. Иванова, Мандельштама. Их культуру он наполнял живой нынешней речью.
Сколько писали о Гамлете!
И Блок, и Цветаева - их великие Гамлеты - маски духа. "Гамлет" Высоцкого - Гамлет изнутри, это исповедь поэта, работающего Гамлета, он пахнет потом профессии, житейской судьбой. Пастернак, переводя "Гамлета", задумывался над неким новым Гамлетом - уличным. Таким сыграл его Высоцкий - таганский Гамлет с гитарой.
По людскому обычаю на сороковой день после смерти я написал строки, ему посвященные:
Наверно, ты скоро забудешь,
как жил на краткой земле.
оборванный крик шансонье.
Несут тебе свечки по хляби.
И дождик их тушит, стуча.
На каждую свечку - по капле.