"- Володя, привет, - сказал Аркадий, позвонив в конце 1966-го года, - как ты посмотришь на то, если мы в «Гадких лебедях» используем твою песню о подводной лодке - якобы ее написал наш главный герой?
- «Спасите наши души»? - обрадовался Высоцкий. Она была тогда новая, и он любил ее особо.
- Нет, ту, старую - «Лечь бы на дно, как подводная лодка…» Она по настроению идеально подходит.
- Да, конечно, берите, никаких проблем. Я только рад буду.
Вот так Высоцкий и Стругацкие оказались под одной обложкой сначала в эмигрантских «Гранях», где состоялась первая публикация многострадальной повести, а уж потом, много позже, и у себя на родине.
... Мы не знаем, когда Стругацкие впервые услышали его песни, но доподлинно известно, что Высоцкий из всей фантастики, которой он увлекался, лучшими считал их книги. После выхода «Понедельника» желание повидаться с авторами сделалось вполне конкретным. Он как раз тогда вернулся из кино обратно в театр, бредил театром, жил театром, и, поскольку времена были еще далеко не худшими, возникла в меру безумная идея - создать свой, совершенно особенный театр фантастики. А почему нет? Любимов же сделал у них на Таганке и театр поэзии, и театр прозы. Но было некогда: сцена, кино, песни съедали все время целиком. Да еще пьянки бесконечные… Как только сил хватало? К декабрю 1965-го отношения с алкоголем стали у него настолько серьезными, что пришлось лечь в больницу. И вот, выйдя оттуда, он дал себе слово больше не пить ни грамма. Как никто, поддерживала его в этом любимая жена Люся - актриса Людмила Абрамова, с которой познакомился на съемках еще в 1960-м и которая уже родила ему двух сыновей - Аркадия, названного, кстати, в честь Стругацкого, и Никиту. Он продержался два года, даже чуть дольше. А это много, очень много. И были это, пожалуй, лучшие два года в его творческой биографии. Самые знаменитые песни написаны именно тогда, самые потрясающие роли в театре сыграны.
Летом 1966-го они вместе с Люсей и другом Георгием Епифанцевым были в Тбилиси на гастролях, именно там Володя в один прекрасный вечер, если не сказать в один прекрасный час, сочинил подряд две песни: «В далеком созвездии Тау Кита» и «Марш космических негодяев». Особенно первая была хороша. Потом его пригласили сниматься в Одессу. А Люся и Жора Епифанцев вернулись в Москву с мечтами о театре фантастики. Искали для него драматургию. Они тогда разговаривали цитатами из Стругацких, вот и возникла идея использовать для начала две-три новеллы из «Возвращения». Требовалось разрешение автора. Ну разыскали адрес. Приезжают на Бережковскую набережную, входят в квартиру, и тут же их буквально сбивает с ног огромный белый пудель по кличке Лелюш, они едва удерживают равновесие, а в руках еще тяжелая авоська со «стругацкими» книжками на подпись, а пес просто радуется, и все вокруг валится куда-то, сыплется, Лелюш вскакивает на диван, у дивана подламываются ножки, а позади возвышается большой, красивый, довольный произведенным впечатлением Аркадий Стругацкий… Все было очень эффектно.
В театр к ним Аркадий пришел только в октябре, когда Володя уже вернулся со съемок «Вертикали». Это были «Десять дней…». Потом «Павшие и живые», потом - «Галилей»… И, разумеется, после спектакля ехали домой. В первый раз не к Высоцким, а к знаменитому математику Юре Манину, которого встретили на спектакле случайно, тут-то и выяснили, что он давно знаком с обоими. И там, на улице Вавилова, Володя пел свои песни до умопомрачения, до упада, до зимнего рассвета. Конечно, как самый новый был исполнен альпинистский цикл и, уж разумеется, две «фантастические» песни. После «Тау Кита» Аркадий, по свидетельству очевидцев, просто распластался на диване и дрыгал ногами от восторга. Ведь особая прелесть ситуации заключалась в том, что Высоцкий еще не читал «Улитку на склоне» (откуда?), но одна и та же мысль - о партеногенезе (о почковании) - посетила одновременно и его, и Стругацких.
«Насколько я знаю, - вспоминает Юрий Иванович Манин, - ничем не была омрачена их взаимная симпатия. Оба были крепкие мужики, знавшие себе цену, оба признавали друг в друге и уважали этот внешний образ, совпадавший с внутренним самоощущением.
Володя приезжал после театра, перекусывал и брался за гитару. В те годы, когда мы общались регулярно, Володя дал зарок не пить, и во избежание соблазна бутылки на стол не ставили. Пение затягивалось далеко за полночь; стены были тонкие, но соседи никогда не жаловались.
Я и сейчас слышу, как Володя поет, скажем, песенку застенчивого боксера: «Бить человека по лицу я с детства не могу...», а Люся, жена, смотрит на него такими глазами, каких я никогда больше не видел у женщины, ни тогда, ни потом».
Три года подряд они вместе отмечали день рождения Высоцкого. 25 января 1967 года торжество происходило на квартире у Манина.
... В 1968-м они встречались уже на Беговой, и Высоцкому были подарены «Гадкие лебеди» в рукописи, и рукопись была подписана и упакована в папку, и потом эту папку у Люси украли, и она даже знает кто…
«Обитаемый остров», на этот раз уже с любовью переплетенный, с фотографией из Комарово и с подписью Бориса, «заверенной» Юрой Маниным. Отношения между Люсей и Володей были к тому моменту уже весьма не просты, но они еще были…
«Я ведь ушла от него сама, -вспоминает Людмила Абрамова. - Он просто боялся мне сказать, боялся, что я в этот момент умру. Не от самоубийства, просто так - оп! - и в дамки. Володя понимал, что я нуждаюсь в каком-то костыле, в какой-то подпорке, которая меня могла бы спасти от сумасшедшего дома, и он разрешил мне оставить книги. Абсолютно всю фантастику. Со всеми автографами А. и Б. Я цеплялась за них, как за последнюю соломинку. И вот тут меня очень поддержал Аркадий - своими новыми книгами, разговорами, шутками, бутылками коньяка.
Если бы я не прочитала «Стажеров», если бы не уговорила Жору на ту встречу, если бы не было постоянного бытования этих образов в нашей жизни, моя жизнь сложилась бы гораздо хуже. Из обширного круга знакомых, общих с Володей за эти семь лет, со мной остались два человека - Жора и Аркаша. Не то чтобы другие забыли меня совсем, кто-то даже материально помогал, но такой моральной поддержки я больше ни от кого не знала. Как бы я после 1968-го года сохраняла свой прославленный оптимизм и свою оглушительную смешливость, если б не было у меня возможности, хотя бы по телефону услышать Аркашин голос?..»
Когда Володи не стало, Люся позвонила Аркадию в тот же день. Она знала, что тут у него какой-то бзик, знала, что он не ходит на похороны (и с Володей такое бывало), но не позвонить не могла. Это было как крик о помощи, на уровне инстинкта… А он сказал, помолчав:
Утешил. Однако понимание между ними как было, так и оставалось… Она услышала честные слова, а это много. Вспомнила, как в феврале 1968-го после срыва Володя лежал в очередной раз в Соловьевке (в клинике неврозов на Шаболовке), и было ему очень паршиво, и она позвонила Аркаше, хотя прекрасно знала, что он не просто не любит этого (больница, физические страдания, чья-то депрессия), а как-то особенно тяжело все это переносит. Но он согласился и пошел в сумасшедший дом к Володе, и она видела, как ему буквально физически трудно идти через этот двор, по этим лестницам, каждый шаг делать невыносимо… Но тогда это было надо, и он пришел. А теперь… Теперь уже неважно.
Она поняла, что он хотел сказать ей на самом деле: «Лечь бы на дно, как подводная лодка…»
Однажды мы говорили о Стругацких с академиком Бестужевым-Ладой, и он вдруг сказал: «Чем они брали? Да тем же, чем и Высоцкий - в своем жанре. Хотя сравнивать их - как певицу с балериной. Но здесь играют две общие карты. Первая - юмор. Этим они выделялись даже в период лояльности к соцреализму. Ирония в литературе свойственна одному из сотни, а самоирония - одному из тысячи. У них было и то, и другое. «Полдень» - это же по замыслу «Пионерская правда», но исполнение! Живые, не ходульные герои плюс ирония и самоирония. А потом юмор, поднимаясь, дошел до грани сатиры. Сатириками они по-настоящему не стали. Антисоветского у них не было, но они виртуозно балансировали на грани. Это и есть вторая карта: удерживаться на грани дозволенного. Это высокое искусство. Ниже грани неинтересно, а выше - высылка, тюрьма, психушка. Такое время было».
неважно (подчеркиваю: неважно!) - тиражировались в народе без счета всеми мыслимыми способами.
".