Туров Виктор: "О дружбе с Высоцким я молчал шестнадцать лет... "

ВИКТОР ТУРОВ:

«О ДРУЖБЕ С ВЫСОЦКИМ Я МОЛЧАЛ

ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ...»

—1996) — выдающийся белорусский кинорежиссер, Народный артист СССР, лауреат Государственной премии СССР, академик Международной славянской Академии, лауреат и призер международных и всесоюзных кинофестивалей, лауреат премии имени Ю. Тарича, лауреат Государственной премии Беларуси 1996 года (посмертно). Автор таких известных картин, как «Через кладбище», «Я родом из детства», «Сыновья уходят в бой» и «Война под крышами», «Люди на болоте» и «Дыхание грозы», «Переправа», «Точка отсчета», «Воскресная ночь», «Жизнь и смерть дворянина Чертопханова», «Высокая кровь», «Черный аист», «Шляхтич Завальня» и других.

Один из ближайших друзей Владимира Высоцкого, он почти 16 лет молчал о своих встречах и разлуках с Владимиром Семеновичем, осторожно обходя длинную обойму воспоминаний и мемуаров родных и близких, товарищей и коллег, а также пресловутых «друзей», которых у Высоцкого после кончины появилось великое множество. В числе последних, кстати, и те, кто при жизни артиста, мягко говоря, не очень-то его жаловали.

Не без труда я уговорил Виктора Тимофеевича, моего давнего приятеля, поделиться своими непростыми воспоминаниями об этой неординарной личности — Человеке, Актере, Барде.

— Виктор, после смерти Высоцкого, особенно в годовщину его пятидесятилетия, не было практически ни одного журнала, ни одной газеты, которые восторженно не высказывались бы о нем. Несколько фильмов о Высоцком были показаны по ЦТ и разным региональным программам. Как бы кто ни относился к этому человеку, нельзя не признать, что подобный вулканический всплеск внимания к судьбе и творчеству Поэта и Актера — явление феноменальное.

— Мне претит и его безудержное обожествление, и его пренебрежительное низвержение, и мутные коловращения вокруг его жизни. Убежден, что только правда и только во всей ее полноте должна быть истинной памятью о Володе.

— Почему ты так долго молчал?

— Стоило Володе умереть, как откуда ни возьмись выползли на свет божий толпы его «почитателей», а попросту говоря фальшивых друзей. Вот тогда-то я и дал себе зарок в течение пяти лет ничего печатно не говорить о моем друге.

характеров и общности художнических привязанностей и вкусов...

— Вы были ровесниками?

— Володя был моложе меня ровно на один год и три месяца, и мы были «дети войны», нас связывало голодное детство и не очень уютное отрочество, хотя мы и были тогда далеко друг от друга: я рос на Могилевщине. Но в один год мы окончили свои «альма матер»: я — режиссерский факультет ВГИКа у Александра Довженко, он — актерское отделение школы-студии имени Немировича-Данченко. А вскоре наши пути пересеклись на картине «Я родом из детства» — и думаю, что это пересечение было даровано Судьбой...

— Итак, ты молчал пять лет?

— Да, свое обещание самому себе я сдержал. И только на шестой год после смерти Володи меня уговорили кое-что рассказать о наших встречах. Это произошло в Ялте, когда я снимал «Переправу».

— И кто тебя сумел уговорить?

— Директор ялтинского кинотеатра, который в свое время много сделал доброго и для меня, и для Володи. А до этого я там же, в Ялте, познакомился с одним корейцем, замечательным врачом-иглотерапевтом, который вместе с женой, русской по национальности, безумно любил Высоцкого. Его брат, проживавший в Швеции, прислал ему в подарок видеокамеру — в то время редкость. И вот по просьбе директора кинотеатра я впервые перед большой аудиторией выступил с воспоминаниями о Володе. Отмечу, что никогда в жизни я не получал из зала столько записок! И как раз вся эта встреча, продолжавшаяся около трех часов, была заснята этой видеокамерой на кассету.

— Кассета сохранилась?

— Сохранилась. Самое любопытное в том, что первую половину встречи кореец снимал сам, так сказать, опробовал новую технику, но, боясь брака, попросил моего оператора Володю Спорышкова доснять ее. К счастью, получилось все довольно профессионально. Потом эту видеокассету мне подарили под «честное слово» никому до поры до времени не показывать...

— А потом ты снова замолчал...

— Ровно на десять лет. Все носил в себе, внутри... Хотя однажды что-то написал для «Студенческого меридиана».

Конечно, весьма сожалею и кляну себя за легкомыслие, что не записывал по живой памяти все, что было с нами. Хотя и тогда понимал, что Бог наградил Володю не только выдающимся талантом, не только любовью к людям, которым он отдал все: и песни, и фильмы, и спектакли, — но и очень непростой судьбой. Но разве мог я предположить, что он, наделенный крепким здоровьем от природы, уйдет из жизни так рано?

— Наверное, такие люди не могут жить долго. Они проживают жизнь более эмоциональную и напряженную, чем простые смертные. Человеческую боль, страдания, переживания они берут на себя, пропуская все это через собственное сердце. А с израненным сердцем разве можно долго прожить?

— Жюль Ренар, французский писатель, автор повести «Рыжик», как-то сказал о своем коллеге: чтобы понять, как он талантлив, нужно представить его мертвым. В общем,это относится к любому человеку искусства...

— Если бы в повседневной жизни люди следовали этому принципу, то, очевидно, не было бы столь многих безвременных потерь. В том числе и твоих близких друзей-товарищей по творчеству — Высоцкого, Шпаликова, Бабкаускаса, Шукшина... Но, общаясь с реальными, живыми людьми, мы просто забываем, что есть предел человеческих сил...

— Да,это так. Володя действительно жил на пределе человеческих возможностей. Он успевал буквально все — и лицедействовать на сцене, и работать на съемочной площадке, и поднимать в овациях аудитории на концертах в Москве и Минске, Париже и Нью-Йорке, Софии и Торонто, Варшаве и Тюмени, и писать песни. Именно песни, не похожие ни на чьи, взрывные и веселые, грустные и трагические, разрывающие душу, рушащие все привычные эстетические каноны, сделали его самым популярным бардом 60—70-х годов. И не потеряли значения до сих пор...

— Вообще говоря, история взаимоотношений песен Высоцкого с кинематографом, в частности с твоими картинами, вызывает у меня большой интерес, потому что все здесь не так просто. Даже близкие ему люди сегодня не могут точно воссоздать историю появления той или иной песни к тому или иному фильму. Что касается тебя, то сам Высоцкий однажды признался: «Самые первые мои военные песни были написаны для картины Виктора Турова “Я родом из детства”». Да и Марина Влади ему как бы вторит, вспоминая поездку на Новогрудчину, к тебе. В своей книге «Владимир, или Прерванный полет» она пишет, что и тогда, когда ты снимал уже последующие свои фильмы по Алесю Адамовичу, у Высоцкого «родились темы большинства... песен военного цикла».

— По этому поводу я хочу внести некоторые пояснения. Действительно, Володя написал некоторые свои песни для картины «Я родом из детства» — «В холода, в холода», «Высота», «В госпитале». Из песни «Высота» («Вцепились они в высоту как в свое...») в фильм вошел фрагмент, который исполнялся на мотив «Раскинулось море широко». Песня же «В госпитале» («Жил я с матерью и батей...») в картину не вошла, хотя Володя очень хотел ее исполнять...

— А «Звезды» и «Штрафные батальоны»?

— «Звезды» (или «Падают звезды») была написана раньше и сначала предлагалась Володей для спектакля Театра на Таганке, кажется, «Павшие и живые», но не вошла. Ну а затем ее фрагмент я использовал в своей картине. Помнишь:


Смертью пропитан воздух...

Аналогичная история произошла и с песней «Братские могилы», которая тоже предназначалась для таганковского спектакля, но с незначительной доработкой вошла в «Я родом из детства», правда, в исполнении Марка Бернеса. Что касается «Штрафных батальонов», то я использовал только фрагмент этой песни, которую Володя написал незадолго до моей картины...

— А знаменитые песни Высоцкого к твоему фильму «Война под крышами»?

— «Песня о новом времени» («Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги...») и «Аисты» были написаны специально для картины. Помню, был такой вариант начала «Аистов», мало кому известный:

Небо этого дня —
ясное,
Но... под небом — броня

А по нашей земле —
стон стоит, —
Благо, стены в Кремле —

— Так или иначе, впервые его военные песни прозвучали с экрана именно в твоих фильмах. И таким образом ты как бы официально открыл Владимира Высоцкого для миллионов людей как поэта, композитора и исполнителя...

— Получается, что так. Этим и горжусь, хотя и сожалею, ведь мог бы использовать его талант гораздо больше.

— Твоя многолетняя дружба с Высоцким началась с картины «Я родом из детства». Как произошло знакомство?

— Эта картина была моей второй художественной полнометражной лентой после фильма «Через кладбище», хотя сценарий мой близкий друг Гена Шпаликов написал раньше, чем я снял «Через кладбище» по Павлу Нилину. И — вот уже закончили подготовительный период, провели актерские пробы и утвердили актеров. А оператором картины был Саша Княжинский. Москвич, мой ровесник, он окончил ВГИК по мастерской покойного Бориса Волчека, после чего вместе со своим другом Мишей Ардабьевским был распределен на Свердловскую киностудию. Там они работали в не очень уютной атмосфере в научно-популярном кино...

— Это тот самый Ардабьевский, который затем снял «Служили два товарища» и «Корону Российской империи»?

— Тот самый. Через некоторое время режиссер Валентин Виноградов (тоже бывший вгиковец), работавший на «Беларусьфильме», пригласил Княжинского и Ардабьевского в Минск и вместе с ними снял картины «Письма живым» и «Город мастеров». А уже потом я предложил Саше Княжинскому поработать над картиной «Я родом из детства». Кстати, позже он снял «Осень», «Подранки», «Сталкер» — словом, очень талантливый оператор...

— А к тому времени Высоцкий был уже известной личностью?

— В определенной степени. Особенно в артистических кругах. Но молва о нем уже ходила по Москве как об авторе и исполнителе песен «Большой Каретный», «За хлеб и воду», «Про Сережку Фомина», «Антисемиты», «Солдаты группы “Центр”», «Нейтральная полоса». И вот этот самый Саша Княжинский знал немного Высоцкого. Он-то и предложил мне пригласить его на пробы. Мол, познакомишься с ним, послушаешь, все же актер-профессионал, играет в новом Театре драмы и комедии на Таганке, да и в кино не новичок...

— А что он сыграл до этого, кроме «Карьеры Димы Горина»?

— Ну, насколько помню, были картины «Сверстницы», «Увольнение на берег», «Наш дом», «Штрафной удар», что-то еще. Правда, тогда он был больше актер эпизода: снимался, так сказать, «в окружении», кого-то подстраховывал, кого-то заменял, но зато умел создавать удивительно добрую атмосферу на съемках и после съемок, особенно в экспедициях. Когда все устанут, он мог своей песней, экспромтом, улыбкой, шуткой-прибауткой поднять настроение и творческий тонус.

— Итак, Высоцкий приехал на кинопробу в Минск, когда, по существу, пробы уже завершились?

Вообще-то да. На эту роль — роль танкиста-лейтенан-та — был уже определен актер: не то Алексей Петренко, не то Владимир Заманский, точно уже не помню, потому что они пробовались оба. Но дело не в этом. После пробных съемок Володи Высоцкого пошла запись. И так случилось, что мы впервые записали его песни на профессиональную широкую магнитную пленку! А потом мы пошли в общежитие на «мужской» ужин, где Володя также пел, аккомпанируя на гитаре. После ужина завернули ко мне домой: я жил тогда в коммуналке рядом с киностудией. Нет, не совсем так... После общежития я поехал провожать Володю на вокзал. По дороге заглянули в кафе Дома актера, там еще немного посидели. И тут постепенно между нами образовалось то, что можно назвать аурой внутренней симпатии, внутреннего притяжения: нас как магнитом потянуло друг к другу.

— И тогда ты едешь с Высоцким к себе домой?

— Нет, сначала на вокзал. Сдали билет, на эти деньги купили еще выпить и закусить. И только после этого поехали ко мне. Я тогда жил один, жена была в Могилеве. Словом, проговорили с Володей почти до утра.

— Не помнишь, о чем вы тогда говорили?

— Как ни странно, но помню, хотя прошло уже больше тридцати лет. Он мне рассказывал о себе, о своих семейных перипетиях. Я узнал, что у него от второй жены, Люси Абрамовой, уже двое детей, старшему сыну Аркадию годика три или четыре, младшему — Никитке — что-то около годика. Но с Люсей они официально так и не были зарегистрированы. Погоди, нет, кажется, ко времени нашей встречи с Володей брак уже был оформлен. Впрочем, сейчас уже не помню.

Рассказывал о Школе-студии МХАТ, о недолгом пребывании в Театре имени Пушкина, где был в одной труппе с Раневской и Чирковым. О Театре миниатюр, где он тоже немного работал и где собирались даже ставить спектакль по его тогдашним (!) песням. Володя — был такой случай — дебютировал и в театре «Современник» в роли, которую обычно играл Евстигнеев. Но не прижился. Одно время ходил вообще без работы с записью в трудовой книжке: «Уволен за систематическое нарушение трудовой дисциплины».

— А потом была Таганка?

— Да, в театр его привел, как рассказывал Володя, Слава Любшин. И первая роль, предложенная ему Любимовым, была роль драгунского капитана в спектакле «Герой нашего времени», хотя об этой своей роли Володя рассказывал с иронией и усмешкой. Театр только-только начинал формироваться, и, естественно, тогда Высоцкий был еще далеко не тем Высоцким, которого потом узнали, да и Любимов лишь начинал формулировать свои эстетические принципы.

— Ну, и как дальше разворачивались события в Минске?

— Довольно занятно. Володе в этот же день нужно было быть на репетиции в театре, на этот счет у Любимова были железные требования. Но так случилось, что в наших карманах денег практически не осталось, тем более на авиабилет, и нужно было искать какой-то выход. Выскочили на проспект, но, как бывает в таких случаях, такси как в воду канули. Зато поймали мотоцикл с коляской и — в аэропорт! Все же у меня теплилась надежда, что все обойдется благополучно. Прибежав в кассовый зал, я прильнул к окошку и прямо выложил обаятельной кассирше, в чем дело. Вот я, Туров, белорусский кинорежиссер, а это вот — артист московского театра, и ему срочно нужен билет на самолет. Но денег нет. Выдайте билет, а деньги я привезу после обеда. И в качестве залога предлагаю ей свои позолоченные часы. Кассирша заулыбалась и выдала билет.

И тут вдруг в зале появляются Витя Тарасов и Гена Овсянников [1], которые летели на гастроли своего Купаловского театра в Могилев. Разумеется, они направлялись прямым ходом в буфет. И — увидели нас. И — затащили с собой. Время до вылета еще оставалось, мы успели отлично позавтракать.

— Витя, возьми меня на роль. Ей-богу, не подведу...

— Но выбор актера, наверное, не всегда зависит от режиссера? Как реагировал художественный совет на столь малофотогеничное и не очень выразительное лицо Высоцкого? В то время ведь на экране блистали совсем иные типажи киногероев.

— Совершенно верно. Тогда советский экран требовал такие актерские типы, как молодой Сергей Бондарчук, Сергей Гурзо, Вячеслав Тихонов, Василий Лановой. Почему, скажем, так долго не снималась очаровательная Алиса Фрейндлих? Да потому, что считалось: у нее нефотогеничное лицо, хотя все признавали неординарный талант актрисы. Сейчас это кажется странным, но так было. И тогда мы придумали для Володи соответствующий его роли грим: седой парик, деформировали губы, сделали ему «обожженное» лицо и шрам — получился раненый лейтенант. И худсовет утвердил Володю на эту роль...

Когда картину начали снимать, сразу же определились и те песни, которые он написал раньше, за два-три года до этого. А опорной песней фильма стала «На братских могилах». В процессе съемок появились и другие песни Высоцкого.

— Где ты снимал картину?

— Сначала в Слониме и Ружанах. Тут-то, в Слониме, произошла моя вторая встреча с Володей. Он должен был приехать сюда на день-два, чтобы уже окончательно определиться с гримом, костюмом, прочими аксессуарами. В Слониме мы начинали снимать первые эпизоды картины, в которых Высоцкий занят не был. И вот он звонит мне из Ставрополья, где к тому времени закончил съемки в «Стряпухе» Эдмонда Кеосаяна. Звонит и говорит, что едет к нам... вместе с двумя выпускницами ВГИКа, которые тоже снимались вместе с ним.

— И что ты подумал?..

— Подумал, что если они летят с Кубани, благодатного винного края, то, естественно, прибудут весьма веселыми, в приподнятом настроении. В этот день мы снимали в Ружанах, в разрушенном старом замке Сапегов. Закончив съемки, приезжаем в нашу слонимскую гостиницу. Навстречу дежурная:

— О, Виктор Тимофеевич, тут вас ждал веселый молодой человек, все спрашивал о вас. Я ему сказала, что вы снимаете в Ружанах. Он повертелся-повертелся и куда-то пропал.

Проходит какое-то время, и появляется Володя — действительно, веселый, словоохотливый, душа нараспашку. Оказывается, из Краснодара он летел в Беларусь через Москву. В московском аэропорту этих самых девушек-актрис встретили их приятели и затащили в ресторан. Ну а Володя, уже один, долетел до Минска, а оттуда добрался до Слонима.

— А не застав тебя в Слониме, отправился в Ружаны?

— Точно. Но там, естественно, меня уже не было, видно, где-то разминулись в дороге... А вся изюминка в том, что Володя, хочешь верь, хочешь не верь, привез с собою из Ставрополья огромную авоську с тридцатилитровой бутылью местного кагора. Как он ее вез через Москву, Минск — уму непостижимо.

— И что вы сделали с этим вином?

— А ты не знаешь, что делают с вином? Устроили праздник для всей съемочной группы. Нашли тазик, вылили туда вино, а затем разлили его по графинам. Представляешь, какие были липкие полы от пролитого кагора? Замечу в скобках, что за это короткое пребывание в Слониме Володя очень привязался к Алексею Александровичу Барановскому, нашему замечательному «купаловцу», и, несмотря на большую разницу в возрасте, они постоянно были вместе, если я был занят на съемке. Помню, на следующий день оба так разошлись, что накупили много шампанского и шоколаду и галантно угощали женщин нашей съемочной группы и работников гостиницы. Поздно вечером опять же с приключениями отправил я Володю на такси в Минский аэропорт: ему необходимо было быть в Москве на спектакле...

— Сохранилась фотография с изображением Высоцкого и Евгения Ганкина — художника-постановщика твоей картины — на железнодорожном вокзале в Гродно. Они стоят на первом плане на шпалах, слева — толпа людей, справа — эшелон с цистернами. Вы потом снимали картину в Гродно?

— Да, я помню эту фотографию. Действительно, мы много эпизодов отсняли в Гродно. Но тут получилась такая история. Все вроде бы шло хорошо. Но у Володи в это время уже начали происходить большие перепады, связанные, так сказать, со специфическим укладом творческой жизни. Он мог в определенные периоды очень много работать, петь, играть в театре, сниматься в кино, сочинять стихи и музыку... Нагрузки, должен тебе сказать, были ошеломляющими.

— ... А так как он был человеком невероятно эмоциональным, увлекающимся, открытым, то эти стрессы он снимал с помощью алкоголя?

— Да. К тому же он обладал большим обаянием, всем он был интересен, и встречи с ним обычно заканчивались «дружескими застольями». И тогда уже Володя «входил в пике», и надолго. А остановить его можно было только тогда, когда наступал его «потолок». Впрочем, особого беспокойства он никому не причинял, больше мучился и страдал сам. Словом, во время съемок «Я родом из детства» возникла необходимость его изоляции и лечения. Для меня как режиссера эта проблема была довольно мучительной, так как главные эпизоды с Высоцким еще не были отсняты. Что делать?

— Витя, если есть возможность, сними пока сцены, в которых Володя не занят. Ибо если он восстановится и узнает, что его вывели из картины, то для него это будет страшным ударом.

— А ты знал тогда Нину Максимовну?

— Не очень близко, но знал. Они жили тогда с Володей в небольшой двухкомнатной квартире в знаменитом 10-м экспериментальном районе, который заложил Хрущев, мечтая сделать его прообразом коммунистического жилого района для трудового класса со всеми удобствами: кинотеатрами, магазинами, прачечными, пивбарами, книжными лавками. Тогда это был особый район. Там, между прочим, получил свою первую квартиру и Гена Шпаликов с Инной Гулая — буквально через два дома от Высоцких...

— Вот что по поводу этой квартиры писала Людмила Абрамова: «Я с нежностью вспоминаю ту квартиру в Черемушках (улица Шверника теперь переименована в улицу Телевидения) — в картонной пятиэтажке, без лифта — туда приходили любимые друзья — Гена Шпаликов и Витя Туров, там закусывал скороспелыми блинами после первого посещения “Галилея” Аркаша Стругацкий...».

Итак, Нина Максимовна тебе позвонила...

— Еще она сказала, что картина «Я родом из детства» для Володи очень дорога, что роль ему безумно нравится... Но, слава Богу, мне тогда позволяли киноначальники планировать так, что какое-то время мы могли обойтись без тех сцен, в которых Володя был занят. А потом он вернулся в строй, и мы благополучно закончили съемки.

— И что, все сцены с Высоцким вошли в картину?

— Нет, не все. Одна сцена, к моему великому сожалению, из-за объема, диктуемого кино, не вошла в фильм. Правда, я думал, что она хотя бы сохранится, но у нас существует такая невероятная глупость — из-за экономии какого-то грамма серебра смывать пленку. И смыли.

— О чем был эпизод?

— После возвращения с фронта герой Высоцкого заходит в свою запущенную за годы войны комнату. И он там пел... Обидно, что ту сцену убрали, хотя, может быть, она и выглядела больше концертным номером...

— И как приняли картину?

— Сдача фильма была неожиданно удачной, почти без всякого обсуждения. Сначала, как водится, картину смотрела редактура. Состав ее был чисто женский, и на женщин, в основном пожилых, фильм о матерях и мальчиках-подранках военного поколения как-то подействовал. А когда на следующий день мы пришли узнать результат, в просмотровом зале они сидели взволнованные. Сказали только: «Идите и получайте акт». Потом картину одобрили и высшие чиновники — председатель Госкино СССР Алексей Романов и его первый заместитель Владимир Баскаков.

— А как отнеслась Беларусь к твоей картине?

— Если не плохо, то очень сдержанно. Практически на экранах ее не было, а там, где шла, ее почему-то определили как «картину для детей», хотя для детей она все же очень сложна и по стилистике, и по образному строю, да и вообще по замыслу. Дети здесь — предмет для разговора явно не детского, более серьезного, проблемного: война и дети на войне — что может быть античеловечнее в природе, созданной Богом? Но тем не менее — белорусская кинокритика мою картину не приняла: в газете «Лiтаратура i мастацтва» ее дважды разнесли...

— Тем не менее, мне известно, что фильм внесен в учебные пособия для студентов ВГИКа и что даже для абитуриентов он предлагается в качестве аналитического материала.

— Да, я знаю об этом. Спустя пятнадцать—двадцать лет все же моя работа начала возвращаться к жизни, и мне это приятно. И даже белорусские киноведы, надеюсь, не те самые «ЛиМ»овцы, когда отмечалось столетие мирового кино, отнесли ее к лучшим произведениям белорусского кинематографа.

— Время — лучший критик в любом искусстве. Я вот совсем недавно, в конце сентября, пересмотрел твой фильм по белорусскому телевидению и должен заметить, что это действительно искусство высшей пробы и с точки зрения режиссуры, и с точки зрения изобразительного решения картины в целом. И роль Высоцкого здесь, на мой взгляд, одна из его лучших — в ряду ролей поручика Брусенцова, Жеглова, Дон Гуана... К тому же он впервые вошел в твой фильм вместе с гитарой и песнями, со своей угловатостью, независимостью, неприрученностью.

— Спасибо за добрые слова...

— Я вижу у тебя на столе книгу Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» — с теплой дарственной надписью автора «Дорогому Виtе Турову с нежностью. Марина». Так и написала в слове «Вите» букву «t» — латиницей. Как ты познакомился с Мариной?

— Это произошло странно, неожиданно, случайно. В районе Новогрудка я снимал картину «Сыновья уходят в бой» по Алесю Адамовичу. Каким-то образом, видно, через киностудию, Володя дозвонился до меня в гостиницу и выпалил:

— Вить, я бы хотел приехать к тебе вместе с Мариной Влади.

«колдунью», что посвятил ей несколько песен, но никогда не мог предположить, что судьба сведет их столь близко и на относительно долгий срок...

— «Я жив, двенадцать лет тобой храним...» — написал Высоцкий Марине в открытке перед смертью...

— Да, жизнь соединила, казалось бы, таких разных людей, но в этой разнице было что-то общее: они, красивые и бесконечно талантливые, нужны были друг другу. Но это было после...

А пока — звонок:

— Хотел бы приехать... Показать Марине твою Беларусь.

«страной».

— Что за вопрос? Конечно же приезжайте. Когда?

— Завтра!

Я не удивился —это было в характере Володи. А в этот день мы должны были снимать на Свитязи после полудня, а на съемки приехали, как водится, загодя, чтобы все подготовить, расставить, проверить технику и так далее. Группа стала готовиться к съемке, а я поехал в Барановичи встречать гостей.

— прямо к съемочной площадке. Людей было невероятно много: обычно по воскресеньям — а дело было именно в воскресенье — пол-Новогрудка и пол-Барановичей съезжались сюда на отдых.

— Да и сама съемка фильма, как всегда, привлекает толпы любознательных...

— Разумеется. Было немного прохладно, и мы укутали Марину в теплый платок. Выяснил, что Марина была гостьей только что закончившегося очередного Московского международного кинофестиваля, и там, в Москве, естественно, было не до отдыха. А здесь, в Белоруссии...

Словом, замученные, усталые, но довольные, Володя с Мариной пошли гулять вокруг озера Свитязь, пока мы доснимали сцену. Во время небольшой паузы между съемками вдруг ко мне подбегает ассистент и взволнованно мне выпаливает, что там, невдалеке, толпа собирается бить Володю с Мариной. Оказывается, пока я ездил их встречать в Барановичи, в группе, конечно же, похвалились, что к нам сейчас приедут знаменитые гости, и это моментально разнеслось по всему заполненному воскресному пляжу. И вот когда они во время прогулки появились перед очами толпы, разочарование публики было невероятным! Какая-то удивительно простая женщина в каком-то допотопном платке, какой-то странный мужчина в кепочке, невысокого роста, не больше метра семидесяти, худые длинные ноги, узкий таз, слегка покатые плечи, удлиняющие фигуру. Какой уж там седовласый поручик Брусенцов из «Служили два товарища»! Словом, обычный нормальный человек...

— Думаете, если мы провинциалы, то над нами можно издеваться?! Что вы себя выдаете за легендарных актеров!..

Короче, мне пришлось их срочно сажать в машину. К вечеру у них появилось такое романтическое желание не поселиться в гостинице, а поспать где-нибудь на сеновале. Но если для Володи это было как-то естественно, то для французской кинозвезды...

— Марина Влади в своей книге «Владимир, или Прерванный полет» пишет: «Один из друзей — режиссер Витя Туров... привозит нас в деревню, уцелевшую в войне, где мы останавливаемся у милой бабки. Изба крошечная, зато есть хороший огород, а коза дает достаточно молока, чтобы каждое утро ты выпивал его, еще теплого, большую кружку...».

— Дело было так. Под Новогрудком есть одно такое сказочное место — Литовка, именно здесь мы и построили «партизанский лагерь», где проходили съемки. Первый вечер мы все вместе провели в этом «лагере», присутствовал и сам Алесь. За костром Володя много пел. Потом мы действительно отправили гостей в соседнюю деревушку к «милой бабке» на сеновал...

— Виктор, я бы хотел прочитать тебе фрагмент воспоминаний Алеся Адамовича о Высоцком именно в этот период: «... Он приехал в нашу киногруппу с Мариной Влади, для которой Новогрудчина — таинственная родина ее отца. Через неделю она нас с Виктором Туровым упрашивала: “Ну уговорите Володю, чтобы он не торопился отсюда!” Мы поселили их не в районной гостинице, где жили сами, а в деревне: ночлег на сене, под крышей крестьянского хлева, внизу всю ночь по-доброму, вздыхает корова, задумчиво жуя жвачку... Парижаночка была в восторге: “Ну уговорите Володю!”. Время от времени они приходили к нам в “партизанский лагерь”, молодые, счастливые друг другом и каждый талантом другого».

— Где-то в архивах Адамовича должны были сохраниться кадры узкопленочного любительского фильма, правда, немого, который Александр Михайлович снимал сам. Он много снимал и Володю, и Марину, и наш «партизанский лагерь»...

— Дальше Адамович пишет: «... Высоцкий стоит тут же, разговаривает, усмехается — по-юношески светлый, дружелюбный, голос неожиданно тихий, больше слушает, чем говорит... А в это время “партизанский” лес гремел песнями Высоцкого. Их не только слышишь, а как бы видишь: с набухшими — вот-вот порвутся — венами на шее, покрасневшими от напряжения глазами... Привозил он их нам готовыми, песни к первому и ко второму фильмам — “Аисты”, “У нас вчера с позавчера шла спокойная игра...”, “В темноте”, “Он не вернулся из боя”, “Песня о Земле”, “Сыновья уходят в бой” — или, может, сочинял тут же, на месте? Я так и не могу сказать точно...»

— Ну, я уже говорил о песнях Высоцкого к моим картинам. Хочу только сказать еще вот о чем. Над песней Володя работал всегда очень тщательно — я сам тому был не раз свидетелем. Каждую песню он старался довести до кондиции и поэтому любил напеть ее, может быть, еще не совсем спелую, «на людях». То есть как бы проверить, что получилось, а что требуется еще подшлифовать. Он как бы обкатывал свои песни через человеческие глаза, уши, сердца. И делал это без всякой там позы и эдакого самолюбования: «Ну ладно, если просите — спою». Но иногда песни рождались у него буквально в считанные часы.

— Можешь привести хотя бы один пример?

— Так было со знаменитой «Песней о друге», или еще она носит название «Он не вернулся из боя». Это произошло здесь же, на Новогрудчине. Как-то за вечерним костром мы разговорились о военных песнях, и, затронув эту тему, я как бы невзначай сказал Володе:

— Было бы замечательно, если бы ты попробовал на- писать песню для картины о потере боевого друга: часто ведь так бывает, когда человек чувствует неосознанную, щемящую вину за то, что вот он остался жив, а его самый близкий друг погиб.

— Невероятно, что эта, одна из лучших песен Высоцкого, родилась таким вот удивительным образом, и это рождение непосредственно связано с тобой! А теперь продолжи, пожалуй- ста, свой рассказ о днях пребывания Высоцкого и Влади на Новогрудчине...

— Итак, они переночевали на прекрасном, душистом сеновале, но этой одной ночи им хватило, чтобы вкусить все «прелести» деревенской жизни. Не столько Володе, простому русскому парню, сколько Марине: все это чудесно, романтично, но лучше иметь хотя бы элементарные удобства. И уже утром я им с удовольствием уступил свой двухкомнатный номер в районной гостинице.

Но самое интересное, на мой взгляд, произошло на следующий день. Снимали бой на Немане: эта сцена с паромом на реке потом вошла в картину под песню Высоцкого «Сыновья уходят в бой».

красивейшая маленькая речка Береза. И вот мы втроем — Володя, Марина и я — поднялись по Неману вверх и вошли в эту Березу. А чуть дальше располагалась удивительно чистенькая, аккуратненькая деревенька с удивительно добрыми и красивыми жителями. Это были полуостровитяне, отрезанные с одной стороны болотом, с другой — речкой. А на том берегу Березы начиналась Налибокская пуща. В этой деревеньке меня уже знали, я раньше здесь кое-что снимал, и, так сказать, в знак признательности нам подарили бутылку чисто нашего доброго житного самогона, большую луковицу, кусок белорусского сала и буханку домашнего печеного хлеба. Сели на бережку.

Это были счастливые мгновения, когда в жизни, кажется, все хорошо, когда душа и сердце чистые, когда не хочется думать о плохом. Володя тогда вел здоровый образ жизни, был, так сказать, в полной «завязке», и нам с Мариной пришлось вдвоем немножко выпить этого самогону. И тут случилась поразительная история, будто бы по заказу! На противоположном песчаном берегу мы вдруг увидели бегущую лису. Она остановилась и безмятежно посмотрела на нас. Мы ее не пугали, она пришла к нам как праздник, как дар божественной природы, как чудо живой жизни. Такое запоминается надолго! И потом мы решили, что будем хотя бы раз в два года собираться здесь, на Новогрудчине. И встречаясь позже, мы говорили друг другу: «Ну, скоро поедем, скоро поедем! Ну, вот-вот». А «скоро»это, как часто, к сожалению, бывает, так и не пришло...

— Эта удивительная история достойна новеллы...

— Но самым интересным, а точнее, дурацким, оказался ее финал. Через некоторое время мне позвонили из КГБ и попросили о встрече. Встретились на киностудии, где меня как мальчишку отчитали за то, что я, оказывается, завел иностранку в расположение советских ракетных войск. Боже мой, кому могло прийти в голову, что там ракеты! Для нас троих дороже всего была вот та лиса, которая неизвестно почему пришла к нам на встречу. Какие, к черту, ракеты! Радость жизни, счастье жизни и красота бытия — вот что было для нас самым главным, самым важным, самым необходимым! [AK1]

— Я знаю, что ты присутствовал на регистрации их брака. Как это произошло?

— Произошло это во Дворце бракосочетаний на Каретном у Садового кольца. Было все очень просто и очень скромно. Володя — в голубой водолазке, Марина, кажется, — в бежевой. Свидетелями были: со стороны Влади корреспондент «Юманите» Макс Леон, со стороны Высоцкого — Сева Абдулов. Рядом композитор Оскар Фельцман с женой и я. Вместо существующего у нас свидетельства о браке им выдали, помню, какую-то странную бумагу о «соединении» граждан двух стран — СССР и Франции. В конце дня мы впятером отметили это событие у Володи на квартире, которую он тогда снимал у Абдулова:это рядом с Большим Каретным. Вечером я должен был уезжать в Минск. Но когда примчался на Белорусский вокзал, то увидел только фонарь уходящего поезда... Опоздал. Мне ничего не оставалось, как вернуться назад, и тосты за новобрачных продолжались еще полночи...

— Потом они уехали в свадебное путешествие?

— Да, в Одессу. И там сели на теплоход «Грузия». Но я с ними не был. Знаю, что они еще раз отпраздновали бракосочетание в Тбилиси.

— Я знаю, Виктор, что ты был первым человеком, которому Высоцкий рассказал о своей встрече с Хрущевым. Об этой встрече рассказывают разное, а что наиболее достоверно?

— Я как-то не интересовался этими версиями. Знаю только ту, которую по самым свежим следам рассказал мне Володя. И она, я убежден, самая достоверная, ибо Высоцкий вечером был у Хрущева, а уже утром я услышал от Володи этот рассказ. Он еще был под впечатлением и не мог «на ходу» импровизировать или что-то досочинить. Потом, может быть, он и мог «от себя» добавить штришок-другой: как и все талантливые люди, он был прежде всего сочинителем, режиссером своих рассказов и баек. Но, повторяю, здесь было дело другое.

— Расскажи об этой встрече подробнее.

— Ко времени встречи с Никитой Сергеевичем Хрущевым Высоцкий был уже довольно популярной личностью, но тем не менее его концерты проходили полулегально, хотя кассеты уже заполонили всю страну. Он жутко переживал: как же так, всем дают стадионы, большие аудитории, концертные залы, а я существую как подпольщик. Он говорил, что ему необходимы люди, для которых он пишет и поет, и без этой публики, которая его обожает, он не может жить. Без их любви он задыхается. Но без свободы он умирает. Странная подмечается ситуация: народ его знает по кассетам и бобинам, а официально он не признан, и более того, вокруг его имени складываются такие легенды, которые вызывают нежелательное противостояние в народе и раздражение среди сильных мира сего. И в один прекрасный день Володя решил попасть на дачу к «пенсионеру союзного значения» Хрущеву и посоветоваться с ним как с опытным партийным функционером: как жить дальше? Помогла ему внучка Никиты Сергеевича. И вот, отыграв свой концерт для ученых в Дубне, к концу дня Володя, чуть под хмельком, приезжает на дачу вчерашнего хозяина страны. Сначала охрана растерялась — кто да что? Но потом, увидев внучку Хрущева, пропустили. Хорошо еще, что в это время не было здесь Нины Петровны, которая к своему мужу практически никого из посторонних не допускала.

Володя прямо с порога:

— Вот я, Высоцкий, приехал с вами посоветоваться...

доброжелателен, мягок, к тому же стал что-то пересматривать в своей жизни, понимая и свои ошибки, и свои просчеты, особенно в отношении к культуре, искусству.

— Никита Сергеевич, а у вас выпить не найдется?

Тот рассмеялся и принес початую бутылку холодной водки. В комнате, кроме горничной и любимой собачонки хозяина, никого не было. Горничная тут же мигом принесла помидоры, соорудила яичницу — все было очень скромно, но даже уютно и чистенько. Хрущев расспросил Высоцкого о театре, о новых спектаклях, попросил что-нибудь спеть. Володя спел, а потом налил рюмки Хрущеву и себе.

— Нет, мне нельзя, — улыбнулся Никита Сергеевич. — Что-то печень пошаливает...

— А вообще я к этому отношусь совершенно нормально. Так что пей на здоровье.

Разговорились. Володя выложил ему все что думал. Сказал, что судьба так сложилась, что он оказался за «пределами правил». Что это ненормально.

— Меня все поют, а песни мои не легализованы, я официально не признан, как бы оказался за бортом общества. Кому это нужно? Мне? Нет. Людям? Тоже нет. К кому бы вы посоветовали обратиться из членов правительства? Вы их там всех знаете.

— А ты их портреты видел?

По-моему, в этой маленькой, но гениальной фразе Хрущева, как в капле воды, отразился тот мир, в котором варилась вся наша жизнь, вся наша политика и культура. Ну, о чем они еще говорили? Естественно, об искусстве. Хрущев вспоминал, как смотрел в «Современнике» спектакль «Большевики» Шатрова и как давал интервью иностранным корреспондентам там же, в театре. Коснулись и культа Сталина. В доказательство того, что он, Хрущев, был одним из главных «разрушителей» культа личности, он притащил из своего кабинета пачку газет «Правда» и демонстрировал по этому поводу некоторые номера, где подтверждался хрущевский тезис, что «в наше время сталинизм уже невозможен».

После окончания беседы Хрущев надел свое знаменитое пальто с воротником, без одной пуговицы (наблюдательный Володя это засек). Собачонка ошалела от радости в предвкушении прогулки, завизжала, запрыгала. Никита Сергеевич проводил Высоцкого до дороги, и Володя на первой же попутке уехал в Москву.

— А как же он с тобой встретился? Ведь ты же был в Минске?

— Надо знать Володю. Ему почему-то приспичило о своей встрече с Хрущевым рассказать именно мне первому. В Москве он уговорил своего приятеля Давида Вартаняна махнуть в Минск — ко мне.

— Кто такой Вартанян?

— Личность интересная. Он владел несколькими иностранными языками и, когда снимались фильмы на зарубежные темы или совместно с иностранными студиями, выступал в качестве переводчика, в частности, был переводчиком фильма «Ватерлоо». Где он познакомился с Володей, не знаю, — видимо, на «Мосфильме»...

«Беларусьфильма». Там тоже меня не оказалось. Тем не менее он попросил кого-то на студии передать мне, чтоб я его ждал, так как утром он будет «как штык» с другом в Минске. Я подумал: ну какой друг? Несомненно, Марина. Я жил тогда в еще не очень обустроенной квартире, недалеко от киностудии, поэтому на всякий случай забронировал два места в гостинице «Минск».

На следующее утро — звонок в дверь. Открываю. Стоит улыбающийся Володя с гитарой через плечо, сзади какой-то человек, похожий на армянина. Так я впервые увидел Давида Вартаняна. В руках у него большая авоська с мандаринами и бутылкой хорошей водки из магазина «Березка».

И вместо «здрасьте» Володя выпалил:

— Вчера вечером я был у Никиты Сергеевича Хрущева...

— В своей книге Марина Влади эту встречу с Хрущевым описывает несколько по-иному. Что именно Никита Сергеевич пригласил Высоцкого к себе на дачу и угощал его там водкой и пирогами. Что Хрущеву было интересно узнать, как он пишет песни о войне. А касаясь уничтожения бульдозерами выставки московских художников, он с горечью якобы заметил, что его обманули чиновники: «Я-то ничего не понимаю в живописи, я — крестьянин. И вообще, мне сказали, что все они — пидирасы».

— Особых разночтений не вижу. Возможно, и такой разговор был, кроме всего прочего. Одно точно: Володя сам инициировал свою встречу с Хрущевым, а что касается «пирогов», то это не суть важно...

— Выше ты привел словосочетание «уход в пике», довольно характерное для военной терминологии летчиков. А что это значит в применении к Высоцкому?

— ... Или «в штопор». С точки зрения медицины,это просто злоупотребление спиртным. Так сказать, «уход» из трезвой, реальной жизни в другую, как бы бессознательную, откуда иногда и приходилось вытаскивать Володю. Впрочем, в той или иной степени многие из нас эту «школу» проходили.

— Он был алкоголиком?

— Убежден, нет. Алкоголики —это запущенные, опустившиеся, на все махнувшие рукой люди. Володя был совсем иным человеком. Когда, скажем, он выходил из хмельного состояния — я сам это наблюдал не один раз, — становился другим человеком, собранным, волевым, подтянутым, опрятным, готовым вкалывать как вол — и днями и ночами.

— Может, эти срывы были какой-то формой разрядки?

— Думаю, да. И формой ухода от мира, который его страшно раздражал. Он, знаю, не мог спокойно выносить банальности и глупости, которые попадались на каждом шагу, от большой политики до бытовых мелочей. Другой мог бы скептически ухмыльнуться или равнодушно пройти мимо. Он — нет. У него не было безразличия, свойственного большинству. Он чутко переживал все, что происходило. Не мог смириться.

— А ты говорил с ним об этих срывах?

— Нет. Он и сам никогда не вспоминал об этом, хотя чувство вины у него, конечно, было. Володя был достаточно скрытным человеком и даже передо мной раскрывался редко. Правда, когда он «завязывал», особенно на первом этапе, у него появлялась удивительная страсть угощать других. И знаешь, у меня складывалось такое впечатление, будто при этом он тоже хмелел, входил в раж, веселел.

А однажды сказал мне:

— Ах, Витя, если бы я мог так работать и пить, как ты, никогда бы не «завязывал».

— А ты знал о наркотиках?

— Нет, не знал. Но в последнее время догадывался. Подробности услышал уже после смерти Володи.

— Расскажи какую-нибудь историю, связанную с «уходом в пике».

— Получилось так, что обе мои картины по дилогии Адамовича «Партизаны», для которых Володя писал песни, шли у меня трудно. Они два с лишним года лежали на полках, их как следует порезали, и в настоящее время они существуют не в том виде, как были задуманы изначально. Кстати говоря, некоторые сцены в картинах мы снимали применительно к конкретным песням Высоцкого. Несколько, может быть, стилизованно, не столь «документально», больше изобразительно, пластически. Старались, чтобы они убедительно ложились под решение той или иной определенной сцены.

с коллективом съемочной группы в частности. В конце декабря фильмы приняли окончательно, и акт наконец-то был подписан. Володя тоже присутствовал на сдаче картин. Потом мы вышли во дворик «Госкино» в Гнездниковском переулке, сели на скамейку и разговорились, естественно, довольные результатом. Я сказал Володе, что собираюсь на отдых в Крым, где моя жена снимается в кино.

— А твоя вторая жена была киноактрисой?

— Да, Ольга Лысенко, выпускница ВГИКа. В свое время она была популярной актрисой, снималась в «Зеленом фургоне», в лентах «Таврия», «Я купила папу», «Проверено — мин нет», в некоторых моих фильмах.

— Да, мне тоже следовало бы съездить куда-нибудь на отдых. Хорошо бы в санаторий подлечиться, а затем помириться, с Мариной...

— А что, у Высоцкого с Влади произошла размолвка?

— Даже не размолвка, а серьезная ссора. Короче говоря, устав от бесконечных Володиных срывов, Марина решила улететь в Париж.

Высказав свои обиды, она собрала вещи и... уехала. Но не в аэропорт, а на квартиру драматурга Шатрова, все же надеясь, что Володя одумается, покается и возьмет себя в руки.

— и в аэропорт. Уже прошла паспортный контроль. Уже началась посадка в самолет. И тут прямо на нейтральной полосе, весь взмыленный, появился он. Как он прошел в эту зону — уму непостижимо. Бросился к Марине.

Марина:

— Когда придешь в нормальное состояние — позвони. Я по двум твоим словам узнаю, в какой ты форме. Иначе — не звони.

Вот после этого Володя и решил взять себя в руки, отдохнуть и помириться с Мариной. А в Театре на Таганке после Нового года обычно начинался период зимних каникул...

— ... Когда почти все московские театры давали спектакли для детей?

— Да, нагрузки были велики — шутка ли, два-три спектакля в день. Зато потом актеры получали своеобразные отгулы. И вот после зимних каникул, после таких вот спектаклей — нагрузок таганковцев — получил отгулы и Володя. Значит, можно отдохнуть. Но где? И он пошел к своему другу, заместителю министра среднего машиностроения СССР...

— Это название бывшей нашей атомной промышленности, связанной с космосом?

— Что-то в этом роде. Так вот,этот замминистра очень тепло относился к Володе, искренне его любил. И естественно, организовал ему две путевки в сочинский санаторий. Володя, получивший какой-то гонорар, отдает его целиком Вартаняну, с которым решил ехать на юг, и говорит:

— Знаешь, Давид, у меня к тебе просьба. Если я даже буду просить, требовать денег на выпивку — не давай! Если ты мне друг, ты мою просьбу уважишь.

На том и порешили. Прилетают они в Сочи. Поселяются в апартаменты люкс и «приступают» к отдыху. Море, чудесный воздух, тепло. Отдыхай да радуйся...

— И конечно, Высоцкому, как человеку активному, живому, деятельному, становится скучно?

— Именно!

— Все это хорошо, но бутылочка коньячка нам бы не помешала...

Тот — ни в какую. Не слышит.

— Ну давай, что уж там!

Давид: нет, и точка. Договор дороже денег. Высоцкий в третий раз штурмует крепость — и опять неудача. Тогда он не на шутку разгневался, хлопнул дверью и исчез. Само собой разумеется, что в элитно-престижном санатории Володю узнавал каждый второй, ибо его популярность была очевидной. И не требовалось ему говорить: «Я — Высоцкий», чтобы любая компания была к его услугам. И происходило то, о чем потом эти «друзья» будут всем говорить: «Мы были с самим Володей Высоцким».

Так и произошло. Через некоторое время Володя приходит в номер «хороший», да не один, а с толпой новых приятелей. И началось такое! Так продолжалось один день, другой, третий.

А на четвертый день администрация санатория, не выдержав, навела справки и сказала Володе:

— Если не хотите неприятностей, — а в санатории отдыхали высокопоставленные чиновники, — тихонько заканчивайте этот бедлам. Иначе будут приняты меры.

И Володя ничего больше не придумывает, кроме того, что нужно мотать в Одессу, потому что «в Одессу надо позарез»...

— И все же почему вдруг в Одессу?

— В Одессе у него было много друзей. Одесса, как и Беларусь, была для Высоцкого своеобразным островом спасения от всех неприятностей. Но оказалось, что именно в этот день самолета на Одессу не было. Но зато есть самолет... на Кишинев! А от Кишинева добраться до Одессы — проще пареной репы. Сели. А самолет — с посадкой в Симферополе. И тут Володя вдруг вспомнил: так тут же, совсем рядом, в Ялте, — Туров! Вышли в Симферополе, сели в такси и — в Ялту.

«Крым», а затем переехал в мою любимую «Ореанду», в которой живал и Высоцкий...

— Итак, они приехали в Ялту?

— Приехали. Но оказалось, что расплатиться с таксистом уже нечем. Володя каким-то чутьем вычислил, что я могу быть в «Ореанде», подкатил туда, но ни меня, ни моей жены Ольги, как на грех, на этот момент не оказалось там.

Он посмотрел на море и увидел в вечерней январской дымке какой-то теплоход. А в Ялте у Володи был один из его больших почитателей — главный инженер Черноморского пароходства, который когда-то ему сказал: «Если будет трудно, приходи на любой корабль прямо к капитану или штурману и скажи, что ты мой друг, и любая помощь будет».

Капитан приглашает Володю к себе в каюту, дает ему немного денег, они еще там как следует «врезают», и «на дорожку» Володя еще получает презент — бутылку рома. А Вартанян сидит в такси, волнуется, переживает, время идет, а Володи все нет... Наконец Володя появляется, расплачивается с таксистом и думает: немножко денег есть, бутылка тоже, но куда теперь? Постояли на ялтинской набережной, поразмышляли, выпили ром и потом решили еще разок заглянуть в «Ореанду»: авось Туров объявился?.. А мы с женой уже были в номере. Где-то в половине двенадцатого ночи — звонок.

— Вартанян:

— Тут вот Володя... С ним плохо...

— Где? — разволновался я.

— Внизу.

— Сейчас попробую помочь. — И стремглав бросился вниз.

— что да как... У него даже и паспорта с собой не оказалось, чтобы устроиться в гостиницу. Кроме бритвы в кармане и пачки любимых сигарет «Винстон» — больше ничего, да еще гитара, которая всегда была при верном телохранителе Давиде...

— забираю ребят в свой номер. И тут началось... Дай ему выпить, хоть тресни. То схватит гитару, споет пару куплетов, то опять — за горло: выпить, выпить... Жена моя совсем уже растерялась. Тогда я бегом спустился в ресторан — до закрытия оставалась еще пара минут — и купил несколько бутылок шампанского, более крепкого чего-нибудь побоялся... В коридоре спрятал эти бутылки в ящик для пожарных шлангов, а одну взял с собой в номер. Так постепенно по одной и заносил, когда Володе было уже невмоготу. Конечно, ночь была полукошмарная: Володя то заснет на полчаса, то вдруг проснется, начинает кричать, мучиться, просит налить ему вина, то вскочит, побренчит на гитаре и снова — на подушку, только к рассвету успокоился.

Утром они ушли с Вартаняном, потом вскоре опять пришли, он, конечно, «хорошим»: где-то там встретил замечательных рыбаков... И тут всем стало ясно, а Володе наполовину, что никакой Одессы уже быть не может, а надо возвращаться в Москву. И у меня, и у жены в кармане было, честно говоря, пусто, и я пошел к ребятам съемочной группы, где снималась моя Ольга. Одолжил деньги и купил два билета до Москвы.

Мы наскребли остаток денег на такси и отправили незадачливых ребят в аэропорт.

На следующий день — телефонный звонок в гостиницу:

— Вить, извини,это я, Вартанян. Мы тут с Володей внизу...

Оказалось, Высоцкий в аэропорту сдал билеты, и на эти деньги они покутили.

Что делать? Я опять еду в чужую съемочную группу, снова одалживаю деньги на два билета, да еще имею наглость выпросить машину, чтобы отправить Володю и Давида в симферопольский аэропорт...

— Надеюсь, что на этот раз все обошлось?

— Как бы не так! Сижу в номере и с ужасом думаю: какой еще фортель выкинет мой непутевый друг? И — точно. В третий раз в хорошем подпитии возвращаются назад. И тогда я по автомату набираю московский телефон Бориса Хмельницкого, актера Театра на Таганке и друга Володи, и прошу его выслать телеграфом энную сумму, рассказав, в чем дело. Деньги пришли довольно быстро. Я опять покупаю билеты на самолет, опять отправляю ребят на такси — и с еще большим ужасом жду, что произойдет на этот раз. Все тихо. Через несколько часов набираю телефон мамы Володи — Нины Максимовны — и спрашиваю Володю.

— Знаешь, Витя, Володи-то нет. Он давно отдыхает в Сочи...

Но по времени-то он должен быть уже дома, в Москве!

На следующий день опять звоню Нине Максимовне, и тут же в ответ:

— Да, да, Володя недавно приехал. Но он с дороги так вымотался, так устал, что сейчас спит как убитый.

Потом я узнал: Володя с Давидом все-таки опять сдали билеты на самолет, купили — на поезд, а разницу стоимости, что-то около четырех рублей, — пустили на вино.

— Где же логика?

— Логика тут отсутствовала, ты прав. Он все же сел в поезд. Да по дороге еще кому-то подарил свою пыжиковую шапку. Да, характер у Володи был бесшабашный, и эта бесшабашность, внутренняя раскованность, своеобразный нон-конформизм делали его свободным человеком. Свободным даже в его слабости! Это, конечно, не заслуга, но что было, то было...

— Где ты чаще всего встречался с Высоцким — в Москве или в Минске?

— И в Москве, и в Минске встречался одинаково часто. И в Прибалтике, и в разных местах Беларуси, да еще в Ташкенте — во время Всесоюзного фестиваля телефильмов, когда там гастролировал театр «Современник».

Помню, однажды я должен был лететь из Москвы в Канны на Международный кинофестиваль. Я тогда возглавлял делегацию Союза кинематографистов СССР. Все в самолете, но почему-то не вылетаем. В чем дело? Все уже начали волноваться. А тут прямо к трапу подкатывает автобус, а в автобусе — один Высоцкий. Он опоздал. Это только для него могли сделать такое исключение: задержать целый самолет...

— Лечу на день рождения Марины.

И только мы успели договориться о встрече в Париже, когда я буду возвращаться из Канн, как он моментально уснул.

Прилетели в Париж. Марина встретила Володю, а мы прямиком — в Ниццу, а оттуда — в Канны. По возвращении в Париж я позвонил Марине.

Она была очень взволнована и озабочена:

— Витя, беда, Володя куда-то пропал!

Я ее как мог успокоил: дескать, ничего страшного — у Володи в Париже много друзей, может, где-то гуляет с Мишей Шемякиным или гитаристами Клода Пави, у которого записывал первую свою пластинку. Да мало ли! В первый раз, что ли!

А рано утром Марина должна была лететь в Канны: там начинались Дни французского кино. Перед вылетом позвонила мне в гостиницу:

— Витя, я в полнейшей растерянности. Володя так и не появился... Позвоню, когда вернусь из Канн... Через несколько дней...

— А что случилось тогда с Володей?

— Ничего особенного. Как я и предполагал, Володя загулял, кажется, с русскими эмигрантами.

Что касается Москвы... Когда я одно время вынужден был покинуть Беларусь и переехать в Москву, то там я построил себе кооперативную квартиру. И судьба так сложилась, что с балкона своего дома я видел дом Высоцкого —это метрах в ста пятидесяти. Он жил на Малой Грузинской, я — на Большой Тишинке, где в цокольном этаже располагались Высшие сценарные курсы. Естественно, встречались очень часто.

— Ты имеешь в виду автомобильные путешествия Высоцкого и Влади во Францию и обратно через Минск? Как писал Владимир Семенович:


Вкось, наперерез, —

С ухабами и без!

— Да, по этой трассе у них было практически только две большие остановки: одна в Минске, где, оставив машину у меня во дворе, они отдыхали в моей квартире; другая — в Варшаве, у Даниэля Ольбрыхского и его жены Моники. Потом они добирались до Мюнхена, где обычно оставляли машину «на техосмотр» у знакомого, кажется, Романа, эмигранта. А дальше на поезде — в Париж. На обратном пути забирали в Мюнхене машину и опять — Варшава, Брест, Минск, Москва.

«Жигуленке», который она помогла ему купить. Потом она же пригнала ему французский «Рено», потом — «Мерседес», чтобы ее Володя выглядел более респектабельно. Затем — «Мерседес-Бенц», такой спортивный вариант скоростной машины. Кстати, Марина сама водила любой автомобиль великолепно. Однажды они с Володей ехали из Парижа в Москву, естественно, через Минск. Но так случилось, что Володе нужно было обязательно быть на репетиции в театре, а на машине можно и не успеть. Тогда мы с Влади посадили Володю на самолет, Марина переночевала у меня, а утром мы сели в ее машину — мне тоже было необходимо быть в Москве в связи со сдачей картины — и в путь. Марина — за рулем. И знаешь, выехали в пять утра, а в десять были уже в столице. Ехала Марина со средней скоростью 180 километров в час.

— Марина научила Владимира водить машину?

— Да, Марина. Она машину знала и чувствовала прекрасно. Я помню даже моменты, когда она, обучая Володю и приручая его к рулю, сильно переживала за него. У нее автоматизм вождения автомобиля был выработан до идеальности, даже на дачном участке переключала повороты. Кстати, она прекрасно водила и спортивный самолет. Вообще, женщина и актриса изумительная. Она еще и талантливая писательница: еще до того, как написала книгу о Володе, издала книгу воспоминаний о своей бабушке. Так ее и назвала: «Бабушка»...

Как мне рассказывала Марина, ее бабушка была личностью удивительной и экстравагантной. Ее муж, то есть Маринин дед, в пору становления капитализма в России был одним из крупнейших купцов-предпринимателей — он отливал колокола для православных церквей. Получил дворянский титул. Ну, и раз в месяц позволял себе загул в цыганском таборе. Правда, когда появлялся дома, задабривал свою жену дорогими подарками. Но ей эти загулы в конце концов надоели, и однажды, переодевшись в вакханку, она со своими знакомыми наведала злачное место своего мужа. И закатила в танце такую бурлеску, что все, заинтригованные, ахнули: откуда вдруг взялась такая красивая женщина, да еще, по всему видать, из светского сословия? Присмотрелся и муж. Узнал! Пораженный, схватил ее в охапку и — домой! На этом кутежи его кончились. Но увлекся бегами. Он и умер — на бегах. От чрезмерной радости, что его лошадь пришла на скачках первой...

— А что отец Марины?

— Владимира в армию не брали, так как он был единственным наследником большого хозяйства и должен был продолжать отцовское литейное дело. И он, продолжая его, ухищрялся еще и перегонять аэропланы по маршруту Москва — Париж и обратно.

— А кто была мама Марины?

— Тоже русская. Она знала всех мужей Марины — и Роже Вадима, которого она, кажется, отбила у Брижит Бардо, и Робера Оссейна, но, как ни странно, их не принимала. Когда Марина была уже с Высоцким, дочь организовала маме поездку в Россию. Та познакомилась с Володей, и хотя Высоцкий не поражал ни ростом, ни внешностью, ни аристократическим воспитанием, тут же его приняла как «настоящего мужчину», по всем параметрам подходящего для ее дочери.

— У меня такое впечатление, что ты Марину Влади знал не хуже, чем Высоцкого?

— У меня было несколько историй, связанных с Мариной с чисто человеческой стороны — не как, скажем, женой Володи или актрисой. Вот одна из таких историй. Однажды Володя провожал Марину в Париж и допровожал ее до самого Минска. Вечером Высоцкий должен был возвращаться поездом в Москву, а Марина на следующее утро должна была уезжать через Брест в Париж. И так получилось, что как раз в этот день из Могилева приехала моя мама, Мария Исаевна, простая белорусская женщина, добрая, хлебосольная, много пережившая на своем веку. Жена моя тоже вечером собиралась уезжать, и я должен был проводить ее на поезд. Но это еще не все: бывают же в жизни совпадения! Накануне мне позвонил Валерий Рубинчик: он как раз заканчивал «Венок сонетов» и ждал Беллу Ахмадулину, которая для его картины писала стихи. Она должна была приехать на «Беларусьфильм» для записи своих стихов. Приехала и, узнав, что здесь, в Минске, гостят Володя с Мариной, очень обрадовалась. Короче говоря, днем в моей квартире собралась замечательная компания: моя мама, жена, Володя с Мариной и Белла. И так получилось, что вечером мне надо было провожать уже сразу троих — Володю, Ольгу и Беллу...

«заморские» продукты из «Березки», а мама моя — домашнюю квашеную капусту, домашнее сало, грибочки и бутылочку водочки. Словом, нормальную нашу белорусскую еду. И что ты думаешь? Нажарили картошки, порезали сало, разложили капусточку по тарелочкам и — под водочку все умяли! А «березовская» корзина с экзотическими продуктами так и осталась нетронутой...

Ну а вечером я пошел провожать на вокзал гостей, оставив одну Марину на попечение моей мамы. И все время волнуюсь: как они там вдвоем? Все же люди, как ни говори, разные... И вот я возвращаюсь и вижу такую идиллическую картину, достойную кисти художника: при включенном телевизоре, накрывшись шерстяными платками, прижавшись друг к другу, сидят женщины. Сидят и о чем-то тихо беседуют. Сидят две просто нормальные бабы: одна — знаменитая французская кинозвезда, другая — скромная белорусская крестьянка. Оказывается, им вдвоем было так хорошо и уютно, что я мог бы и задержаться подольше...

— Сидели не просто бабы, как ты говоришь, а две отзывчивые, добрые и щедрые души...

— Ты прав. Какая-то поразительная открытость, искренность, доступность.

— Виктор, я знаю, что не все было так просто в отношениях Марины с Володей. Об этом она писала и в книге «Владимир, или Прерванный полет»...

— Несомненно. Но Марина его понимала больше, чем другие. Да, были в ее жизни и минуты отчаяния, когда она хотела оставить Володю, были и прекрасные периоды, когда небо благоухало чистотой и безоблачностью, а сердца их впитывали звуки «серебряных струн». Были и просто драматические моменты...

— ... связанные с женщинами? Вот недавно в прессе промелькнула и еще одна «любовь» Высоцкого... Говорят, что Высоцкий в последний год своей жизни даже хотел с ней обвенчаться и встречался с ней постоянно.

— Я об этом не знаю. Правда, один раз, когда я по просьбе Володи провожал Марину до Бреста, она как бы раскрыла свою душу, что не часто с ней бывало, и сказала в сердцах:

— Знаешь, Витя, я, наверное, скоро не выдержу. Если Володя кое в чем не остановится, то уйду от него точно. Ты сам видишь, как я отношусь к Володе, но, видит Бог,это уже на пределе.

Конечно, «открытым текстом» она мне большего не сказала, да я и сам никогда не пытался влезать в их сокровенные, интимные дела. Но думаю, что речь шла не о Володиных женских увлечениях. Как я сегодня уже понимаю, она имела в виду наркотики. Насколько близко я знал Володю, «женская» проблема для него не существовала в том смысле, как для некоторых она является основополагающей, приоритетной. Конечно, он был живой человек, и кто-то был у него на стороне в какие-то периоды. Но я знал и другое: Марина была человеком широких европейских взглядов, и мелочиться по этому поводу она не могла. Единственное, что было мне известно, что Марина, если что-либо и знала, то не хотела, чтобы об этом знали другие...

— Ей, конечно, было обидно, если кто-то на ушко ей нашептывал о «похождениях» ее мужа?

— Несомненно, как и всякой нормальной женщине. Хотя на Западе в артистических кругах к этому относятся трезво. Но Марину больше волновало то, что это он позволял себе тогда, когда срывался, уходя в «нетрезвое зазеркалье». Но ее он любил. Любил по-настоящему, ибо по большому счету Марина оставалась его единственной женщиной.

— Конечно, жить на две страны и столько лет — тоже не подарок! Не каждый мог бы это выдержать...

— Безусловно. Я сам одно время жил на два города — Минск и Москва, представляю. Но я всегда буду благодарен Марине за то, что она приняла такое участие в его судьбе и продлила ему на несколько лет жизнь. Трагедия могла случиться с ним гораздо раньше, и еще великое спасибо, что жена подарила ему возможность увидеть большой мир, и написать столько песен, и сыграть столько ролей в театре и кино. Ибо, скажем прямо, Володя был «невыездной», и, лишь когда стал официальным мужем Марины, пограничные барьеры перестали для него существовать. Благодаря ей он посмотрел разные страны и континенты, а когда мы встречались, взахлеб пересказывал свои впечатления.

И как-то однажды доверительно сказал мне:

— Знаешь, Вить, там хорошо, но отсюда я бы никогда не уехал. Да, ездить хочу, но остаться вне моего дома — извините...

— И это были не пустые слова?

— Что ты! Это был разговор совершенно искренний, сердечный, не то, что одно думаешь, другое говоришь, а третье — делаешь...

Однажды, будучи во Франции (если не ошибаюсь,это совпало с Олимпийскими играми в Канаде), вопреки ограниченной визе, Марина увезла Володю в США, в Голливуд, где у нее работал брат, а потом в Канаду. И состоялась встреча Высоцкого в одном из американских университетов. Ну, там начали Володю провоцировать, называть его «диссидентом», «борцом с советским режимом» и так далее.

— На эту тему я с вами говорить не желаю. В своем творчестве я говорю о боли моей страны, потому что люблю ее и никому не позволю ее охаивать.

— Аналогичный случай произошел и с Есениным во время посещения Германии, когда эмигранты тоже хотели связать его творчество с антисоветскими настроениями.

— И Есенин, и Высоцкий были настоящими патриотами своей Родины. Гордость и достоинство при всех болячках России — присущи обоим в высшей степени. Не знаю, почему слово «патриотизм» сегодня мы стесняемся произносить...

«Мы вам ведь визу выдали только во Францию. А вы вот отмотали аж в США и Канаду. Как же так, Владимир Семенович?»

— А в чем вопрос? Я же здесь! Я ведь вернулся, там не остался! Что вы от меня хотите?..

— Виктор, у тебя происходили какие-нибудь размолвки или ссоры с Высоцким?

— Практически нет. Не было. Хотя... Расскажу одну историю. Собирался я снимать картину «Жизнь и смерть дворянина Чертопханова» в районе Браславских озер, на стыке Литвы, Латвии и Беларуси. Места там удивительные, сказочные. Я пригласил Володю немножко здесь побыть, отдохнуть. Он тут же с радостью примчался на недельку: усталый, осунувшийся, позеленевший, даже отказался жить в гостинице и предпочел ночлег в одной живописной баньке на берегу большого озера. Там же у нас было маленькое поместье, где мы построили декорации. Но суть не в этом. Суть в том, что Володя очень хотел сыграть в моей картине заглавную роль. Данные у него для этого были: талант, большая любовь к лошадям, сам был прекрасным наездником. Сначала на роль Чертопханова я хотел пригласить Вячеслава Тихонова, но к тому времени он уже вошел в «Семнадцать мгновений весны», и я пообещал на эту роль попробовать Володю. Но так случилось, что я взял Бронюса Бабкаускаса, прекрасного актера из театра Паневежеса.

— Естественно, Высоцкий обиделся...

— Да, очень. Говорил мне: «Взял какого-то литовца...».

А в то время действительно очень много литовских актеров снимались в советском кино: Масюлис, Адомайтис, Томкус, Банионис, Норейка, Будрайтис... Это был тогда настоящий прорыв литовской актерской школы в наш кинематограф.

— Вот все их снимают, все полагают, что какие это думающие артисты. Но суть в том, что просто они плохо знают русский и, пока там, внутри, переводят, кажется, что они в этот момент что-то серьезно мыслят...

Конечно, Володя здесь «перебрал», потому что литовские киноактеры действительно были на высоте.

— И чем же закончился этот ваш «инцидент»?

— А закончился он так. Когда картина была показана по телевидению, я как раз находился в Москве. И Володя, посмотрев фильм, каким-то образом разыскал меня по телефону и пригласил к себе.

— Поздравляю с замечательной картиной. И прости меня, пожалуйста. Ты сделал правильный выбор, что взял Бабкаускаса на роль Чертопханова. Он сыграл гениально. Я бы так не смог.

Эти извинительные слова мог сказать только очень талантливый человек, щедрый и великодушный, знающий цену чужому таланту и не боящийся сказать об этом вслух...

— Высоцкий не сыграл много «своих» ролей в кино...

— Много. Он хотел сыграть главную роль в фильме «Живет такой парень». И Шукшин даже его пробовал. Но еще раньше пообещал эту роль Леониду Куравлеву. И, кстати говоря, Володя был рад за Куравлева. Тот же Шукшин хотел, чтобы Высоцкий играл Разина в его фильме, но картина из-за смерти Василия Макаровича не состоялась.

«Стрелах Робин Гуда», но сыграл эту роль покойный Юра Каморный. Да мало ли хороших ролей прошло мимо! Жаль...

— То же самое происходило и с песнями Высоцкого, которые безжалостно, по чьей-то чиновничьей воле, «выковыривались» из фильмов. Зато, на мой взгляд, ему больше повезло с театральными ролями: чего стоят Гамлет, Хлопуша, Галилей, Лопахин, Свидригайлов...

— Да, Володя был вынужден жить неординарно — такое было у него состояние души. Многие его осуждали, ругали, но никто не знал, что творилось у него в душе, когда сердце напряжено до предела. И он иногда «уходил из этого мира», может быть, не лучшим образом. Но, может, этим он сохранял себя, свою внутреннюю свободу. Ведь не пойдешь же к кому-нибудь, не расскажешь, не пожалуешься, не поплачешь в чужую жилетку, чтобы тебя поняли и пожалели. Да и мало кто был в то время способен помочь ему.

— Но сам-то, сам-то он помогал всем? Не так ли?

— Да, помогал всем, кто просил помочь. Одному выбивал квартиру, другому — машину, третьему — телефон или сценарий. Не хотелось бы об этом говорить, но многие жестоко эксплуатировали его популярность и возможность войти почти запросто к любому начальству. Сам же Володя полжизни был не устроен. Многие годы он прожил вместе с мамой в очень скромной квартирке, зачастую приходилось снимать жилье у друзей. Только лет за пять до смерти у него появилась своя кооперативная трехкомнатная квартира на Малой Грузинской. Я помню, с какой любовью он ее обставлял, как покупал мебель, как обрадовался подаренному ему знаменитому столику Таирова; как устанавливал полки на кухне, которые потом были заполнены банками с чаем со всех стран и континентов. Чай — свежий, крепкий, душистый — Володя очень любил и заваривал сам, особенно в минуты сверхнапряжения или мутного состояния души. Или — в радости.

Пока Марина что-то там дарила моей маме, Володя подошел ко мне и, развязывая баул, важно сказал:

— Все. Пора, Витя, тобой заняться всерьез. Надо тебя одеть по-человечески. — И достает подарок: прекрасный кожаный марокканский пиджак ручной выделки. Сейчас я уже вырос из него, но храню как память.

— Тем не менее он был абсолютно независим от быта, от его гущи.

— И даже от своего круга в театре. Когда там начинались мелкие дрязги или мышиная возня вокруг распределения ролей или зарубежных поездок, Володя примерно так говорил своим собратьям по сцене: «Дурака вы, ребята, валяете! Не тем занимаетесь. Я вот живу раскованно, свободно, раскрепощенно. А вы живете как?».

сил, постоянно их обновляя и добывая неизвестно из каких источников. Мне повезло, как немногим. Счастливая судьба свела меня с ним, когда нам не было и тридцати. Были наши фильмы, были песни, еще больше было замыслов, проектов.

— тесное общение так, без всякого повода.

— Виктор, а когда ты в последний раз встречался с Высоцким в Минске?

— Примерно за год до его смерти. Когда он приехал в Минск на свою концертную гастроль, позвонил мне домой и первым делом пожаловался, что у него у гостиницы «Минск» кто-то проколол шину.

— Он на своей машине приехал в Минск?

— Да, на своей. На «Мерседесе». Потом попросил, чтобы, если есть возможность, часа в четыре дня организовать ему показ на киностудии некоторых частей моей картины «Точка отсчета», в которых звучали его песни, а также моего раннего фильма «Звезда на пряжке» по сценарию Гены Шпаликова. Поначалу я удивился: зачем ему понадобилась эта старая лента? Позже понял:это было нужно не Володе, а спутнику, с которым он прибыл в Минск. А спутник этот — фамилию его не помню — был из второй волны эмиграции, диссидент, который занимался историей советского кино, в том числе и творчеством Шпаликова. После просмотра, уходя со студии на свой концерт, Володя сказал мне, что я могу на него не приходить, потому что выступление будет «не очень», но после концерта ребята организуют в Раубичах баньку, в которой когда-то он прекрасно попарился со мной и Войтовичем, тогдашним директором киностудии «Беларусьфильм».

— С тем самым Войтовичем, который потом стал министром культуры, а затем послом Республики Беларусь в Литве?

— С тем самым. Когда-то Володя приехал на нашу студию и привез собственный сценарий для телефильма. Тогда-то я его и познакомил с Евгением Константиновичем.

— О чем был сценарий, не помнишь?

— Это был детектив. Дело происходило в купе поезда, где разыгрывалась остросюжетная криминальная история...

— И какая судьба сценария?

— Володя оставил его мне, я передал его в отдел телевидения. Потом рукопись отправили в Москву на консультацию-рецензию, и дальше ее след простыл...

— Итак, после концерта Высоцкий собирался в Раубичи?

— Да, он сказал, что в девять вечера мне перезвонит, заедет за мной и ребятами, и мы махнем за город. Но в девять звонка не последовало. Впрочем, я не очень удивился: к тому времени у Володи появилось много не только новых «друзей», но и пассий, — и лишь на следующий день узнал, что концерт был отменен и Володя, разгневавшись, тут же собрался, забрал вещи из гостиницы, сел в свой «Мерседес» — и в Москву. Ну а потом мне позвонили из КГБ, и на киностудии произошла встреча с его сотрудником...

— О чем шел разговор?

— Только о Володе. О его окружении. Встречался ли я с ним накануне и тому подобное. Дело в том, я повторяю, что к этому времени у него наступил такой период жизни, когда вокруг него образовалась определенная «стая товарищей», группа ловких дельцов, которая не только высасывала из него все что можно было, но нередко и подставляла его с концертами, организуя их не совсем легитимным по тому времени путем, не говоря уже о том, что за спиной Высоцкого они, эти новоявленные «друзья», возили с собой наборы размноженных кассет с записями песен Володи и торговали ими. Кстати говоря, что касается «запрещенных» записей кассет, то по этому поводу у меня встреча с сотрудниками КГБ состоялась значительно раньше, где-то в 1971 году.

— А что тогда произошло?

— Когда снимали картину «Сыновья уходят в бой», наши звукорежиссеры сделали очень профессиональную запись песен Володи, и не только тех, что вошли в фильм. Естественно, я попросил сделать на киностудии «Беларусьфильм» для меня копию, так сказать, для домашнего пользования, а оригинал, как и полагается, сдали в фонотеку.

— Ну, и что же здесь такого криминального?

— Дело в том, что поскольку все это было соблазнительно, некоторые сотрудники киностудии потихонечку всякими правдами и неправдами переписали этот оригинал, и песни Высоцкого стали появляться не только в съемочных группах и киноэкспедициях, но и на рынках. И когда меня спросили об этом чекисты, я сказал, что да, у меня есть копия и что в силу моей профессии я имею право на эту запись. Разумеется, я ее не распространял и ни одному человеку не предоставлял даже на короткое время.

— И у тебя ее изъяли?

— Нет. Я сказал, если хотите послушать, приходите ко мне домой. Из нашей фонотеки, правда, эту запись изъяли, кого-то там наказали...

«минский инцидент» был связан, в общем, с той самой полукриминальной «кухней» организации концерта, во главе которой стояли ловкие администраторы...

— А когда состоялась твоя последняя встреча с Высоцким в Москве?

— Последняя?.. После Минска в Москве были еще две встречи. Одна чисто бытовая. Кто-то из руководителей ЦК КПБ или Совмина, точно не помню, попросил меня достать билеты на какие-то спектакли Театра на Таганке, так как в то время попасть туда было не так-то просто. А через кого я могу достать билеты? Конечно же, через Высоцкого! Я позвонил ему домой из гостиницы «Россия», где обычно останавливался. Как раз у меня в номере гостил Женя Григорьев, мой старый добрый приятель и талантливый сценарист.

— Автор сценариев таких известных картин, как «Три дня Виктора Чернышева», «Горячий снег», «Романс о влюбленных».

— Володя был дома, на Малой Грузинской.

— Приезжай, — сказал он, и мы с Женей на такси — и к нему. Зашли. В квартире находилось несколько человек. В большой комнате, на диванчике слева, сидела Марина Влади. Справа, у полок, помню, стоял врач-реаниматолог Федотов, был еще кто-то из врачей, еще юрист и несколько совсем незнакомых мне людей. Володя чувствовал себя неважно, выходил из очередного «пике». С Григорьевым мы пробыли у Володи совсем недолго, поговорили о готовящемся кинофестивале, о том о сем. Володя, уладив дело с билетами, на прощанье подарил мне великолепный альбом французского издания «Марк Шагал», который и сегодня хранится у меня как самая дорогая реликвия...

— А вскоре после этого в Бухаре Высоцкий оказался в состоянии клинической смерти...

— Да, именно тогда, когда Володя поехал на гастроли с Абдуловым и Янкловичем. Тогда спас его Федотов. А ровно через год, день в день, Володю уже спасти никто не смог...

— Давай вернемся к твоей самой последней встрече с Высоцким...

— Она произошла вскоре после той, предыдущей, когда мы с Женей Григорьевым посетили Володю на Малой Грузинской. Кажется, уже шел очередной Московский международный кинофестиваль. И тогда я жил в гостинице «Россия». Как-то вечером спустился в ресторан перекусить. А в ресторане сидела теплая компания во главе с Борей Хмельницким.

Увидели меня:

— Витя, Витя, давай за наш столик.

гостиницы, я вдруг встречаю Володю: он кому-то «добывал» билеты на фестивальные фильмы.

— Ну чего вы там вчера с Борькой Хмельницким не поделили? Совсем охренели, что л и? Нашли время ссориться! Только этого не хватает нашему брату. Ну да ладно, Витька, скоро обязательно увидимся! Очень спешу. — И убежал.

— У Высоцкого впереди был еще год жизни. Целый год!

— Всего год...

— Да, всего год. И вы так ни разу за этот год и не встретились? Были какие-то особые причины на этот счет — или жизнь, быт, суета так нас засасывают, что мы не успеваем оглянуться, подумать, что-то проанализировать, кому-то что-то простить или помочь?..

— Вопрос очень сложный. На него не так-то просто ответить... Конечно, суета сует — наш главный бич жизни — отнимает у нас много хорошего и человечного как в личных взаимоотношениях, так и в творческих исканиях. Конечно, мы не успеваем оглянуться, а когда оглядываемся — уже поздно, поезд ушел. К тому же в последний период жизни у Володи появилось столько лжедрузей, прилипал и просто непорядочных людей, что я к этому относился — я уже говорил — не очень одобрительно.

И Володя это знал:

— Да ладно, Витя! Все будет хорошо...

— Но были же у него настоящие, истинные друзья, искренне любившие и понимавшие его? Скажем, Всеволод Абдулов, Вадим Туманов, Валерий Янклович...

— Итак, летом 79-го ты в последний раз видел Высоцкого. Что было потом? Следил ли ты за его жизнью? Интересовался, как и что? Были ли у вас какие-либо связующие нити?

— А как же! По разным каналам я ориентировочно знал, что происходило в последний год жизни Володи, хотя, если бы знал, что это его последний год! Сам я в Москве тогда почти не бывал, готовился к запуску новой картины «Белые озера», искал натуру, актеров и так далее. А если изредка показывался в столице, то Володя отсутствовал: был то в Париже, то в Варшаве, то в больнице, то выходил «из штопора». Знал, что в начале 80-го он попал в какую-то нелепую автоаварию и разбил свой «Мерседес»; знал, что Володя сыграл на Таганке несколько спектаклей, хотя, как мне говорили, практически ушел оттуда, что был в Варшаве с «Гамлетом». Потом, кажется, от Марины узнал, что он прилетал к ней в Париж на день рождения (значит, май), но что-то там произошло, он в очередной раз сорвался и попал в клинику. Но обо всем этом я бы говорить не хотел, так как тому свидетелем не был...

— А как ты узнал о смерти Высоцкого?

— Весь июль я находился в Даугавпилсе, где готовился к съемкам картины «Белые озера», которую, правда, потом закрыли. Но это история другая...

И вот утром меня в гостинице разбудил дежурный, который по «вражескому голосу» услышал о смерти Володи. Я тут же звоню в Минск своей жене. Она была уже в курсе: ей по телефону из Москвы сообщил Юра Горобец. Потом ко мне дозвонился и Сева Платов, актер моего круга. Потрясенный ужасной новостью, я моментально сел в служебную машину и бросился в Минск. А утром 28-го был уже в Москве...

— Расскажи подробнее о похоронах. Как ты их увидел сам? Если, конечно, эти чувства можно выразить словами...

— Об этом было написано предостаточно, и добавить что-либо новое я вряд ли смогу. Пробиться к театру было практически невозможно. Все заблокировала милиция, одетая по случаю Олимпиады в белую униформу. На станции «Таганская» был открыт один выход. И людские потоки, потоки, потоки — бесконечные, немыслимые, как реки. Шеренги, кордоны, заслоны из железных загородок... Однако мне повезло, и я каким-то чудом все же прорвался в театр. Тут уже проблем для меня не было.

Люстры притушены, сцена одета в черное, постамент — тоже в черном. Музыка — из «Гамлета» , из Моцарта, Шостаковича... А люди идут и идут. Я прошел к сцене через дружинников. Там по углам группы — близкие и друзья Володи: у изголовья Марина в черном с вырезом, Люся Абрамова, дети, Нина Максимовна, Семен Владимирович, кто-то еще. Я приблизился, встал рядом с Мариной. Марина молча прижалась ко мне. А люди все идут. Несут цветы. В фойе, во всех служебных комнатах, в буфете, на стульях, у стен тоже люди... Потом мы зашли в кабинет Любимова: как ни странно, но я был здесь впервые. Дверь постоянно была в движении — заходили и выходили люди: актеры, режиссеры, какие-т о важные чиновники с печально-осмысленными лицами, какие-то «нужные» люди, без участия которых ничего в мире произойти не может. На столике — виски, джин, рюмки... Мелькают лица Кобзона, Лещенко, Боярского, Епифанцева, Ульянова... И почему-то мне вдруг стало не по себе: был какой-то налет не освящения человеческой боли, а ощущения чего-то искусственного, показного, какой-то фальшивой печали, так сказать, больше «про себя», чем по Володе. Это чувство сформулировать трудно... Потом началась панихида, долгие слова прощания. Почти все говорившие называли Володю гениальным — где же они раньше-то были? Я спустился вниз, тихонечко так постоял: в это время уже торговали его фотографиями... Вышли покурить Марина с Севой Абдуловым, который ее все время как бы опекал.

— Ты, Витя, далеко не исчезай, сейчас поедем, — тихо сказала она мне.

Я не знаю, что со мной произошло, но я ответил ей:

— Маринка, ты прости меня... — и вышел из театра. Я просто не в силах был выдержать эту картину. Режиссуру аналогичного спектакля я потом видел еще раз — на похоронах Алеся Адамовича...

— блеск яркого дня. Вокруг людское море, наполненное сердечной, искренней печалью и болью. Многие уже стали понимать, что не успеют проститься с любимым кумиром, — те, ради которых он жил и работал, не пройдут к гробу. И стали передавать бесконечные букеты и охапки цветов вперед, через головы...

— Так ты и не поехал на Ваганьково?

— Нет. Я сел в такси и уехал в аэропорт...

Р. S. Этот материал Виктор Туров внимательно вычитал, выправил и завизировал ровно за две недели до своего 60-летнего юбилея и за три — до своей кончины от тяжелой болезни 31 октября 1996 года. Он был опубликован в республиканской белорусской газете «Культура» (на белорусском языке) в №№ 42—50 за 1996 год. Первые два номера Виктор Туров успел прочитать в больнице.

Сейчас Туров и Высоцкий встретились на небесах после долгой разлуки. И им есть о чем поговорить...

— ныне ведущие актеры Белорусского государственного академического театра им. Янки Купалы, народные артисты Беларуси и СССР.

Раздел сайта: