Трифонова Ольга: Как Владимир Высоцкий строил дом для Марины Влади

Как Владимир Высоцкий строил дом для Марины Влади

Ольга Трифонова, вдова писателя Трифонова, много лет дружившего с Высоцким, рассказала неизвестные факты из жизни поэта.

«Потом Высоцкий с Мариной куда-то пропали, и я увидела в окно, как они целуются на крыльце, а на них падает снег, и плечи Марины, и черное платье — все в белых хлопьях. Словно кадр из фильма, который у меня до сих пор перед глазами. Помню, я позвала мужа: «Посмотри, какие они красивые». А Юра вдруг сказал: «Ну, они же актеры». Он не был злым человеком, искренне любил Высоцкого и почитал Марину, просто заметил в происходящем какую-то фальшь, игру на публику».

«газик», за рулем которого сидел офицер. С пассажирского места выпрыгнул невысокого роста мужичок — и к Юре. Они обнялись. Смотрю — да это же Высоцкий! (Кстати, они с Юрой почему-то всегда обнимались при встрече, словно члены какого-то тайного ордена.) «Вы куда?» — спросил у него Юрий Валентинович. «У меня через час концерт здесь, в воинской части», — ответил Высоцкий. Как выяснилось, он строил в нашем поселке дом для Марины (небольшой, в одну комнату и спаленку) на участке своего друга, сценариста Эдуарда Володарского. Командование воинской части помогало ему при строительстве: давали грузовики, присылали срочников. А Владимир Семенович расплачивался концертом. Я стала ныть: «Возьмите с собой!» Высоцкий как-то замялся: «Ну, это же рядовой концерт, впрочем…» Сопровождающий его офицер стал объяснять: мол, самим мест не хватает, даже жен своих не возьмем. Но тут мой деликатный муж стал мямлить: «Спасибо, но как-то неудобно…» Но я твердо заявила: «Удобно, удобно! Отведем ребенка и приедем!» О какой стеснительности могла идти речь, когда представлялась возможность послушать Высоцкого, все песни которого я знала наизусть? И вот мы приехали. В зале гарнизонного Дома офицеров действительно яблоку было негде упасть: солдаты сидели на полу в проходе, лепились, как ящерицы, к стенам... Мне, как единственной женщине в этом столпотворении, притащили табуретку. Стояла невыносимая духота, а Владимир Семенович, обливаясь потом, пел около трех часов подряд на бис, исполняя заказы, и выкладывался на полную катушку, понимая, что для собравшихся людей его выступление — большое событие: это не какая-то пресыщенная московская тусовка, что пришла послушать Высоцкого, потому что это модно. И если он был что-то должен военным за услуги, то все отработал сполна.

— мы ведь жили по соседству, на той же улице. Как-то Высоцкий притащил нам в подарок дорогущий импортный матрас. Такие в Союзе были в диковинку. Его привезла из Парижа Марина Влади. Матрас какое-то время служил им в качестве супружеского ложа, а когда они купили кровать, достался нашему сыну Вале — с прицелом на будущее. Ведь Вале тогда не исполнилось и двух лет. Высоцкий в шутку обращался к нему «офицерская спина», потому что ребенок всегда сидел с необыкновенно прямой спиной. «Ну что ты, офицерская спина, рычишь на меня? — спросил Владимир Семенович нашего сына, появившись на пороге с матрасом. (Дело в том, что Валя, заслышав хриплый голос Высоцкого, подражая ему — рычал в ответ.) — А у меня для тебя подарок. Сейчас он тебе точно не пригодится, но лет через двадцать, — он немного задумался, видимо, прикидывая возраст, в котором мальчики начинают встречаться с девочками, и подмигнул Вале, — да нет, пожалуй, через пятнадцать, ты с благодарностью вспомнишь своего соседа Высоцкого». Кстати, матрас до сих пор у нас. Храним его как реликвию.

С Мариной мы тоже были знакомы. Но она, как принято на Западе, в общении предпочитала держать дистанцию. В обычной жизни Марина ходила в очках и закалывала волосы в пучок, так что знаменитую Колдунью на улицах никто не узнавал. Я сама, как-то встретив ее на рынке, прежде чем поздороваться, долго соображала: она или не она? Марина бродила по торговым рядам, выбирая мясо, которое собиралась запечь на ужин мужу. Она — мировая звезда — ради него охотно хлопотала по хозяйству. Они оба в тот период очень любили друг друга — от Высоцкого и Влади просто свет исходил, когда они были вместе. И Владимир Семенович очень хотел, чтобы у жены был собственный загородный дом, и только ради нее ввязался в эту строительную эпопею. Как-то раз он попросил у нас в долг довольно приличную по тем временам сумму. Сказал: «Мне там привезли бетонную плиту для перекрытия, срочно нужно рассчитаться». Но я, поскольку в нашей семье сама была и прорабом, и строителем, хорошо знала расценки. И я возмутилась: «Да это просто исключено! Вас нагло обирают! Сейчас сама пойду и разберусь». Другой бы обрадовался, а Высоцкому это не понравилось. Ему, человеку скромному и деликатному, проще было заплатить, чем торговаться с рабочими: «Оля, да ладно…» Но я так решительно зашагала на разборку, что Высоцкий испуганно посторонился. И предпочел ретироваться. Он ведь торопился в театр на репетицию. Он вообще всегда куда-то спешил так, словно за ним черти гнались. И вот Владимир Семенович умчался, а я направилась на другой конец улицы — к участку Володарского. Перед воротами, перегородив аллею, стоял кран, на стреле которого раскачивалась плита с отколотыми углами и ржавой арматурой, явно бросовая. Рядом курил мужик, выглядывая на другой стороне улице Высоцкого. «Это что? С какой помойки?» — спросила я. Он и не спорил: «Ну побилась малость. Да ерунда, нормальная плита, Володя видел, сказал, что нормальная. Да она сто лет простоит!» Плита действительно годилась, но уж точно не стоила таких баснословных денег. «Пол-литра! — говорю, — или увозите». — «А ты при чем? Я жду Володю, он сейчас принесет деньги». — «Нет, не принесет, я буду с вами расплачиваться». — «Да у него денег куры не клюют, чего ты рубишься?» — «Послушайте, — завелась я, — он деньги не печатает, он их тяжело зарабатывает, мотаясь с концертами по всей стране. Две пол-литры?» — «Три!» На трех бутылках водки мы и сговорились. Когда Владимир Семенович узнал, во сколько ему обошлась плита, он не расстроился, что его так бессовестно хотели надуть. А мы с мужем удивлялись: что за народ у нас такой? Вот ведь любят Высоцкого. Обожают! Проходу ему не дают. Но тут же норовят обобрать...

«КАКОЙ УСПЕХ ВЫ ИМЕЛИ В ГИНЕКОЛОГИИ!»

— везде творилось что-то невообразимое. Была такая известная история: когда он приехал с концертами в Набережные Челны, местные жители устроили ему встречу — Владимир Семенович шел в гостиницу с вокзала, а из каждого открытого окна гремела «Охота на волков». Вот как они устроили все так, чтобы песня звучала отовсюду практически синхронно? Мобильных тогда не было, соцсетей — тем более... Домашние-то телефоны — и то далеко не у каждого. Но как-то люди договорились, придумали какой-то условный сигнал...

Однажды я подвозила нашу с Высоцким общую знакомую на Пресню, где она жила. Приятельница что-то увлеченно мне рассказывала, но вдруг застонала, почувствовав сильную боль внизу живота, вся побледнела и скрючилась. Я вспомнила, что на углу Красной Пресни и Малой Грузинской есть какая-то больница. Бросив машину у тротуара, мы потащились туда. Во дворе нам перегородила путь санитарка: «У нас ремонт, мы закрыты! Вези ее на Шмитовский, в женскую, у нее, наверное, внематочная». Мы поплелись к машине по Малой Грузинской, и вдруг — «Мерседес» Высоцкого. Он ведь жил на Малой Грузинской и как раз ехал домой. Но заметил нас, остановился. И, не задав ни одного лишнего вопроса, посадил в машину, повез. Через несколько минут мы были уже у приемного отделения. Из деликатности Владимир Семенович остался ждать на улице. А у нас — снова неудача. Тетка в регистратуре наотрез отказалась нами заниматься: «Почему без паспорта? Из какого вообще района? Вот и давайте по месту прописки!» Я пыталась объяснить, что требуется срочная помощь, перешла на повышенный тон — но это только усугубило ситуацию, нелепую и опасную. Но тут на пороге возник Владимир Семенович: «Все в порядке?» — и произошло настоящее чудо. Со всех этажей в приемное отделение побежал народ с совершенно ошалевшими от счастья лицами. Доктора, медсестры, пациенты... Каким-то чудом весть о том, что в приемном отделении Высоцкий, разлеталась мгновенно. У многих при себе оказались его фотографии, их протягивали ему для автографа, при этом доктора-мужчины протискивались вперед женщин. Около приятельницы уже суетились врачи: «Женщина, потерпите, сейчас, дорогая, сейчас». Помнится, диагноз поставили с ходу (к сожалению, худшие опасения подтвердились), и санитары повезли ее на каталке к лифту. Я, вся на нервах, за ними: «Что с ней будет?» Врач отмахнулась: «Не волнуйтесь, сейчас прооперируем! А он ей кто?» — «Знакомый». На меня уже не обращали внимания, а Высоцкого наперебой заманивали в ординаторскую выпить и закусить, обещая всевозможные армянские и грузинские коньяки, которые у докторов всегда водятся в больших количествах. Он вежливо отказывался: «Извините, мне пора». Когда мы вышли на улицу, все высунулись из окон: пациентки на прощание махали Высоцкому. «Какой успех вы имели в гинекологии! — улыбнулась я. — А ведь вы для них даже не пели...» А он: «Да я спел бы. Но и так уже опоздал на концерт в институт Курчатова, нехорошо».

сам рассказывал, как это было. Он, хоть и нуждался в деньгах, потому что всегда имел пристрастие к фирменным шмоткам и был щедрым человеком, стал отказываться: «Спасибо, конечно, но это лишнее, на хлеб пока хватает». — «А я как раз хочу, чтобы вам хватало еще и на масло, — ответил Высоцкий. — Я хочу, чтобы в вашей жизни ничего не менялось и чтобы «они» там, наверху, это видели и злились, что не могут вас достать».

И спектакль по книге моего мужа «Дом на набережной» Высоцкий пришел защищать на худсовет, хотя и не был в нем занят. И именно его речь — продуманная, взвешенная, аргументированная — произвела впечатление на чиновников из Министерства культуры и горкома. В итоге спектакль с поправками выпустить разрешили. Помню, когда мы с мужем вышли на улицу, он спросил: «Вот скажи навскидку, чье выступление было самым интересным?» И я, ни секунды не раздумывая, ответила: «Высоцкого!» А спектакль «Дом на набережной» много лет шел с большим успехом. Некоторые, желая сделать приятное Трифонову, говорили: «Знаете, книга все же лучше». Мужа это совсем не радовало: «А как можно сравнивать, это же разные вещи». Юре очень нравился спектакль, мы много раз его смотрели, я — так точно раз двадцать. Однажды я снова шла в театр — когда мужа уже не было в живых. В тот раз я пригласила посмотреть «Дом на набережной» подругу. Еще на выходе из метро достала из сумочки билеты... Заметив это, какая-то девушка подлетела ко мне: «Продайте один билет!» Объяснила ей, что не могу. Девушка чуть не заплакала: «Я ради этого спектакля приехала из Новосибирска, хотите, встану перед вами на колени?» И действительно стала приседать, вот-вот опустится в мартовскую жижу. Я успела ее подхватить, протянула билет: «Возьмите». Не помню, как сама выкручивалась, но на спектакль все-таки попала.

— в кабинете у Любимова. Там собирались талантливейшие умы советской эпохи — писатели Борис Можаев и Юрий Трифонов, поэт Андрей Вознесенский, философ Евгений Шифферс, художник Давид Боровский, публицист Александр Бовин, специалист по Китаю Лев Делюсин, близкий друг Любимова... Их разговоры, их споры — это было необычайно интересно. А вот своих актеров Юрий Петрович на такие встречи не приваживал — мол, не тот уровень. Странно. Высоцкий, например, был очень образован, любил поэзию, знал бездну поэтов — известных, и среднеизвестных, и малоизвестных. Например, очень любил Ли Бо, чудесного китайского поэта, и японца Басё.

ЕГО ПОСЛЕДНИЙ НОВЫЙ ГОД

Новый, 1980 год — последний в жизни Владимира Семеновича — мы с ним встречали в одной компании, у Володарских. Муж идти не хотел, потому что Эдик и его жена Фарида категорически отказались устраивать застолье в складчину, и Юре это показалось унизительным. Но я знала, что будут Высоцкий с Мариной, Аксенов, Тарковский, и смогла уломать Юрия Валентиновича: «А мы потом их позовем на старый Новый год или Восьмое марта. Ну что мы станем с Фаридой высчитывать, кто и сколько должен принести?» Муж нехотя со мной согласился. Праздничный стол в доме Володарских ломился от изысканной еды, ведь Фарида умеет готовить вкуснее, чем в любом ресторане. Мы тогда все любили друг друга и, казалось, должны были чувствовать себя счастливыми — за таким столом, в такой хорошей компании. Но что-то не клеилось. Может быть, потому, что все, кроме хозяина дома, переживали тяжелые времена. Тарковскому не давали снимать, Аксенова не печатали — и оба собирались эмигрировать. У Юры тоже роман «застрял» в цензуре, у Высоцкого срывались выступления. И у них с Мариной, которая в ту ночь была безумно красивой, с распущенными волосами, в черном платье с открытыми плечами, отношения, видимо, совсем разладились — они держались словно чужие друг другу люди. Да еще приехали какие-то непонятные девицы и явно скучали, потому что все знаменитости были при женах. Тарковский все свое внимание уделял хозяйскому бульдогу Тиме, фотографировал этого милого и добродушного обалдуя. Я сидела рядом с Владимиром Семеновичем и мечтала, чтобы он взял свою гитару, сиротливо подпиравшую стену, и начал петь. Сказала ему в шутку: «Вот было бы здорово, если бы к нам пришел Высоцкий и спел, правда?» Но он даже не улыбнулся, мне стало неловко: шутка моя повисла в воздухе. Прошло несколько минут, неожиданно Высоцкий ко мне повернулся. Я очень хорошо помню его лицо в тот момент. Вообще, у его лица было странное свойство: контур менялся в зависимости от настроения, скулы то исчезали, то появлялись. Иногда это было красивое лицо, иногда простецкое, а иногда в нем даже проступало что-то трагическое. Ну а в тот момент оно выглядело очень усталым. Он сказал: «Неужели вы не видите, что здесь никто не хочет, чтобы я пел?» Это было сказано с такой горечью... А ведь действительно, кроме меня и, думаю, Юрия Валентиновича, больше никому не пришло в голову попросить Владимира Семеновича спеть. Ну как же, ведь собравшиеся были людьми высокого полета, не чета той публике, что набивалась на стадионы, чтобы его послушать...

— все в белых хлопьях. Словно кадр из фильма, который у меня до сих пор перед глазами. Помню, я позвала Юру: «Посмотри, какие они красивые». А муж вдруг сказал: «Ну, они же актеры». Юрий Валентинович не был злым человеком, он искренне любил Высоцкого и почитал Марину, просто заметил в происходящем какую-то фальшь, игру на публику.

звонок из Первой градской больницы: оказывается, по дороге Высоцкий со своими пассажирками попали в аварию. Никто серьезно не пострадал, отделались синяками, царапинами и разбитыми лбами. Но девицы настаивали на оформлении аварии. Врачи, понимая, что в этом случае на Высоцкого заведут уголовное дело (ведь он был в подпитии) — и тогда прощай его заграничный паспорт, — не хотели подключать милицию. Тогда мой муж поехал выкупать Высоцкого — девки, получив деньги, от него отстали. Печальный получился Новый год. Он предвещал беду...

Весной мы с мужем смотрели на «Таганке» спектакль «Преступление и наказание», в котором Владимир Семенович играл Свидригайлова. Сидели, как обычно, в первом ряду: Юрий Валентинович всегда был в театре почетным гостем. В одном из эпизодов Высоцкий пел песню о черной крови, которую я потом никогда и нигде не слышала, хотя у меня есть все его записи. У Владимира Семеновича в этой сцене было какое-то нездешнее и бледное лицо, смоляные брови, и в какой-то момент в чертах его лица проступила, как говорят медики, «маска Гиппократа» — своеобразная печать смерти. «Ты знаешь, — поделилась я дома с мужем, — какое у него было страшное лицо…» — «Не нужно, не говори!» А вскоре Владимира Семеновича не стало...

на каком-то знаменитом спа-курорте (мы тогда и не знали, что существуют такие «курорты красоты», но Марина объяснила). Так ей хотелось, чтобы Владимир увидел ее красивой! Она снималась в то время в костюмном фильме: и грим, и прическа, и платье — все ей очень шло, на площадке ею любовались. И вот она всем говорила: «Скоро приедет мой муж, он такой знаменитый, талантливый и замечательный!» Она так им гордилась! Но время шло, а Высоцкий все не приезжал, хотя Театр на Таганке был во Франции на гастролях. И в глазах съемочной группы уже читался немой вопрос: ну что же твой муж? Наконец Высоцкий отыскался, приехал. С перепоя, небритый, истрепанный. И Марине стало очень неловко перед группой. Еще она вспоминала свою жизнь, как в детстве с сестрами и родителями ютились в комнатушке в пригороде Парижа. И совсем крошкой танцевала в балете «Гранд-опера», изображала то букашку, то ангелочка, потом одна ночью после спектакля возвращалась на электричке домой с чемоданчиком, в котором лежали пачка и пуанты. «А он! Бедный маленький идиот из подворотни! — плакала Марина. — Я со своими крошечными способностями добивалась признания тяжелым трудом и в девять лет кормила всю семью. А ему от Бога был дан огромный талант, и слава была огромной, а он пустил все это под откос!» Конечно, Марина не права — если он и был из подворотни, то давно из нее ушел, сделал себя человеком необычайно высокого духовного уровня. Это в ней горечь говорила, отчаяние. Она ведь по-настоящему высоко ценила его дарование. Может быть, как никто другой из окружения Высоцкого. Разве что еще Любимов всегда понимал, кто перед ним. Но слишком многие не видели. Не хотели видеть. Помню, Владимир Семенович все хотел вступить в Союз писателей. Он очень этого хотел! И он давал это понять моему мужу. И Юра как-то раз ему ответил: «Володь, ну зачем вам? У вас и так мировая слава». И Высоцкий как-то очень горько улыбнулся, свернул разговор и больше к этому не возвращался. А Юра на самом деле пытался что-то сделать — ходил в секретариат, говорил о Высоцком — просто не получилось. И все равно, после того как Владимира Семеновича не стало, корил себя: «Ну как я ему мог сказать: «Зачем вам?» Раз просил — значит, нужно было!» Да, это странно, возможно, прозвучит, что Высоцкий, кумир миллионов, чувствовал себя невостребованным, ненужным, одиноким. И все же это — правда. Такова уж судьба гениев...

Раздел сайта: